Читать книгу Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум - Марина Важова - Страница 22

Про Тобольск очень трудно писать. Двойственность отношений к этому городу рождает просто фантастические воспоминания: какая-то нестыкуемая смесь из позеленевших изб с резными, серыми от времени наличниками, газовых факелов на подпирающих небо трубах нефтяных приисков, бетонной громадой химкомбината и развороченных внутренностей открытой для всеобщего обозрения тюрьмы.

Добраться до Тобольска не так просто. Сначала мы летим в Тюмень. Там в аэропорту нас встречает комфортабельный микроавтобус и везёт целых три часа. Хотя бывает по-всякому. Зависит от времени года и времени суток. Летом можно не успеть на паром-переправу через реку Тобол, и тогда мы застреваем на этом берегу до утра. Осенью лучше вообще не рисковать с поездками – лёд ещё не встал, а паром уже не ходит. Ну, а зимой бывают морозы до сорока пяти, топливо густеет, и есть шанс, бросив машину, переходить застывшую реку пешком, опасаясь обморозить лицо.

В те годы мы очень часто ездили в Тобольск, по делу и с гостями. Но одна поездка запомнилась мне на всю жизнь. В тот раз мы прибыли с концертом, нас ждал весь город.

Я знаю, зачем меня взяли. Чтобы разбавить мужской коллектив. Роль мне знакомая и привычная. Она даёт возможность, легкомысленно хлопая накрашенными ресницами, улыбаясь и задавая наивные вопросы, приглядываться к ситуации, прислушиваться к скучным мужским разговорам, вставлять вроде бы незначительные фразы, а потом удивлённо взирать, к чему это привело.

На этот раз произошёл облом с паромом. Мы видели его хвост, даже пытались вернуть. Кто бы знал, как вернуть отошедший паром?! Была ночь, мы сидели в микроавтобусе, и привычный к такому развитию событий шофёр уже пристраивался поспать.

А нам не до сна. Сначала обсуждаем, что помешало не опоздать на паром, кося при этом глаза на водителя. Потом начинаем строить планы смены транспортного средства для немедленного достижения пункта назначения. Мы пытались всеми путями перекроить свою судьбу, не ведая, что виновник будущих приключений сидит в автобусе и пока молчит, вернее, что-то читает. Становится всё темнее, он снимает очки и начинает прислушиваться к нашим дебатам. В разговор не вовлекается, но когда мы оставляем все надежды и готовимся провести в автобусе неуютную и бессмысленную ночь, он вдруг выбирается из замкнутого пространства своего одиночества и мягким, проникновенным голосом предлагает: «Господа, если уж случай нас так сблизил, почему бы не спеть что-нибудь?»

Лица присутствующих светлеют, ведь если петь, то можно для начала и выпить. Сумка с провизией и спиртным передаётся с задних рядов, и уже через десять минут у каждого в руке стаканчик с бодрящим напитком и чуть подвявший бутерброд. Ночь за окнами обволакивает нас, и нет никаких причин, чтобы сетовать на судьбу. И тогда он достаёт откуда-то из-за плеча гитару в стёганом чехле, освобождает её и, привычным движением пристроив на коленях, начинает заботливо проверять струны, ползая по ним ловкими пальцами, прислушиваясь к звуку и наклоняя при этом голову. А мы – какое там петь! – мы не сводим с него глаз и затихаем в онемении…

Сейчас можно говорить, никому уже плохо от этого не будет. С нами ехал Александр Дольский, который был взят Витей Резниковым в Тобольск на «разогрев». Это такая фишка на концертах: прима выступает во втором отделении, а в первом – какая-нибудь нераскрученная команда или исполнитель. В общем, публика платит за два отделения, а получает одно с довеском. Конечно, этот довесок не должен быть совсем несъедобным. Чтобы публика не встала и не ушла. Но она и не должна впасть в экстаз, это категорически не допускается, иначе – какой разогрев? Прима должна выйти во втором отделении, встреченная чуть закусившими, но по-прежнему голодными зрителями.

Дольский на эту роль вполне годился. Он, как говорится, был широко известен в узких кругах. Публику не собирал, ему просто не давали это делать, потому как, если его публика соберётся, то неприятностей не избежать, пусть уж лучше по своим кухням сидят и за бутылочкой решают мировые проблемы. И хотя он в то время работал в Театре миниатюр у Аркадия Райкина, его активная концертная жизнь пока не началась. Она начнётся чуть позже, буквально через полгода.

