Читать книгу Сага о Лунгиных - Мария Текун - Страница 2

Как-то раз светлым сентябрьским вечером спокойную тишину послеобеденного отдыха пенсионеров Лунгиных прорвал телефонный звонок. Валентина Матвеевна, женщина лет шестидесяти, с приятным, интеллигентным и немного строгим лицом, одетая в теплый домашний халат с повязанной поверх него ажурной шалью собственной работы поднялась, отложив вязание.

– Сиди, сиди, я возьму, – успокоил Федор Константинович жену, первым подходя к телефону. Он снял трубку: – Да, слушаю!

И услышал в трубке голос сына:

– Здравствуй, отец! Мы завтра приедем…

Федор Константинович слушал внимательно, заметно меняясь в лице. Образ благодушного пенсионера, любящего после обеда соснуть пару часиков на тахте, прикрывшись недочитанной газетой, постепенно сменился образом человека серьезного и решительного, который не сдал еще своих позиций главы семейства, и судя по выражению его лица, сдавать не собирался.

Вопросов он не задавал, только кивал – так, так – в знак согласия, приглаживая назад все еще густые темные с проседью волосы и теребя ус. Федор Константинович сюрпризов не любил.

– Хорошо, сын, я понял. Все понял. Давай, ждем.

Он повесил трубку. Валентина Матвеевна ждала, что он расскажет, как там Боря, но муж молчал, глубоко погрузившись в раздумья.

– Как там Боря? – спросила Валентина Матвеевна, желая привлечь к себе внимание. – Ведь это он звонил?

– Он.

– И что? – она недоумевала. – Что ты молчишь?

– Он завтра приедет. Сам все расскажет, – ответил Федор Константинович сухо и как-то недобро, что заставило Валентину Матвеевну взволноваться.

– Что-то случилось? – она терялась в догадках.

– Случилось, – Федор Константинович помолчал, стараясь взять себя в руки. – Впрочем, ты не волнуйся, это…

– О чем не волноваться? Что такое, скажи, наконец!

– Он с женой завтра приедет, – нехотя вымолвил Федор Константинович. – Вот что.

– Кто? – красивые спокойные глаза Валентины Матвеевны округлились. – Кто с женой?

– Борис, кто.

– С какой женой?

– Со своей, разумеется. С чьей же еще? – он усмехнулся.

– Как… – Валентина Матвеевна не знала, что сказать.

Она села прямо на свое вязание. Мозг ее принялся лихорадочно работать, но понимание ситуации никак не давалось ей.

– С же-но-ой? – повторила она медленно, растягивая слоги, чтобы удостовериться, правильно ли она расслышала. Федор Константинович лишь утвердительно кивнул в ответ.

– Но что это значит? – она отказывалась понимать.

– То и значит! – в гневе рубил Федор Константинович слова, как поленья. – Что у нашего сына теперь будет… то есть, я хотел сказать, уже есть жена! И завтра он вместе с ней приедет к нам! Что тут не понятного?! – голос его непроизвольно возвысился до тех пределов, что гремел теперь на всю комнату.

– Мне не понятно, когда это случилось? – возмущалась Валентина Матвеевна едва ли не больше своего супруга, в другие времена обычно пасовавшая перед лицом его гнева, потому что Федор Константинович давал волю чувствам только в ситуациях совершенно исключительных. – То есть, я имела в виду свадьбу, и почему это вдруг мы узнаем об этом последними? Да к тому же по телефону? Как это вообще понимать?

– Это, мать, понимай, как знаешь, – вздохнул Федор Константинович, складывая руки на груди, словно желая таким образом сдержать и утихомирить сам себя. – И готовься встречать дорогих гостей, вот что.

– И все-таки мне не понятно, когда это он успел? Он же в армии служит?! Или…

– Вот и дослужился, видать…

* * *

Высокий стройный парень в солдатской форме повесил трубку и вышел из кабинки телефонных переговоров московского железнодорожного вокзала. Девушка, ожидавшая его в зале, тут же поднялась навстречу.

