Читать книгу Французское счастье Вероники - Марина Хольмер - Страница 19

Дом жестким углом очерчивает классическую перпендикулярность буржуазного района. Аллеи и параллельные улице парковки расширяют и облагораживают авеню. Она так и называется – авеню.

Когда Вероника открывает тяжелую дверь подъезда или входит в ворота, за которыми скрывается внутренний дворик, ей кажется, что на нее с любопытством и некоторой завистью посматривают прохожие. Веронике это приятно. И пусть через пару секунд все уличные взгляды соскальзывают и исчезают на прохладной мозаике каменного пола, ей хочется снова и снова подходить к дому и открывать тяжелую дверь.

Лионская весна на редкость теплая. Квартира повторяет геометрию дома, поэтому синий воздух, впущенный в салон с обеденным столом и тяжелыми креслами, проносится, огибая углы и мебель, в коридор. Оттуда с ветренной непосредственностью внешний мир прорывается в комнаты, наполняя их свежестью и голосами птиц. Вероника становится первой, кто пытается здесь жить с открытым окном. Человеческий и автомобильный шум города ей не мешает. Да разве он сравнится с тормозящими на светофоре грузовиками над железной дорогой? Смешно! Она вспоминает о Москве совсем немного, так, для сравнения. Луиза повторно закрывает балкон, маленький бетонный довесок с оградой, которым никто не пользуется, и жалуется на сквозняк. Вероника просит прощения. Но как только остается одна, тут же снова открывает окна, потому что в картире душно.

Она не знает, что думает Жан-Пьер, как он относится к холоду или шуму, что любит на завтрак и какую слушает музыку. Вероника ждет, но делает вид, что она в гостях исключительно у Луизы, благодарной Луизы. Она внимательно впитывает все, что рассказывает мадам, но вопросов не задает. Ей почему-то неудобно показать свой интерес к человеку, которого она еще не видела.

* * *

Жан-Пьер входит вместе с матерью. Вероника с утра прислушивается к любому шороху в прихожей и волнуется. Ее сердце подпрыгивает, падает и отбивает дробь, одним словом, ведет себя черт знает как, вне правил. Потом оно с облегчением успокаивается, если звуки лифта затихают или захлопывается соседская дверь. В тот самый момент, когда раздается торжественно-радостный Луизин голос, Вероника занята столом. Домашняя суета помогает унять сердце, прикрепить его на скорую руку где-то слева и выйти в коридор с почти спокойной готовностью улыбаться. Остается только заправить салат. Картофель с легким touché розмарина уже в духовке, а на плите булькает курица в белом вине. Так, вроде уже хватит булькать… Вероника делает то, что ей кажется правильным: они приедут из аэропорта, а их ждет накрытый стол. Теперь главное – не краснеть и ничего не уронить. Они входят.

– Véronique, ma chérie! Et voilà! Вот и мы! Жан-Пьер, милый, это наша гостья из Москвы!

Жан-Пьер очень похож на мать. Просто копия! Правда, по каким-то причинам он напоминает третий экземпляр написанного под копирку текста. Вероника вспоминает – боже, как же назывался тот агрегат? Ах да, «Ятрань»! На ней мать перепечатывала рецепты из журналов для себя и своих подруг. Самый чернильно-слабый оставляла себе. Господи, о чем она думает в минуту знакомства, которого так ждала и боялась? О пишущей машинке из советского детства… Но ведь он и правда такой, непропечатанный…

Жан-Пьер проходит в коридор и снисходительно дает матери его потискать, потрепать по голове. Вероника сразу решает, что он ей нравится. Пусть он и не выглядит таким ярким, как мать, не выплескивает жажду жизни на всех кругом, как Луиза. Сцена снова напоминает театральную антрепризу. Мужчина кивает, отвечает на вопросы. Поток эмоциональных восторгов обтекает его со всех сторон. Жан-Пьер молчит и смотрит на Веронику со спокойным интересом. У него голубые глаза, мягкие ресницы и взлохмаченные темно-русые волосы. И нос. Она не может отвести взгляда от его носа, грубого и немного скошенного вправо. Он будто приставлен Жан-Пьеру с чужого лица. «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…»

«Как ни стыдно, – Вероника одергивает себя. – Нос ему могли сломать… Что я уставилась? Нехорошо».

Сердце ведет себя снова совершенно безответственно, подскакивая, как мяч на ступеньках. Среди этих пульсирующих толчков она пытается улыбаться и вести себя естественно. Но раскованность не самая сильная ее сторона, и Вероника просто стоит, ощущая свои собственные углы, как шестиугольник в окружности. Хорошо, что в центре этого действа не она, а Жан-Пьер. И не нужно конкурировать с Луизой, которая всю сцену встречи и знакомства берет на себя. Да, это она главная героиня пьесы, сомнений нет. Вероника не спорит. Ей нравится, что мужчина уважительно подает ей руку, а не бросается тут же целоваться по французской традиции. Он высвобождается из объятий матери, проходит дальше по коридору и спрашивает Веронику, хорошо ли ей живется в его комнате.