Сидя с нами в автобусе на берегу сибирской реки, Саша чувствовал себя вполне в своей тарелке: Урал и Сибирь – его родная вотчина, а гитара всегда под рукой. Когда он начинает перебирать её струны, все мгновенно замолкают. Так вообще мало кто играет. Тем более из бардов, к которым Дольский был безоговорочно причислен. Обычно барды выдают текст под аккомпанемент гитары, реже фортепьяно. Дольский мог ничего не петь – игры было достаточно. Виртуозность, это само собой, но самое главное – тот артистизм, с которым Дольский извлекал из гитары музыкальные фразы. Он вкладывал в игру всего себя, даже на какое-то время становился рудиментарным отростком своей гитары. Было невозможно представить, что он, как другие музыканты, может вдруг посреди исполнения встать и сказать: «Ну, что, теперь можно и по рюмочке?» Кстати, он не пил спиртного, потягивая что-то домашнее из припасённой бутылки, а наши пластиковые стаканчики игнорировал с понимающей улыбкой.

Мы же ничего не игнорировали, так что через час готовы были поддержать Сашино пение, что и сделали, хотя слов почти не знали. Дольскому наша поддержка была не совсем в тему, и тогда он с лукавым лицом произнёс: «Спою-ка я вам мои лимерики. Вы люди взрослые, надеюсь, ничей слух я не оскорблю».

Потом чуть перестроил гитару, слегка прокашлялся, и мы услышали:

Песня была длинной, такой рассказ в картинках. Потом запел другую, про какую-то пьяную драку в ресторане. Под утро, когда часть народа всё же заснула, Саша спел что-то политическое, на манер частушек:

Как прошла ночь и наступило утро, как пришёл за нами паром – я уже не помню. Ощущение всеобщего братания не покидало всех пассажиров ночного автобуса. И даже водитель, вроде бы спавший себе в уголке, смотрел на нас как на равных, с его лица не сходила улыбка, а у Дольского он всё норовил забрать гитару и отнести в номер.

Мы уже знали, что гостиница японская, но не совсем понимали, что это значит. По ходу дела выяснилось, что строилась она для японских специалистов, которые должны были приехать в химкомбинат на работу. Но потом что-то не срослось (небось, Курильские острова опять не поделили), японцы не приехали, и гостиницу стали использовать по назначению.

На самом деле это были просто комфортабельные квартиры с консьержем внизу. В одну из таких квартир нас и поселили. Она была пятикомнатной; мне, Вите и Саше досталось по комнате, остальные заняли оставшиеся. Мы, бросив вещи и слегка ополоснувшись, были препровождены в кафе одного из соседних строений, напоминающих дом культуры.

В три часа за нами должен был приехать автобус, чтобы отвезти в комбинатовский магазин, который торговал исключительно валютным ширпотребом и был организован для сотрудников нефтяного гиганта. Эта система внедрилась с тех времён, когда предприятие стало выпускать продукцию, уходящую на экспорт. По закону часть выручки должна была идти на зарплату, но по другому закону зарплату в валюте выдавать не разрешалось. Тогда многие организации, торгующие на экспорт, устроили такую вещевую форму оплаты – валютным товаром. У каждого работника был внутренний счёт, на который всё время что-то мелкое капало; глядишь, к концу года набегал видеомагнитофон или стиральная машина. На самом деле схема была только прикрытием, через магазин пропускался товар, и не только для сотрудников.

После магазина мы должны были за обедом повидаться с организаторами культурной акции, вечером – концерт, после него – встреча с руководством Тобольска во главе с мэром, а на следующий день он ждал нас на своей даче с домочадцами, шашлыками, стерлядочкой и чешским пивом. Короче, программа вполне приятная и понятная. Казалось бы, как её можно испортить?

Ну, если взяться с умом…

Началось всё ещё в магазине. Мы сразу поняли, что цены здесь для своих. Такие вещи за эти деньги нипочём не купить. Ходим, примеряем. Выбор небогатый, с размерами тоже проблемы, но по сравнению с нашими универмагами – просто Дикий Запад.

Тогда я ещё не знала, что у Дольского три сына. Плюс жена и ещё какие-то родственники. С деньгами у него было всё в порядке – Витя ему вперёд за концерт заплатил, да и свои имелись. В общем, не успели мы оглядеться, как Саша стал планомерно сметать с вешалок товар и к кассе сносить. Все поняли, что сейчас может случиться непоправимое, нас охватила паника толпы, мы стали хватать всё подряд и нести на кассу. Витя подошёл ко мне и, увидев, что я примеряю тёмно-синюю с нарядными кантиками финскую куртку, разочарованно сказал:

– Вот, а я как раз хотел её взять, она всего одна.