– Ну что, сказал? – спросила она взволнованно-радостно, и на ее удивительно красивом, запоминающемся лице отразилась надежда вперемешку с тревогой.

– Угу, – кивнул он и, обняв, поцеловал девушку в щеку. Это должно было означать, что все хорошо.

– А они что? – продолжала расспрашивать она, и ее черные глаза светились озорно и в то же время немного испуганно.

– Ждут нас, – жестом похожим на отца, он пригладил назад короткие темно-русые волосы.

Борис старался держаться спокойно и сдержанно. Он понимал, что теперь отвечает за двоих, и от решений, которые он примет или уже принял, зависит не только его жизнь. И тогда он посчитал своим долгом спросить в последний раз:

– Ты точно решила?

– Ты это о чем? – Аня наивно-доверчиво заглянула ему в глаза.

– Точно хочешь поехать со мной? Прошу тебя, подумай хорошенько, пока еще есть время? Может быть, тебе все-таки лучше остаться?

– С ума сошел? – она покосилась на старый, до отказу набитый вещами чемодан, для верности обвязанный брезентовым солдатским ремнем. – До поезда три часа. И потом, я тебе уже сказала, – она нежно обвила руками его шею, – мне никто не нужен кроме тебя. Никто! Понимаешь?

– Но твоя мать…

– Молчи!

– Может, тебе все же стоит вернуться?

– Ты что?! – глаза ее вспыхнули. – Она же меня убьет!

– Не говори так, – он постарался ее успокоить, желая, чтобы она еще раз подумала серьезно, все взвесила и не принимала решения, повинуясь лишь воле обстоятельств, сложившихся, что там говорить, не слишком удачно.

– Да еще если узнает, что мы поженились, точно задушит. Нет, она мне не простит, ни за что не простит! Все равно из дому выгонит. Так лучше уж я сама сбегу.

Аня на секунду задумалась, и тревожная тень пробежала по ее прекрасному юному лицу. Но вскоре она вновь улыбалась:

– Давай не будем думать об этом, – прощебетала она, словно птичка, которая летает и горя не знает. – Давай станем думать только о нас с тобой! И ни слова о прошлом, договорились? Начнем новую жизнь!

– Ладно, – Борис вздохнул, подумав про себя: «Хорошо, если бы все выходило так просто».

Он пока еще не знал этого наверняка, но чувствовал, что прошлое всегда находит свое место в будущем. Для Анечки же, казалось, не существовало ничего, о чем она не думала в данный момент. Такие вот дела.

* * *

Они шли по улице, крепко держась за руки. Словно опираясь друг на друга, тащили тяжелые чемоданы и сумки.

– Далеко еще? – спросила Аня.

– Нет, вон за тем магазином, видишь? – Борис посмотрел на нее, стараясь определить, туда ли она смотрит. – Это наш дом.

– Ваш дом, – повторила Аня медленно, и, оглянувшись кругом, постаралась представить себя здесь, в этом новом для нее мире.

– Не «ваш», а «наш», – поправил Борис, словно в подтверждение ее собственных мыслей.

– Еще не известно… – вздохнула она, и внезапно стало страшно, всего на секунду: «а что, если они не примут нас?». Нет, конечно, в глубине души она верила, что все обойдется, потому что – как же иначе? И что все это просто одно большое и удивительное приключение, которое не может не кончится хорошо.

Однако, после бессонной ночи в поезде, новая реальность, обступившая ее со всех сторон, смотрелась уже не так романтично. И этот городишко – подумать только – неужели еще бывают такие города? Разбитый асфальт, обшарпанные дряхлые домишки, древние трамваи с одним глазом на облупленном сером носу, скрипуче-дребезжащие, жалкие…

– Не волнуйся, все будет хорошо.

Его слова прозвучали для Ани обещанием почти невыполнимым. Она постаралась улыбнуться в ответ:

– Да, конечно.

