Читать книгу Французское счастье Вероники - Марина Хольмер - Страница 20

Жан-Пьер выходит из тени, ломая придуманные Вероникой рамки и объемно наполняясь жизнью. Он сбрасывает, как старую кожу, плоские образы из рассказов и фотографий, которые Луиза привозила с собой в Москву. Вероника чувствует, как токи этой маленькой семьи начинают течь и через нее. Луиза то громко всех собирает за столом, то наблюдает, улыбается и прислушивается. Поправив прическу перед зеркалом в тяжелой раме, она дирижирует камерным оркестром из немногочисленных обитателей буржуазной квартиры. И каждому мадам задает тон и ритм.

– Jean-Pierre, chéri, помнишь, ты подарил мне сделанный тобой в школе макет фермы? Я так долго его хранила! С такими смешными овечками из желудей! Да-да, свинками! Конечно! Не знаешь, где он? Покажи Веронике! А те фотографии, на которых ты маленький? Точно! Вот эти! Ой ты боже мой, какие щечки! Давайте их посмотрим все вместе!

– Véronique, ma chérie, дорогая, расскажи Жан-Пьеру про тот район в Москве, куда мы с тобой как-то ходили! Там, где находится знаменитая галерея русского исскуства! В здании под разноцветной крышей! Ты представляешь, сынок, Вероника так много знает! Она рассказывает о событиях из истории России и про картины, об искусстве, как настоящий экскурсовод! Как было бы хорошо нам всем вместе погулять по Москве!

Так проходят их дни. Вероника ощущает свою причастность к этому дому. С грустью отмечает, что у Луизы впереди лежит совсем небольшое будущее. И это естественно, что мадам не хочет в нем потеряться и делает все для того, чтобы остаться нужной, окружив свою старость правильными людьми. Вероника ценит ее внимательную нежность к себе, ее заботу. С приездом Жан-Пьера все складывается наконец в цельную картину. Она радуется, что случилась в ее жизни та семейная атмосфера, в которую хочется влиться, стать ее необходимой частицей. Она замечает, что перестала вздрагивать, ожидая окриков и насмешек. Вероника с удивлением осознает, что не разбила ни одной местной чашки, не уронила ни одной вилки… Ей нравятся эти дни, дни безделья, сердечного ожидания и постижения нового, где для нее, хочется верить, найдется местечко.

Жан-Пьер, в первые дни немного отстраненный, весь в своих мыслях, которыми он не стремится делиться так сразу, нараспашку, начинает ее приглашать то прогуляться, то вечером в ресторан. Луиза часто отправляется вместе с ними. Вероника с радостью принимает любое предложение, особенно ей нравятся семейные ужины.

Как-то раз днем он легким позывным «точка-тире-точка» стучит в ее дверь и зовет в парк, если, конечно, понимающе добавляет, она не занята. Вероника занята, но это не страшно, она все закончит потом. Вероника сохраняет написанный текст, выключает компьютер и натягивает джинсы. Собирается за пятнадцать минут и боится, что слишком долго заставляет себя ждать.

Любой выход вместе с Жан-Пьером в лионский, еще не до конца освоенный ею, мир отзывается в ней благодарностью. Вероника сдерживает переполняющий ее восторг и старается выглядеть спокойной, уверенной в себе. Неважно, что потом придется сидеть полночи, чтобы завершить перевод к положенному сроку. Ее охватывает давно забытое юношеское кипение жизни, когда хочется все-все успеть и не страшно ради этого пожертвовать сном.

В главном лионском парке Tête d’Or («Золотой головы») она уже бывала раньше, но делает вид, что пришла сюда впервые. Вероника позволяет Жан-Пьеру открывать его для нее, внимательно слушает легенду о найденном здесь кладе. Она ни разу его не перебивает и хвалит себя за сдержанность. Вероника с удовольствием следует за Жан-Пьером гравиевыми красноватыми дорожками, ловит каждое его слово. Она кормит гусей хлебом и уворачивается от них со смехом, когда уже не может выполнить их жадных требований. Олени на большой поляне, где лишь ров ограничивает их стадную жизнь, с интересом поглядывают на посетителей. Потом, помахивая маленькими хвостиками-кисточками, они возвращаются к первой зеленой травке. Вероника стоит у барьера вместе с восторженными детьми и не хочет уходить.