Тут я представила себе, как снимаю куртку, которая мне очень понравилась, и отдаю её Вите со словами: «Конечно, Витя, она ведь мужская, бери». Но я спросила:

– Слушай, а на мне она очень плохо сидит?

Витя только рассмеялся и сказал:

– На тебе – всё сидит прекрасно!

Типа: «хорошему вору всё впору».

Пока мы так с курткой хороводились, всё более-менее подходящее было перехвачено Сашей, сотрудники магазина принесли ему большущий мешок и туда штабелями сложили покупки. Резников так и вышел, разведя пустые руки.

За обедом мы встретились с местными комсомольскими лидерами. Их руководитель, Саша Костылев, завёл разговор об организации в Питере выставки картин художников Тобольска и Тюмени. Договорились, что к следующему приезду они подберут художников, а я постараюсь приехать с фотографом, чтобы сделать слайды для каталога. Почему-то на меня возлагалась надежда подключить к этому делу химкомбинат, пусть-ка профинансируют.

И тут мне стал понятен расклад сил в Тобольске. Администрация и химкомбинат – это два хозяина города, не всегда во всём согласные. А сейчас мы в гостях у Администрации, которая через нас просит помощи у комбината.

Впоследствии я часто встречалась с подобными ситуациями: на территории совсем небогатого городка или посёлка может находиться довольно жирный объект так называемого федерального подчинения. Люди, работающие на нём, получают зарплату в полтора раза больше, чем за такую же работу в городе. Администрация чувствует себя бедным родственником, но при случае норовит что-нибудь откусить от сытного пирога, а если не удастся, то лягнуть его обладателя.

Витя предложил создать в Тобольске свой «Рекорд», который будет заниматься всеми культурными делами города и непосредственно держать контакт с питерским «Рекордом». Тобольский тёзка станет детищем химкомбината, Саше Костылеву предлагалась роль директора. При этом он останется в руководстве администрации города и будет проводить интересы жителей Тобольска в социальной и культурной сфере. Судя по тому, как Костылев мгновенно покраснел и заулыбался, эта тема обсуждалась раньше, а теперь, видимо, настал момент её обнародовать. Ударили по рукам.

За час до концерта мы были во Дворце культуры с хорошим, довольно вместительным залом, приличной акустикой и неплохой звуковой аппаратурой. До меня долетали обрывки разговоров между Витей и Сашей Дольским, и было понятно – они о чём-то спорят. При моём приближении голоса затихали, но спорить не переставали.

К началу концерта зал был полон – ни одного свободного места. Саша заметно волновался, он подошёл ко мне и спросил: «Ты как думаешь, здесь знают такую фамилию – Дольский?». Отвечать не пришлось, Костылев стал объявлять программу концерта, и после Сашиной фамилии раздались такие дружные аплодисменты, что это вполне сошло за ответ. Дольский тут же приободрился, заулыбался и лёгкой походкой вышел на сцену.

Стоя за кулисами, я слушала его выступление, наблюдала реакцию зрительного зала, следила за перемещениями Вити и других «наших». Саша не только пел, он рассказывал по ходу дела разные истории. Таковы законы бардовского жанра – песни нужно не просто петь, но и объяснять, как и почему они появились на свет.

В какой-то момент я отвлеклась и перестала прислушиваться к тому, что Саша говорит, но по Витиной реакции поняла, что текст не такой, как надо. Зал сидел притихший, и с первых аккордов я поняла, что это песня про душу и тело, которую он исполнял вчера в автобусе. Когда Саша разухабисто зачастил: «Вам бы пузо набить колбасой и лапшой, нам бы в небе парить воспалённой душой», зал в такт захлопал. Овации, просто буря оваций. Витя облегчённо выдохнул: пронесло.

Но вот Саша сделал небольшую паузу, его лицо приняло выражение жалкой покорности, даже подбородок запал и стал безвольным. Наступила тишина, и без всякого вступления, под гитарные аккорды Дольский запел:

В зале переглядывались, кто-то еле смех сдерживал, кто-то делал непроницаемое лицо. Рефреном звучало «как весь народ, как весь народ», на задних рядах стали на этом месте подхлопывать и притопывать. Саша допел до конца и, не делая паузы, запел другую песню, обратив свой взгляд куда-то в зал.