Друг за другом по темной лестнице с покореженными перилами они поднялись на третий этаж старой хрущевки. Поставив тяжелый чемодан у обитой старым дерматином двери, Борис нажал на кнопку звонка.

Дверь почти сразу открыл пожилой мужчина, одетый по-домашнему парадно.

– Милости просим, – проговорил он вполне доброжелательно, но Ане показалось, что в его словах сквозила то ли насмешка, то ли… Она не смогла определить это точно, но какое-то чувство недоверия тотчас закралось в ее сердце.

Федор Константинович был значительного роста, строен и крепок, с густыми волосами, гладко зачесанными назад и густыми усами с проседью. Лицо его, правильной и мощной лепки, в которой сразу чувствовалась рука вдохновенного мастера, сохраняло спокойную строгость. Говорил он всегда словно на полтона ниже, как будто нарочно придерживая свой густой, богатый баритон, иначе звучавший бы нелепо в тесной панельной квартирке, как фуга Баха из музыкальной шкатулки.

– Ну, с приездом, – сказал он, приглашая гостей войти.

– Проходи, – Борис пропустил Аню вперед. – Знакомьтесь, это Аня, моя жена, – представил он.

При слове «жена», щеки Анечки залил румянец, смущенный, но и счастливый.

– Здравствуйте, Аня, мы очень рады, – проговорила появившаяся в прихожей Валентина Матвеевна, весьма элегантная женщина приятной наружности. Она была в фартуке поверх нарядного платья. – Проходите, пожалуйста, располагайтесь. Сейчас обедать будем, у меня уже все готово.

Федор Константинович помог Борису отнести их вещи в комнату, в которой все осталось, как было, когда он уходил в армию. Аня вошла следом. Она посмотрела на обклеенные плакатами стены, письменный стол с лампой под зеленым квадратным абажуром, складной диванчик у стены и платяной шкаф у входа. Аккуратная юношеская комнатка, почти такая же, какая была у нее самой, еще совсем недавно – но уже в далекой и прошлой жизни, к которой больше нет возврата и не будет… «Неужели? Никогда?» – она даже испугалась от этой мысли, будучи пока еще не в силах представить себя здесь в роли постоянного обитателя, нового члена семьи.

В гостиной был уже накрыт к обеду стол.

– Ну, сын, рассказывай, – произнес Федор Константинович, когда все семейство расселось вокруг праздничного стола. – Выходит, вас можно поздравить?

– Да, папа, – счастливо улыбаясь, Борис обнял Анечку за плечи, сверкнув новеньким золотым кольцом.

– Ну что ж, рад за вас, очень рад, – сказал Федор Константинович торжественно. – Поздравляю!

Он поднял свой бокал, наполненный шампанским.

– Поздравляю! – повторила Валентина Матвеевна, глядя на молодоженов.

Все чокнулись и выпили шампанского, после чего Валентина Матвеевна поднялась из-за стола и расцеловала сына и «дочь».

Аня чувствовала себя не в своей тарелке. Ей было странно, что родители Бориса ни словом не обмолвились о том, что не довольны, что так не поступают. Держатся, будто о свадьбе не вчера узнали, а год назад – это как минимум. «С виду как будто мы сто лет знакомы», – думала она. И не знала толком, как себя вести. Она чувствовала себя отчего-то виноватой. «Наверное, нужно что-то сказать, извиниться, объяснить?» Она смотрела на Бориса, ища ответа на свои вопросы, но он был спокоен и весел, ни малейшего следа смущения. Она переводила взгляд на его родителей: «Похоже, что они и в самом деле рады. Так, может, все хорошо? И они не против? И не нужно ничего объяснять?» – думала она.

Семейное застолье проходило в сдержанно-торжественной обстановке. Борис подробно рассказывал о своей службе и о том, как они с Анечкой встретились и полюбили друг друга.

