Читать книгу Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум - Марина Важова - Страница 18

Книга 1. Крутые 80-е
Часть 4. Заграница нам поможет
ноябрь 1989 г.
ПРОДЮСЕР ИЗ ГОЛЛИВУДА

Оглавление

Тут надо сделать небольшое отступление и вернуться в 1974-й год, когда был необычайно авангарден и популярен ТЮЗ – Театр Юных Зрителей. На постановки ТЮЗа, вроде даже и детские, ломилась толпой вся питерская интеллигенция, особенно молодёжь. Главным режиссёром был тогда Зиновий Яковлевич Корогодский. Никто так не ставил спектакли, как он, ни у кого так не работали артисты. Это было не просто новое творчество, это было другое мировоззрение, многоплановое, образное, а главное – свободное. Достать входной билет, постоять в проходе, а если повезёт – посидеть на радиусе балюстрады, – это было тогда моей мечтой.

Я в то время осваивала профессию модельера-конструктора в техникуме Лёгкой промышленности. Там был драмкружок, который вёл Олег Мендельсон, ученик Корогодского. Нет нужды говорить, что жизненные интересы большинства участников драмкружка растеклись между Пионерской площадью, где стоял ТЮЗ, и актовым залом техникума на проспекте Майорова, в котором два раза в неделю проходили театральные занятия, и это были самые важные часы нашей тогдашней жизни. Забыв о блестящей карьере закройщиков, мы готовы были положить голову на плаху Мельпомене. Но жизнь быстро спустила меня с небес на землю – надо было зарабатывать деньги. Я пошла работать в ателье, потом в Дом Моделей. На сценической карьере был поставлен решительный крест.

И тут – на тебе! Голливудский режиссёр на две недели в полном моём распоряжении (факт, никуда не денется!) да ещё с такой темой – фильм снимать. Нет, это просто не осознать, до чего здорово! И я взялась за русско-английский словарь, чтобы освежить свои навыки.

В начале декабря делегация, наконец, приехала. Мне велено было прибыть к семи вечера для встречи гостей. Я надела своё самое строгое и самое стильное платье, которое сшила специально для этого визита: из прибалтийской шерсти глухого вишнёвого цвета, в крупную чёрную клетку, покрой – узкое прямое кимоно с застёжкой из кожаных чёрных пуговиц на левом плече (пуговицы тоже сама делала). Дополнением служил чёрный кожаный ремешок и аккуратный вертикальный прорезной карманчик на правой груди с кожаной же отделкой. Низкие чёрные кожаные (нет, мне, ей-богу, от этих слов не избавиться!) ботиночки на среднем каблуке с кожаными лентами, обхватывающими щиколотку, нашей фабрики «Скороход» – на удивление удобные и изящные.

Когда я подходила к гостинице, то увидела плотно стоящие у тротуара чёрные «Волги» с включёнными моторами и оживлённое мельтешение в горящих огнями окнах. Было холодно, ветрено, порошила позёмка. Швейцар спросил моё имя, сверил со списком, затем пропустил, объяснив, как попасть в ресторан.

Две вещи поняла сразу, как вошла в зал: первое – народу много больше, чем я предполагала, второе – меня пригласили заведомо позже всех. Уже потом, в перерыве, Сева признался, что моя кандидатура была долгое время под вопросом, и если бы не совпадение интересов Майкла с моими возможностями, Витя меня на версту бы не подпустил к делегации. Сайгон простить не мог.

– А вот и Маша наконец-то явилась, – поприветствовал меня Витя, как бы давая понять, что я банально опоздала. Саша Аристов поднял руку, приглашая меня за свой столик. Пробираясь между стульями, я боковым зрением считывала собравшихся, оценивала обстановку.

Прежде всего, и это заметно сразу, – много незнакомых «наших». Заокеанские гости сконцентрированы в левой части зала, они слегка разбиты рекордовцами, но чужаков явно больше.

Севкина заметная шапка волос возвышается над общим уровнем присутствующих, он динамично общается, без конца привстаёт, пересаживается. Это он переводит, догадываюсь я. Меня замечает сразу, подымает указательный палец, не переставая говорить. Ко мне подходит официант, что-то спрашивает.

– Маша, мы уже поужинали, может, ты что-нибудь хочешь заказать? – спрашивает Аристов.

Так я тоже ужинала, мы нажарили картошки с луком, мама сала из деревни прислала, отлично с картошечкой пошло.

– Нет, спасибо, я не голодная. – Вижу удивление на Сашином лице, чего, мол, отказываешься, за всё ведь заплачено.

– Может, буженинки, рыбки красной или язычок здесь хороший, – не отстаёт Саша.

Но меня как замкнуло. Хотели бы, чтобы я с вами вместе поужинала, пригласили бы раньше, так что сыты мы, премного благодарствуем.

– Водички бы минеральной, – соглашаюсь я, чтобы снять тему.

Ну, водички, так водички. Официант приносит запотевшую бутылку «Полюстрово», высокий стакан. Отлично, после картошки с салом – самое то. Попиваю из стакана, а сама прислушиваюсь к разговорам, оглядываю зал, пытаясь понять, где тут обещанный Майкл Муллалли.

Тут меня окликает Сева, которого американцы называют Стивом, машет рукой, приглашая в свою компанию, где слышна английская речь. Со стаканом в руке подхожу к Севкиному столу. Остатки пиршества весьма живописны, в рюмках явно не минералка, лица присутствующих оживлены, сразу видно – почти все иностранцы, только один, сидящий напротив и совсем не пьющий, – кто-то из наших. Вид не чиновничий, потому как чувствует себя не очень уютно, без привычки к застольям в кабаках. Оказалось, что это начальник какой-то секретной лаборатории высокомолекулярных соединений.