* * *

Наша жизнь – полотно, растянутое на остриях случайных встреч. Они порой спотыкаются узелками, царапают сердце, нанизываются бусинами на суровую нитку, а та иногда рвется. Бусины падают и разбегаются по полу, скатываются в щели. Их больше не увидеть и не достать. Друзья юности исчезают, даже не помахав рукой. Просто в один прекрасный день ты замечаешь, что в твоей жизни их больше нет. Встречаясь случайно в метро, вы восторженно кидаетесь друг к другу, задаете вопросы про дела-детей-работу, про общих знакомых. Несмотря на обмен новыми – «теперь точно дозвонишься»! – телефонными номерами, никто никому не звонит.

Вероника размышляет, насколько случайной оказалась встреча с Луизой и теперь – с Жан-Пьером.

Она вспоминает пустую московскую квартиру. Вероника скользит по ней призраком: из кухни мимо – она тут, слева – комнаты матери и дальше, дальше, по коридору, через гостиную, где давно не сидели гости, и вот уже достигает своего удаленного пристанища. Здесь пахнет юностью, учебниками, телефонной трубкой на постоянно закручивающемся шнуре, ее любимым свитером, мокрым после прогулок под дождем. Сквозь деревья виднеется улица. Она слышит тяжелый шум троллейбусов, сигналы возмущенных водителей. Вдоль тротуаров грязные сугробы еще не сошедшего столичного снега. Кисловатый запах курицы в вине возвращает ее в действительность, и Вероника с новой силой суетится у плиты в шестом округе Лиона. Голоса Луизы и Жан-Пьера направляются в ту комнату, которая до ее приезда носила название «кабинет».

Жан-Пьер… Ей нравятся его спокойствие, серьезность и чуть насмешливый взгляд. И она больше не будет смотреть на его нос. Постарается не смотреть. Через голову восторженной и словоохотливой матери он ободряюще подмигивал Веронике. Или ей показалось…

Он выглядит уставшим и каким-то… каким-то смятым. Именно смятым, как что-то бумажное, стаканчик из-под мороженого, например. Но Вероника снова внутренне одергивает себя: как не стыдно, человек только вернулся из дальней поездки. Жан-Пьер одет в потертые свободные джинсы, из-под растянутого свитера выглядывает не первой свежести футболка…

Она злится на себя. Как будто в ней говорит мать едким и вытаскивающим на свет, выковыривающим всевозможные червоточины голосом. «Нет, мама, пусть во мне и твои гены, но я не буду смотреть на мир твоими глазами. Не всегда надо судить по первому впечатлению, да и вообще, оставь меня в покое! Он только приехал… Да и мужики – они такие, сама же говорила, никакого внимания одежде… В отличие от России, тут все росли среди изобилия и полных магазинов, даже наоборот вон говорят о культуре постпотребления… Как сократить траты и унять аппетит…»

Ужин начинается немного церемонно. Вероника рада, что ей приходится частенько наведываться на кухню. Там она жадно пьет холодную воду и всматривается в свое отражение в темнеющем окне. Потом, сродни набирающему скорость поезду, вечер несется быстро, как кино на перемотке: восторженные похвалы приготовленным ею курице и салату, спокойные, ни на чем серьезно не останавливающиеся разговоры, внимательные взгляды Жан-Пьера. И вот уже Вероника лежит в кровати под постерами рок-групп и прислушивывается к шорохам засыпающей квартиры. Она ругает себя за угловатость и неумение вести беседу. Сейчас, в одиночестве, приходят правильные ответы и ловкие, легкие фразы. Ее щеки горят, ладоням жарко. Немного приоткрыв окно, она залезает обратно под одеяло.

«Les parfums, les couleurs et les sons se répondent…» Как бы она перевела эти строки Бодлера? «Запахи, краски и звуки откликаются…»

Да, в ней все откликается с ожиданием перемен и того неясного будущего, которое заглядывает иной раз в окно, как луна, даря смутные тревоги и надежду.

Вероника всегда мечтала о том, чтобы у нее появился настоящий дом. Когда об этом говорила мать, она смеялась над ее словами. И ей сейчас немного стыдно. Отношения Луизы и Жан-Пьера, которого Веронике еще предстоит узнать, видятся почти идеальными. Это и есть та уважительная стабильность, которой у нее никогда не было. У Веры была, и она широко, безоглядно делилась ею с Вероникой. Нет-нет, она не хочет думать о Вере. И она не будет думать о Вере. Вероника готова нырнуть в новый мир. Перед погружением в сон ее душа снова заглядывает в окна оставленной за тысячи километров квартиры с темнотой по углам и выцветшими пятнами причитаний тетушки.