* * *

Сразу после школы Борис Лунгин поехал поступать в летное училище – это была мечта детства – и полагал, что шансы его велики: здоровьем бог наградил, да и умом не обидел. В школе на физкультуре и в спорте равных ему не было, по математике и физике держался с четверки на пятерку, по остальным предметам тоже не отставал. В сравнении с одноклассниками и ребятами со двора он привык считать себя лучше многих. Но…

Таких орлов собралось там немало. И за каждым вторым едва оперившемся юнцом стоял родитель с большим клювом и размахом крыльев под два метра. И под каждым крылом у того родителя имелось по кармашку, в котором лежали весьма солидные благодарности за услуги, оказываемые только своим.

Короче, в летное Боря не поступил, а это означало, что год безвозвратно потерян, а дальше – только армия. Немало огорчившись, но все же не отчаявшись, он решил окончить хотя бы водительские курсы и получить права. Все таки лучше, чем совсем ничего.

Судьба в свою очередь не осталась равнодушной к его волевому решению и распорядилась так, что из учебки он попал по распределению в Москву. Служил в Сокольниках при штабе водителем – возил самого командира части, и имел с того привилегии в виде частых увольнительных и черной «Волги» пусть не в личном, но распоряжении. Таким образом, служба его складывалась как нельзя лучше.

А дальше он встретил Анечку.

Случайно встретил, гуляя как-то раз по весне в Сокольническом парке. Борис любил отвлечься там от дел военной службы: мороженое, аттракционы, и девушки – весенние девушки, как птички щебечущие, и нарядные как сойки и славки. О, что за чудо! Распускаются зеленые листочки, солнце сверкает сквозь ветви, ложится бликами под ноги и так пригревает, что хочется порой укрыться в тень. И в такой-то день разве можно грустить и печалиться?

Проходя по аллее, Боря случайно заметил девушку, одиноко сидящую на скамейке под липой. Она вытирала платочком набегавшие слезы, но слезы катились вновь, она всхлипывала так жалобно, что Боря просто не смог пройти мимо. Ему непременно захотелось утешить ее.

– Разрешите вас отвлечь, – сказал Борис приблизившись. – Мороженое хотите?

Девушка взглянула на него удивленно-непонимающе, и в общем-то равнодушно. Она покачала головой и отвернулась, вновь с головою погружаясь в свои горести.

– Разве вы не знаете, что таким красивым девушкам плакать не полагается? – не отступал Борис. Он был буквально сражен ее красотой и прелестью, и этой беззащитностью, с какой она сидела, пристроившись на краешке скамейки, и плакала так по-детски горько и безутешно.

– Кто это сказал? – угрюмо спросила она.

– По уставу не положено, – пошутил он.

Девушка криво улыбнулась, стараясь не смотреть на него. Она явно стеснялась своих заплаканных глаз и всхлипывающего покрасневшего носа.

Но Борис – он просто не мог оторваться. Бывают девушки красивые, их много и все они прекрасны по-своему, но вот внезапно появляется одна единственная, в сравнении с которой все они тут же бледнеют и теряются, смазываясь в общий приятно-безразличный фон.

И в ту минуту Борис, казалось, ощущал именно это. Он видел перед собой только ее лицо, прекраснее которого не мог себе и представить, ее фигуру, одетую скромненько, но со вкусом, ножки в туфельках на каблучках, шелковый шарфик на нежной шейке, темные локоны, блестящие карие чуть раскосые косулины глаза… Внезапно Борис почувствовал, как нахлынуло на него нечто, и закружило в сумасбродном водовороте бесконечно счастливых и неизведанных чувств, волнами накатывающих, захлестывающих с головой. И все теперь было для него одного: и это синее небо, и солнце, и свежий запах липовых почек, и теплый ветерок, доносящий неизвестно откуда томительно-сладостный аромат первых цветов.