Жан-Пьер показывает ей розарий, освещенный закатным солнцем. Цветы только начинают просыпаться после зимы.

– Представь, как здесь будет красиво через пару месяцев! Представь! – говорит он. Вероника послушно рисует себе разнообразные цветники, полные махровых роз и тонких дрожащих ирисов. Она умеет представлять будущее.

Они идут вперед по дальним заросшим дорожкам парка среди еще голых деревьев и пышных елей. Жан-Пьер теперь по большей части молчит. Он слушает Веронику, направляя течение беседы, как бумажный кораблик по весеннему ручью легким движением прутика.

На площадке между деревьями группа пенсионеров занимается то ли аэробикой, то ли йогой. «Как здорово! – думает Вероника. – И старость не страшит, если она вот такая…»

– А теперь поднимаем правую руку! – командует молодой тренер.

Бабушки в спортивных костюмах оглядываются в сомнении друг на друга и почти все поднимают левую.

– Другую правую! – с улыбкой просит юноша. Пенсионеры в восторге. Вероника им немного завидует. Ей очень нравится французское чувство юмора.

С каждым днем Вероника становится свободнее. Она освобождается от тяжести московских обязательств.

Брошенная ею квартира там, над железной дорогой, замирает в далекой тишине вечеров. Она иногда видит ее в зимней дымке, нечеткую и нежилую. Вероника оглядывается, кидает в нее словами и новыми мечтами, прогоняет. Вот и сейчас она рассказывает о своей жизни в Москве, немного о матери. Она сама выбирает, о чем говорить. Особенно окрыляет внимание к ее работе. Жан-Пьер внимательно слушает, не перебивая, о рекламном агентстве, о том, как правильно выбрать ту изюминку, которая как раз и заденет покупателя непредсказуемостью. «Ты продаешь не вещь, – увлеченно рассказывает Вероника, – ты продаешь возможность, надежду, воздух счастья и краску преображения». Она в восторге от ловко ввернутых французских слов, полных красоты и образности.

– Это же обман! – Жан-Пьер останавливается. Его глаза становятся холодными. Нос двигается вправо. Даже если это и иллюзия, то неприятная. – Так, значит, поэтому к виски прилагается эффектный парень с мутным взглядом, этакий герой-любовник, а к духам – кинозвезда в почти обнаженном, непристойном виде? Как будто ты станешь ими, если выпьешь этот алкоголь и купишь этот парфюм? Безнравственность, одно слово. Все только и думают, что о выгоде и деньгах. Теперь понятно, что такое реклама… То, что ты сказала… Это даже хуже, чем я думал. А влияние на детей! Борьба за души начинается именно тут… Как же она надоела на телевидении! Хорошо, что последнее время ее хоть как-то взяли под контроль – теперь идет не каждые пять минут… То ли дело журналистика! Вот это настоящая работа! Впрочем, тоже иной раз туда залезут, куда не надо, когда сами не знают, зачем… И судят о том, что не всегда понимают, все мажут или черной краской, или прямо белой-белой… Выбирают себе экспертов, которые отвечают их запросам…

– Наверное, – соглашается Вероника, отмечая, что впервые становится свидетелем его раздражения и столь длинной страстной тирады. Ей уже не хочется продолжать, не хочется спорить, но ее несет вперед. Ей хочется видеть в Жан-Пьере союзника. А еще Веронику всегда задевало высокомерное отношение людей к ее работе. Она думала, что сейчас, в Лионе, все станет иначе. Ведь здесь реклама – привычное дело и заслуживает уважения. Она надеется на то, что сумеет объяснить, изменить его мнение, перетянуть на свою сторону.

– Реклама – это красивая обложка вполне реальных предметов. И гораздо честнее журналистики, кстати, – она старается улыбаться, чтобы беседа походила на светскую и немного, только между ними, доверительно-задорную. – И попробуй не напиши маленькими буквами внизу о товаре все, каждую деталь! Засудят! А знаешь, что такое джинса? Кстати, существует ли такое слово на французском?

