Читать книгу Французское счастье Вероники - Марина Хольмер - Страница 22

Через какое-то время медленный поезд отношений, в котором каждый пассажир старается выглядеть независимым, докатился, посвистывая и поскрипывая, до вечерних прогулок вдоль набережных. Вдвоем. Если они ужинают в ближайшей brasserie, Луиза старается сразу, выйдя на улицу, отправиться домой. Она нежно целует Веронику и Жан-Пьера и уходит. Что-то печальное видится в ее вечерней походке, не столь решительной и энергичной, которая восхищала когда-то в Москве.

Вероника оглядывается пару раз на мадам, но потом идет за Жан-Пьером. Догоняет его и подстраивается к уверенному шагу того, с кем ей хочется идти далеко, бесконечно долго. Она старается заглянуть в глаза Жан-Пьера, оставивших дню свою голубизну. Ее ожидание огромно. Оно пульсирует и радостно ухает куда-то, с высоты набережной. Правда, тут же становится немного страшно. Куда ведет нынешняя гостевая колея? Ощущение предопределенности холодит затылок. «Просто ветер», – думает она на мосту через Рону. Вероника поднимает воротник.

Как-то таким вечером над рекой, между огнями разрезанных ею кусков города Жан-Пьер притягивает Веронику к себе и целует. Она думает: «Наконец-то». И прикрывает глаза. Еще в ранней юности подруги ей сказали, что надо закрывать глаза, иначе не считается. С тех пор она обязательно следует этому непременному условию правильного поцелуя. Иногда она подглядывает, конечно. Так и сейчас. Сквозь ресницы она отмечает, похоже, по-настоящему закрытые глаза Жан-Пьера, темно-русые волосы, а в них перхоть.

Его губы сильные, настойчивые. Вероника различает в них особый, французский вкус. И тут же вспоминает не очень чистый диван на одной из улиц Ямского поля и еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Зато это снимает напряжение и внутренний озноб. И она снова, уже с удовлетворением, погружается в темноту, спрятавшись от мира. Вероника ищет внутри себя ожидаемые, почти обещанные чувства.

Сердце постукивает от важности момента. Вечер ясный и свежий. В нем так много весны, глубокой, победной. А еще Вероника улавливает что-то трогательное, долгожданное, ностальгически азнавурное. И от этого ни за что не хочется отказываться. И остальное становится неважным. Целоваться ей точно не противно. Сильная решимость Жан-Пьера ей нравится. Ведь он не просто Жан-Пьер. В нем соединились и ставшая родной Луиза, и буржуазная квартира в центре Лиона, и сам Лион, и древние камни старого города, и бесснежная зима в отличие от московских сугробов, и устрицы на прилавках, переложенные льдом, и запотевший бокал настоящего «Шампанского», и вежливые соседи со своим постоянным bonjour, и Франция…

Иногда, чаще всего по ночам, она мысленно спорит с матерью, с обидными словами, сказанными в ее полусне, как совсем недавно в Москве, сварливым голосом:

– Ну и что? Приперлась к чужим людям? Даже билет уже успела поменять? И чего ожидаешь? Собираешься стать своей в этой пыльной квартире? Сближение идет по плану? По Луизиному плану? На что надеешься? Думаешь что-то здесь построить? Замок на ронском песке ты построишь!

«Мама! – Вероника не хочет быть грубой даже в мыслях. – Ты же их не знаешь! Они прекрасные люди! Они столько делают хорошего для других! А я всегда для тебя была неумехой, не такой, как дочери твоих знакомых. Мной почему-то нельзя было гордиться… Хочешь ты или нет, но я сама теперь решаю, как жить! И они мне не чужие люди! Уже не чужие».

«Ага, – отвечает фантомный зудящий шепот, – нашла себе родных! А этот, Жан, как его, Пьер? Почему он молчит все время? А если говорит, то о великих идеях, о гуманизме, о помощи несчастным! В такой квартире, наверное, ох как приятненько помогать ближним и не ближним… А там, в парке, он что про дьявола-то нес? Ты уже не помнишь… Не стоит тебе помнить. Ладно, хоть решился наконец поцеловать тебя, и на том спасибо! Тебе вообще что нужно-то? Что ты чувствуешь-то к нему? Или, как всегда, копаешь потайные ходы в своей мрачной душе?»

Разговоры бессмысленные и выматывающие. Они напоминают московскую реальность, которая отступила за горизонт и за кладбищенскую плиту на могиле матери. Вероника думает, что надо позвонить тетке. Полина согласилась проверить и отчитаться любимой племяннице о том, как напишут золотыми буквами на памятнике имя матери и даты жизни. Тетушка обожает ездить на кладбище и помнит всех родственников, причем о каждом говорит с придыханием, точно как об обретенных ею не так давно святых.

Вот ведь даже во сне Вероника спотыкается о прошлое! Но она не хочет ни размышлять, ни сомневаться, не слушать доносившееся издалека дребезжащее материнское неудовольствие. Как пощелкивание электричества, вспыхивают перед ней в ночи забытые обиды и исчезают, оставляя еле определяемый запах серы и противно ноющее сердце.

Жан-Пьер, который уже какое-то время спит рядом, поворачивается к ней и обхватывает одной рукой. Все получилось само собой. Значит, все прекрасно. Вероника утыкается ему лицом в плечо и обнимает. Жан-Пьер становится понемногу родным. Она ждет вечеров. Ей нравится быть с ним, нравится близость, нравится его сила, уверенность. Да, решительность и жесткость тоже нравятся.

Ласки бывшего мужа остались в памяти пресным вкусом чего-то недосоленного или переваренного. Как будто он стеснялся яркости, жара страсти, а главное – боялся ей сделать больно. Иногда слишком много думал о ней, о том, чтобы она осталась довольна. И Вероника была, но, как она сейчас понимает, без искры, без уверенной в своих правах силы, которая должна хоть иногда безоглядно разрушать и властвовать. А еще она боится признаться самой себе, в моменты самой высокой ноты у кровати тогда стояла тень Веры и, молча, ничего не говоря, смотрела на нее.

Сейчас же она вся дрожит от возбужения, когда попадает в сильные руки Жан-Пьера. Он давно уже перестал быть бледной копией своей матери. Как это ей такое вообще пришло в голову? Ночью он пришпиливает Веронику к постели, прихватывая ее руки так, что она не может пошевелиться, и закрепляет это распятие долгим, бесконечным поцелуем. Она старается побыстрее расслабиться, чтобы слиться с ним воедино, чтобы встречать его мужское начало настоящей женщиной, влажной, податливой и нежной.

Ей не приходится говорить о чувствах. Вероника никогда этого не любила. Она благодарна за то, что он не требует ни нежных слов, ни признаний в любви, которую еще только предстоит призвать, как дождь бубном шамана. Главное – не вспугнуть. А поэтому не стоит подмечать всякую перхоть или брошенные носки. И да, надо бы поменьше той, московской или материной, ядовитой усмешки. Поменьше правды, которая не только колет, а мышеловкой выжидает у каждой щели. Добрее надо быть. И тогда все начнется с чистого листа.

На память вдруг приходит тот злосчастный вечер в доме с новолепными потолками, а потом и утро с глупой надеждой среди грязных пепельниц. И тут же, как наяву, видит экран телефона с десятком по меньшей мере звонков от тетушки. Это было давно и далеко. С тех пор прошел почти год. Все изменилось. Вероника твердо решает тоже измениться. Она кутается в теплое одеяло и сворачивается под руками Жан-Пьера, которые ее защищают по ночам от воспоминаний, в счастливый сонный эмбрион.