О! Он ощутил такой прилив нежности и любви, что ему захотелось непременно и именно теперь обнять ее осторожно и ласково и поцеловать в эти милые все еще надутые губки. Но вместо того, призвав на помощь все свое обаяние и красноречие и подключив способности, о которых и сам не подозревал, Боря старательно производил впечатление. И судя по тому, что глаза постепенно высохли, хмурый лобик разгладился, губки заулыбались и головка больше не отворачивалась от него, весьма удачное.

Она была весела, он – просто счастлив! Они вместе гуляли по парку, разговаривали, узнавая друг друга. Он шутил – она смеялась, он предлагал – она соглашалась. Все складывалось как нельзя лучше, и под вечер они расставались уже добрыми друзьями. А расставшись, Борис на груди в кармане гимнастерки уносил ее телефон и адрес, написанный круглыми ровными буквами.

* * *

Они стали встречаться, и местом встречи была назначена та самая скамейка в парке, где они увиделись впервые. Влюбленные без устали кружили по городу, шагая по улицам и уединяясь в сквериках под гроздьями распустившейся сирени. В те счастливые дни все вокруг существовало только для них одних, и не было преград ни их чувству, ни его проявлениям, которые, впрочем, не заходили дальше объятий и поцелуев, порой весьма страстных.

Однако, несмотря на то, что влюбленные не замечали ничего вокруг, жизнь между тем шла своим чередом: Анечка попутно защищала диплом на новоявленном экономическом факультете в химико-технологическом институте, а Боре по осени предстояло увольнение из армии и долгожданное возвращение домой. Хотя, при теперешних обстоятельствах, он готов был отслужить еще год, лишь бы не расставаться со своей возлюбленной.

Расставание невозможно было даже представить, ведь им обоим казалось, будто они знакомы целую вечность и жизнь имеет смысл, только если они вдвоем. Так им казалось, хотя все их встречи можно было бы по пальцам пересчитать, а время проведенное ими вместе в общей сложности было бы столь мало, что они оба удивились бы, если бы только задумались о том.

Но Аня с Борисом в последнее время думали только о том, как им быть дальше.

И вот однажды в одно августовское воскресение Борис, получив долгожданное увольнение, купив торт и большой букет хризантем, направился по адресу, который успел выучить, как свой собственный. Он весь горел и шел на пружинных ногах, перескакивая сразу через две ступеньки, в который раз представляя себе, как всё будет, и в его мечтах это «всё» складывалось как нельзя лучше.

Анина мама, Надежда Петровна, встретила незнакомца в военной форме весьма спокойно, если не сказать – сухо. Она приняла букет, распорядилась, чтобы Аня накрыла к чаю в гостиной, очень вежливо поговорила с новоявленным кавалером, который, как не пытался себя успокоить, места себе не находил, и все никак не мог найти удачный момент, чтобы сообщить о своих намерениях будущей теще.

И вот, когда торжественный момент настал, и Боря, то краснея, то бледнея, попросил Анечку выйти за него замуж, а Надежду Петровну – благословить их брак, он получил два ответа, один из которых оказался совершенно неожиданным. Анечка, понятно, сказала «да», покраснев и смешавшись перед лицом матери, а Надежда Петровна, так же сухо и спокойно заявила новоиспеченному жениху, что эта свадьба состоится только в одном случае, а именно – через ее труп!

Борис был совершенно обескуражен таким поворотом дела. Он не мог взять в толк, что послужило причиной столь категорического отказа. И дальше все пошло совсем не по сценарию, который он составил у себя в мечтах.

Анечка тут же бросилась в слезы, Борис в свою очередь бросился ее утешать, но был настигнут суровым требованием немедленно покинуть этот дом и больше не пудрить мозги ее дочери, что означало в понимании Надежды Петровны только одно – никогда больше здесь не появляться.

Возвращаясь обратно в часть, Борис чувствовал себя как оплеванный и упорно пытался проникнуть в суть произошедшего, а именно – по какой причине его выгнали, можно сказать, взашей? Обычно так поступают как раз с теми, кто жениться не собирается, и это еще можно понять, но тут… Он сам пришел с предложением, а его выставили с позором, только что букетом по роже не отхлестали.