На мгновение повисла тишина. Я высунулась из-за кулис и поняла: Дольский пел седьмому ряду, там сидело руководство города и комбината, комитетчики и прочие важные шишки. Зрители тоже смотрели на седьмой ряд. Секунды длились так долго, что мне стало страшно. А в следующий момент послышались сначала отдельные, а потом всё набирающие силу рукоплескания. Овации было не остановить, к сцене пробирались с букетами, дежурные не подпускали близко, тогда букеты стали бросать. Потом Костылев сказал, что первыми захлопали с седьмого ряда, так что зал всё же получил высочайшее разрешение одобрить исполнителя.

К концу первого отделения Дольскому еле удавалось останавливать аплодисменты и петь дальше. Витя ходил за кулисами мрачный, только повторял: «А мне теперь что делать? Хоть вообще не выходи!»

Дольский продолжал петь, рассказывал что-то смешное, зал то и дело разражался одобрительным хохотом и аплодисментами. Но когда он объявил «Рецепты коктейлей», стал при этом длинную историю рассказывать, я насторожилась. Если это то, что он вчера одним куплетом напел в автобусе, то исполнять со сцены такое нельзя, тем более в присутствии партийных боссов.

Так и есть, она! Что теперь будет?! Выразительно смотрю на Витю, но тот почему-то спокоен. А Саша между тем нарочито «поддатым» голосом выдаёт рецепт за рецептом, и каждый встречается восторженными рукоплесканиями.

Зал просто взорвался хлопками и криками. Седьмой ряд дружно улыбался. Это был триумф. Дольского не хотели отпускать, он выходил, кланялся, явно порывался ещё спеть, но Витя ему показал на часы.

Всё, Саша ушёл за кулисы. Мы кинулись к нему, стали поздравлять, обнимать. Костылев со своей командой распаковывали шампанское, этот концерт был их «пробным шаром», и уже сейчас было понятно – победа! Мы праздновали не только успех Дольского, но и успех нашего начинания, а самое главное – торжество свободы. Если уж седьмой ряд, заполненный всеми представителями власти, говорит «да», значит, действительно, жизнь переменилась.

Один Резников был не весел и, кисло поздравляя Сашу, добавил:

– Ты хотя бы подумал, что мне теперь во втором отделении делать?

Мы с Сашей, не сговариваясь, чуть не в один голос, ответили:

– Петь, что же ещё!

Витя только рукой махнул и пошёл в гримёрку привести себя в порядок.

Дольского обступили со всех сторон, народ прорывался за кулисы и тащил всякие дары, в частности – спиртное. Саше предлагали выпить, но он отшучивался, а мне тихонько сказал:

– Куда бы отсюда свалить? Уже все достали! Пойдём, прогуляемся.

Ладно, думаю, Витькины концерты я знаю, а с Дольским хочется пообщаться, к тому же настроение у него странное, лучше я с ним побуду. Выбираемся на свежий воздух. Уже темно, мы бродим по каким-то пустырям, и Саша мне рассказывает истории из своей жизни. Про Галича, как тот у него деньги занимал, как они гуляли неделями в Свердловске, а потом, после отъезда Галича за кордон, к Саше пришли из КГБ, дело завели.

– Только в этом году отстали, – вздохнул Дольский.

Потом про живопись заговорили. Он, оказывается, рисует и даже пишет маслом. Договариваемся встретиться в Питере, он покажет свои картины.

– Слушай, что я тебе скажу, – вдруг произносит с усилием и тоской в голосе, – эти псы устраивают баню, нас всех туда тащат.

– Меня – нет, – шучу я. Про баню слышала от Вити. Сам мэр Елфимов приглашает, а завтра – к нему на дачу едем. Понятно, что в баню я со всеми не пойду, буду коротать вечер в гостиничном номере.

– Я не хочу туда идти, – капризным голосом говорит Саша, – они там голые нажрутся, а я им песни пой. Знаю я эти дела. Уже предупредили, чтобы гитару не забыл. Можно я с тобой побуду? Посидим, чайку попьём, я тебе свою лирику спою.

– Ну, Саша, неудобно как-то. Что они подумают? Решат, что ты их не уважаешь, – отговариваю я.

– Я их, действительно, не уважаю. И сегодня на концерте они должны были это понять. На кой я им сдался? Да и не хочу я туда, не хочу и всё.

Эх, мне бы тогда поддержать Сашу, пошли бы в гостиницу, ну их всех, действительно, в баню! Но меня вдруг заклинило, для дела, мол, надо, иди.