Майкла почему-то узнаю сразу – по свободной манере сидеть на стуле – нога не просто на ногу, а ещё и ботинок на коленке. А носки-то, носки! Бордовые, без плотной резинки – это носки сибарита, привыкшего к комфорту и уюту в любых ситуациях. Впрочем, носки без резинки – чисто советский вариант, только обычно им нужны такие крохотные подтяжки на икре, а эти держатся сами… Пиджак снят и повешен на спинку стула, зато жилет не в тон пиджаку, а близнец-брат носков – тоже бордовый, слегка бесформенный. Ну, если за политикой я не слежу, то за модой всё же успеваю поглядывать. Такие «бабушкины» жилеты – последний писк французского подиума, а если американец следит за европейской модой, то это о чём-то говорит. Во-первых, человек богемный, во-вторых – публичный, в-третьих – открытый. Значит, наш брат-художник.

С этого момента весь океан событий стал омывать островок нашей тёплой компании. Сева-Стив, обрадованный моим появлением, стал меня представлять, я не успевала доставать визитные карточки. Меня все-таки усадили за стол и поставили бокал, тарелку с закусками. Немного вина – и прорезался полузабытый английский. Стив оставил меня на попечение Майкла, пересев за другой столик, где требовался перевод.

Я спросила Майкла, где он живёт в Штатах, он ответил, что в Нью-Йорке. У него пентхауз на Бродвее: один этаж занимает офис, а на другом – апартаменты, можно подниматься на лифте или по красивой винтовой лестнице с узкими окнами в стене. Спросил, была ли я в Нью-Йорке, я ответила, что нет, не уточнив, что в Штатах вообще не была, да и в Европе тоже. Зато я была во Вьетнаме, это его, похоже, поразило больше всего. Друг воевал во Вьетнаме, рассказывал много страшных вещей, Майкл даже подумывал, не снять ли фильм, тогда он занимался не только коммерческим кино, да и сейчас имеет цель…

Знаю, знаю, про левое искусство, про андеграунд. Да, конечно, в мастерских побываем. А ещё в Эрмитаже, там недавно откопали и расчистили первый маленький дворец Петра, посетителей не пускают, но мы пройдём с моим другом, эрмитажным фотографом. И ещё нам покажут и запустят часы-павлин, а также все, которые захотим, музыкальные забавы и мебель с секретами. Можно сходить в джаз-клуб, он недавно открылся, там столики и танцуют. Майкл не переставал улыбаться и как-то заговорщически мне подмигивать, а под конец пошёл провожать к машине. Обернувшись, я увидела пристальный, слишком спокойный взгляд Вити, который как-то одиноко сидел в торце стола и почему-то вдруг вызвал во мне жалость.

И вот покатили наши наполненные событиями дни. Мы приезжали в «Смольненскую» к девяти утра, прямо к завтраку, и обсуждали со своими подшефными план на весь день. Потом чёрные «Волги», которые стояли «под парами» сутки напролёт, развозили нас по нужным местам. К обеду мы, как правило, попадали опять в отель, но не всегда это получалось. Дней пять мы с Майклом бомбили мастерские, нас там тепло принимали, иногда общение затягивалось до позднего вечера, так что мне приходилось напоминать о шофёре, которого дома потеряли, о своих детях.

Про Юрку я никогда не говорила. Как-то сразу решила, что дети у меня есть, а мужа нет. Так лучше, тем более, что это – правда: ни руки, ни сердца мне Юра не предлагал, живём себе и живём. Для Майка я была художницей с двумя детьми.

Мастерские посещали по принципу «Коля знает, что у Володи классные работы и мастерская на Васильевском – живописная разруха». Всем интересен был голливудский продюсер, а ему было интересно абсолютно всё. Как получают мастерскую, на что жить при отсутствии заказов, что можно купить в магазинах, кто представляет интересы художников, как они получают работу. В мастерской у Сашки Петрова Майкла очень заинтересовал двор-колодец, куда выходили окна. Поясняя, кто живёт в этих квартирах, Сашка рассказал, что летом общение во дворе очень тесное, можно даже в гости не ходить, телефон тоже без надобности, всё прекрасно слышно. К одному из окошек напротив был приделан ящик, из которого свисали стебли увядших цветов. «Там живёт старушка, летом на подоконнике у неё шикарный сад, цветёт до поздней осени. Даже бабочки долетают, сам видел».

Иногда, ближе к полуночи, выбираясь из очередной художественной берлоги, мы садились в «Волгу», водитель вёз нас в гостиницу, а я, положив Майку голову на плечо, мгновенно засыпала. Бывало, открою глаза: мы стоим возле гостиницы, работает двигатель, водитель курит и болтает со швейцаром, а Майк терпеливо ждёт, когда я проснусь, быстро-быстро стрекоча клавишами лэп-топчика.

– Good morning, – улыбается он, и мы идём в гостиницу, где нам подают по чашке чая или рюмке ликёра.

Затем мы прощались, и машина доставляла меня домой, где все уже спали, а Лёнька, как всегда лёжа на животе, держал в руках то, что занимало его внимание перед сном: книжку, кубик Рубика или тетрадку, в которой он рисовал и писал шифром.

Юрка сразу просыпался, хотел узнать, как прошёл день, хотел близости, а я просто проваливалась в сонное царство и только краешками чувств ощущала происходящее: тёплые волны, учащённое дыхание, шёпот на ухо. Потом с волной отлива меня несло уже спокойным, размеренным течением, я улыбалась и во сне говорила по-английски так свободно, с таким правильным акцентом…

Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум

Подняться наверх