«Может быть, не нужно было так сразу? – думал он. – Про женитьбу? Сначала сходить познакомиться, так сказать, официально, а уж потом…» Но когда потом? Если бы времени было вагон, и увольнительные ему давали бы по первому требованию, тогда можно было бы хоть каждую неделю ходить чаи распивать и подготавливать строгую мать к перспективе близкой разлуки с дочерью. А тут…

Впрочем, Боря не готов был отступить, потерпев первое фиаско. «Может, это она от неожиданности отреагировала столь неадекватно, – рассуждал он о странном поступке Надежды Петровны, – и мне следует забыть и попытаться еще раз?»

Но легко сказать – забыть. Такое разве забудешь? И Аня? Неужели она до сих пор ничего не сказала? Похоже на то. Но – отчего тогда не сказала ему, что у нее какие-то сложности?

Об Анечкиной жизни Боря знал самую малость – что она всю жизнь, а это без малого двадцать четыре года, безвыездно прожила в Москве на улице Русаковской, что воспитывалась без отца, и что мать у нее очень строгая. Но – не до такой же степени, чтобы вышвыривать людей из дома только потому, что ей так хочется!

С тех пор Борис много думал о том, как ему следует поступить в сложившейся ситуации? Уволится и ехать домой, а потом вернуться и попробовать снова? Вряд ли Анечка оценит такой поступок. Подумает, что бросил. Жениться тайно? И что? Забрать ее с собой? Вряд ли она сама захочет. Хотя… Но отец, его отец – он явно не одобрит, а жить-то с ним, больше негде. Короче, куда ни кинь – всюду клин.

И Борю заклинило капитально. Ходил, как в воду опущенный, по ночам не спал, забывался. Пару раз, отвозя командира, проскочил нужный поворот. Слава богу, что еще на красный свет не проехал, а то бы точно получил по первое число, и об увольнительных пришлось бы забыть до самого дембеля.

В их следующую встречу Анечка плакала, совсем как в первый раз. Борис застал ее сидящей на той же скамейке, и все тот же платочек был у нее в руках.

– Что же делать? – воскликнула она, бросившись ему на шею. – Что же теперь делать?!

– Ничего, – ответил он спокойно и по-доброму, гладя ее по волосам и целуя в заплаканные глаза. – Давай поженимся?

Она отстранилась и посмотрела на него пытливо-недоверчиво. Он не понял этот ее взгляд:

– Или ты против?

– Нет. Нет-нет! – поспешно заверила она, и просияла. Но уже в следующий миг лицо ее вновь омрачилось: – Но как же?

– Очень просто. Об этом не волнуйся, распишемся в части. Я все устрою.

– Нет, я не об этом, – Аня, казалось, осталась равнодушна к подробностям женитьбы. – Мать меня тогда вообще из дому выгонит…

– А ты хочешь остаться?

– Что ты имеешь в виду? – посмотрела она на него большими доверчивыми глазами.

– Поедем со мной. Если хочешь, – прибавил он

– К тебе? В Орлов? Ты уверен?

Ему показалось, что в ее словах прозвучала какая-то обреченность. Оно и понятно, кому понравится лучшие годы своей жизни провести в каком-то захолустье, променяв на него Москву? Это же и ежу понятно.

– Да. Но только если ты сама этого хочешь, – уточнил он. Если нет… – он не договорил.

– Конечно, хочу! Мне, Боренька, кроме тебя никто не нужен, никто-никто! – она прильнула к нему, поцеловала радостно. – Никто! – повторила, как заклинание.

Она снова была так счастлива! Мир, который еще несколько минут назад, казалось, рушился безвозвратно, теперь отстраивался вновь, краше прежнего. Этот мир воссиял чудесными красками, и не было ничего прекраснее него!