– Ты не бойся, я к девушкам не пристаю, просто не хочу я туда, а тут больше некуда деться. – Дольский совсем расклеился, но вдруг лицо его оживилось, и он уверенно изрёк:

– Всё, придумал. Ты пойдёшь со мной. Будешь сидеть в предбаннике, они помоются и тихонько разойдутся.

– Ну, Саша, ты совсем не в ту степь… Надо же: я буду сидеть в предбаннике! Лучше скажешь им, что гитару забыл. Давай я её в номере спрячу.

– Уже не спрячешь, её нашли, – Саша кивнул в сторону Дворца культуры, из дверей выходила костылевская команда, гитара в чехле была у кого-то в руках. Сашу стали звать, он в последний раз взглянул на меня с надеждой, потом развернулся и пошёл к ребятам, выдав напоследок загадочную фразу: – «Заставит побриться, чтоб мог он учиться, учиться, учиться не пить!».

Уже далеко за полночь я проснулась от резкого хлопка входной двери. Потом кто-то споткнулся в коридоре, и на пороге моей комнаты выросла Витькина фигура. Целую долгую минуту он молча стоял, подперев косяк, наконец произнёс совершенно спокойно:

– Всё пропало, он нас погубил.

Почему-то сразу понимаю, что речь о Дольском, но молчу, жду продолжения.

– Он нас просто убил! Считай, что нас уже нет. Мы можем спокойно собирать вещи и проваливать отсюда. Нам этого никогда не простят.

– Ну, что он там натворил? – спрашиваю ворчливо, и Витя сразу понимает, что я на Сашиной стороне.

– Что натворил ваш любимчик? Как же, звезда, непризнанный гений! С ним все по-хорошему: гонорар заплатили, какой сказал. Тряпок в магазине набрал, перед людьми стыдно. Пел, что хотел, – все хлопали. А раньше – посадили бы за такие песни! Что ему ещё надо, чем ему Елфимов-то не угодил?

Витя принялся ходить по комнате взад-вперёд и, внезапно плюхнувшись на край моей кровати, с нервной улыбкой продолжил:

– Представляешь, его люди угостили, нахвалили, а он им: кровь из народа пьёте, всех в рабов превратили! Самого Елфимова упырём назвал! Его уж и так, и эдак отвлекаем, он всё своё. Только мэр в предбанник выйдет, он ему опять какую-нибудь гадость. Тот, понятно, не выдержал и ушёл, за ним – вся свита. Пропало наше дело! Как мы завтра к мэру на дачу поедем, ума не приложу. Надо что-то предпринять.

– А что, Саша выпил? – Хотя что тут спрашивать, ответ очевиден.

– Просто нажрался, как последняя свинья! – восклицает Витя, и тут я понимаю, что он и сам хорош.

– Нечего было его в баню тащить, – заступаюсь я, – он говорил мне, что не хочет там перед этими партийными боссами, к тому же голыми, петь и играть.

– Так пусть бы не шёл, что его туда, насильно тянули? Подумаешь, какой принц! Думает, без него людям в бане не помыться.

– Он говорил, что велели идти и гитару не забыть, – упрямо гну своё, а сама думаю: ведь я тоже его подтолкнула.

– Я ему таких слов не говорил, – со значением произнёс Витя. – А я – руководитель поездки! Вот пусть ваш кумир завтра извинится. Если, конечно, будет в форме.

Дольский появился поздно ночью и тут же рухнул в постель, не снимая одежды. Наутро зашла в его комнату. Саша спал, но при моем приближении сразу открыл глаза.

– Я говорил, что мне не надо было идти, теперь все дуются. Слушай, я наверно на эту дачу не поеду, что-то неважно себя чувствую. Привези мне строганинки и бутылочки три чешского пива. Не забудешь? – Дольский абсолютно спокоен, его, похоже, вся эта история совсем не тревожит.

Мы всё же поехали к мэру на дачу. Елфимова там, естественно, не было, одни женщины и водитель. Нас сдержанно приняли, но угостили, по окрестному лесу поводили. Пиво и строганину для Саши я прихватила.

Когда вернулись, он был уже в порядке. Витя разговаривал с ним сквозь зубы, но Дольский, будто не замечая, сообщил, что сегодня же летит в Москву, у него там несколько концертов, и попросил захватить в Ленинград купленные им вещи. Витька аж пятнами покрылся, а Дольскому сказал:

– Ну, ты даёшь, Саша…

– Не везти же мне их в Москву, ты сам подумай. – Дольский невозмутимо прощается со всеми. Напоследок подходит ко мне и тихо, с улыбкой говорит: «В следующий раз – твоя очередь в баню идти, толку будет больше».