Жан-Пьер не знает или делает вид, что не знает, ни про заказные статьи, ни про то, какое слово к этому относится. Он хмуро слушает про обслуживание разных интересов под видом фактов, особым образом проведенных опросов, про умалчивание невыгодных сторон при, казалось бы, вполне правдивом изложении истории даже в документальном кино. Она увлекается, подбирая примеры. Его лицо еще больше мрачнеет. Между бровями напрягаются вертикальные морщины упрямства и недовольства. Вероника не сразу это замечает. Но когда замечает, то обрывает себя на полуслове, как отступает на шаг.

– Ты не согласен?

– Весь западный мир служит дьяволу и его капиталу, – вдруг изрекает он.

– И не говори! И дьявол кроется в деталях, которые сразу не увидишь!

Вероника весело смеется и протягивает руку, чтобы смахнуть маленький, еще прошлогодний, наверное, листик, упавший на свитер собеседника. Потом поднимает глаза. Она видит напряженное лицо, гуляющие желваки и упрямо сжатый в линию рот Жан-Пьера. Веронике становится холодно. Шуткой здесь и не пахнет.

Он вдруг резко встает с лавочки, на которой они сидят. Она смотрит ему вслед в некотором отупении. Вероника не очень понимает, что происходит. Она с остатком улыбки на губах ждет, что он повернется и протянет ей руку. Ведь, наверное, уже и правда пора идти к выходу. Жан-Пьер удаляется по погружащейся в темноту аллее. Вероника поднимается и медленно идет за ним. Она удивлена и зла на себя. Еще ей обидно, и она пытается с этим справиться.

Жан-Пьер резко останавливается. Оборачивается к ней, как будто просыпается. Он смущенно улыбается, сцепляет руки замком у груди, смотрит на нее с видом провинившегося школьника. Глаза остаются холодными. Вероника ищет в них теплоту.

– Извини, дорогая Вероника. Понимаешь, я так много думаю о том, что делают с нами деньги, потребительство, жадность, вот и твоя реклама тоже… Последнее время мир мне видится расколотым на разные части, которые я мечтаю соединить. Я познакомился с такими людьми, такими, знаешь, глубокими, цельными, которые открыли мне глаза на настоящую жизнь. Фонд, ассоциация, в которой работаем мы с мамой, делает много, но все равно недостаточно. Нужно делать гораздо больше для нуждающихся людей… Для всех! Западному миру требуются более радикальные перемены. Беззаконие, разрушение связей между людьми, безыдейность, неверие… Это нужно изменить. Я расскажу тебе, и ты поймешь. Но не сейчас…

Он сбивается или просто решает, что хватит, не стоит вот так сразу все выкладывать глядящей на него в немом удивлении женщине. Вероника понимает, что тронула нечто дорогое ему, спрятанное, сотни раз передуманное. Его слова отзываются в ней то ли болью, то ли тревогой. Она забывает об обиде и чувствует сильный прилив нежности к этому немного мешковатому мужчине, который, оказывается, так много думает о мире, страдающем от несправедливости.

«Надо же, – Веронике становится неудобно, – вот ведь как может реклама тронуть человека! Я, наверное, циник, я черствая, не вижу за удачным креативом и потом, конечно, за гонораром созданного мною обмана… У нас такое разное прошлое. Его мир гораздо шире, объемнее, богаче. Наверное, надо жить иначе… Ведь я горжусь своими победами, когда они на поверку – как раз и есть та самая дьявольская суета с погоней за добычей. А он, он… Он удивительно глубокий и тонко чувствующий человек. Мне так повезло».

Они идут по аллее. Жан-Пьер, потоптавшись, приобнимает ее за плечи.

– Ты моя маленькая, такая хрупкая, такая красивая, – шепчет ей на ухо. Вероника вспыхивает внутри, как на первом свидании в школе. Ей кажется, что они идут так уже давно, что знакомы тысячу лет. И впереди будет много всего, что сблизит их. Она обязательно узнает его лучше и постарается не попадать впросак со своей рекламой или – она улыбается, вспоминая, – фараонами. Она хочет сделать свою жизнь проще. И уже холодеющий вечер дышит в унисон с ней и с невидимыми, еще не распустившимися розами в лионском парке Tête d’Or.