* * *

Ничто не могло омрачить тот светлый день: ни проливной дождь, ни осенняя слякоть, ни ультиматум будущей тещи. Начальник части, вникнув в ситуацию, обрисованную Борисом во всех красках, согласился расписать молодых. Пришлось, правда, соврать, что невеста в положении, а потому дело не терпит отлагательств. Впрочем, самой Анечке он об этой своей хитрости сообщать не стал, чтобы не смущать лишний раз.

Так жизнь принялась вносить свои коррективы в их планы с самого начала. Но любовь такая штука, что против нее бессильны любые ультиматумы. Бывает, что даже смерть против нее бессильна… И потому будущей теще, прежде чем бросаться такими угрозами, следовало сперва крепко подумать.

После того, как все свершилось, и они буквально сидели на чемоданах, ожидая приказа верховного главнокомандующего о демобилизации солдат срочной службы, Борис с усмешкой думал о себе как об Алексее Любославском, увозящим в леса Наталью боярскую дочь. Благородный, несправедливо опороченный, вынужденный идти на уловки ради того, чтобы воссоединиться с любимой – вылитый Борис при теперешнем его положении. Чего только не бывает в жизни? «Мы бросимся к ее ногам, но через некоторое время», – думал он точно, как Алексей, об обманутой Анечкиной матери. Но прежде того ему предстояло бросаться в ноги собственному родителю.

Он знал, что отец экспромтов не одобряет и что всякие скоропалительные решения видятся ему сугубо в черном свете. «Кто кашу заварит, тому ее и расхлебывать», – любил повторять он, наблюдая различные выходки сына, и поступки необдуманные по малолетству. Но тут – совсем другое дело, ведь жена не рукавица, как в народе говорят.

Борис понимал, что отец явно не одобрит его решения жениться без спросу, и это еще мягко сказано. Нет, душить его, как выразилась Анечка в отношении собственной матери, он конечно не станет, но может сделать так, что Боря сам повесится, со стыда. Жить-то с ним. А он сам мало того, что женился тайно, так еще и пожаловал в дом с молодой женой. Это из армии-то!

Но иначе никак. «Мы бросимся и к его ногам тоже».

* * *

Валентина Матвеевна принесла пирог и принялась собирать грязные тарелки.

– Я помогу, – с готовностью предложила Аня, желая проявить себя с лучшей стороны, и мигом стала складывать тарелки и вилки и бокалы на поднос.

В крошечной кухне было тесно, все заставлено так, что приткнуться было некуда. Аня на секунду замешкалась, стоя с подносом в дверях. Потом осторожно поставила его на табуретку возле раковины.

– Давайте, я помою? – предложила Аня.

– Не стоит, – ответила шедшая следом Валентина Матвеевна. – Я сама справлюсь, а теперь пойдемте лучше чай пить.

Мужчины вышли на балкон покурить.

– Вы к нам надолго, или… временно? – спросил Федор Константинович сурово, не зная уже, чего дальше ждать от сына. – Просвети, будь другом.

– Ну, мы вообще-то хотели пожить у вас, – ответил Борис, немного смущаясь, но держась молодцом. – Если ты не возражаешь, конечно?

– Ну что ты, зачем же – ваше право, – ответил отец, как будто смягчаясь. – Живите, сколько хотите, мы с матерью только рады.

– Правда? – удивление Бориса было столь простосердечно, что Федор Константинович едва сдержал усмешку.

– А ты чего ж думал, что я тебя из дому погоню? Не ожидал, не ожидал… – он укоризненно покачал головой. Хмыкнул, выпуская кольцами дым.

– Да нет, просто…

– Забудь. Чего теперь оправдываться. Это ваша жизнь, вам и жить. С нами или без нас.

– Ладно, как скажешь.

Борис тоже был словно не в своей тарелке. Он, если честно, не ожидал, что родители, особенно отец, воспримут так спокойно. Лучше бы уж он сразу обругал его, высказал бы все, что есть на душе, чем так. Хотя, с другой стороны, он был рад, очень рад тому, что встреча прошла так мирно. Может быть, они и вправду не сердятся?