Читать книгу Сага о Лунгиных - Мария Текун - Страница 9

В первые дни мая, когда на центральной площади города Орлова на клумбах расцвели тюльпаны и нарциссы, Федор Константинович Лунгин, человек пожилой и весьма уважаемый, отправился на ту площадь, носящую имя известного местного благотворителя Петра Васильевича Оладина в дом номер двадцать шесть по Центральному проспекту в квартиру под номером сорок семь, чтобы убедиться, что все готово к приезду новых жильцов, и, если потребуется, отдать последние распоряжения.

Федор Константинович шел не спеша, ему было жарко в своем демисезонном полупальто серой масти, так что он расстегнулся и ослабил на шее захват кашне. Кепку он давно нес в руке, открывая голову все еще поросшую густой темной с проседью шевелюрой теплому весеннему ветру. Федор Константинович знал, что весеннее тепло обманчиво, но и в свои семьдесят шесть лет мог позволить себе обманываться, имея здоровье достаточно завидное. Он был по обыкновению бодр, строен и подтянут.

Итак, поутру в пятницу, когда часы на старом здании больницы – Федор Константинович много раз замечал эти часы и много раз думал о том, что неправильно иметь часы на главном корпусе больницы хотя бы потому, что тяжелым больным они непременно станут напоминать о том недолгом времени, которое им, возможно, осталось – так вот, когда эти часы показывали половину одиннадцатого, Федор Константинович шел осмотреть квартиру, а точнее те две комнаты, которые до недавнего времени принадлежали лично ему, а теперь перешли в собственность его счастливых молодоженов.

Да, именно так: щедрый отец преподнес своему сыну Борису и его жене Анечке эту квартиру в виде свадебного подарка, даже не смотря на то, что о той самой свадьбе узнал далеко не самым первым, да и то только после того, как она состоялась. Таким поступком сына Федор Константинович был не то что шокирован, но, прямо скажем, озадачен и плюс к тому раздосадован. И досада эта крылась даже не в том, что ему не удалось выступить по-царски, сидя при скоплении многочисленных родственников за большим праздничным столом одесную от жениха и торжественно объявляя во всеуслышание о приготовленном им щедром подарке, но в том, что он-то о сыне подумал и позаботился давно, а сын даже не посчитал нужным сообщить о своих намерениях – женился, не спросясь его родительского благословения, а это, как полагал Федор Константинович, основываясь не столько на приметах народных, сколько на своем житейском опыте, дурной знак. Редко что хорошее выходило из таких скороспешных браков, тайно заключенных за родительской спиной. И Федор Константинович, хоть думу свою думал, но сыну искренне желал добра и благополучия. Он уважал его выбор, ни разу и словом не обмолвился о том, что девушка эта ему, мол, не пара, и, постановив, что это не его ума дело, не вмешивался и надеялся на то, что все у них сложится как нельзя лучше. Главное, что они любят друг друга, – говорил себе Федор Константинович, – и, может быть, именно им удастся стать тем счастливым исключением из правила.

Скрепя сердце, Федор Константинович постановил себе действовать так, как решил заранее, а именно: подарить-таки молодым квартиру, а точнее, ту ее часть, которую он и направлялся теперь проинспектировать.

Дом номер двадцать шесть по Центральному проспекту являл собой добротное десятиэтажное здание сталинских времен, когда пленные немцы строили мудро и на века. Этот дом был не простым домом, но в котором привыкла селиться интеллигенция и люди сплошь культурных профессий, и квартиры в котором в те стародавние времена получали только товарищи особо заслуженные.

Именно таким человеком и был когда-то академик Альберт Витальевич Яновский, доктор исторических наук, действительный член Академии Наук СССР. Альберт Витальевич Яновский в общем занимался историей России, и в частности посвятил себя таким вопросам как: откуда есть пошла земля русская? в чем Правда русская? и кто и когда от нашего меча погибнет?

Таким образом, академик Яновский был выдающимся специалистом в области древне-русской истории, изучил все, что было написано по этому вопросу до него, сам написал множество научных трудов, сделал несколько открытий в понимании темных мест «Слова о полку Игореве», а так же множество других открытий, в большинстве своем явившихся открытиями лишь для специалистов, потому как народ наш в общей своей массе как не знал своей истории, так ею по-прежнему не интересовался. По такому поводу под старость Альберт Витальевич позволил себе себя же побаловать сочинительством исторических романов и своей беллетристикой прославился уже не только в среде околонаучной, но среди самого широко круга читателей.

Академик Яновский был в своей области светилом первой величины, в науке вообще – светилом заметным, в литературе – заметной фигурой, а в жизни – человеком слегка не от мира сего. Он был добр, мягок, доверчив и по-детски наивен в вопросах быта и вообще в тех вопросах, что касались его существования, не как существа одушевленного и в высшей степени одухотворенного, но как наделенного обликом телесным. Не будь Натальи Павловны, его первой и единственной жены, совершенно неизвестно, чем бы этот телесный облик академика Яновского питался, во что и как одевался и каким бы образом благополучно просуществовал до весьма преклонных лет.

Наталья Павловна же не только скрашивала своим незримым присутствием его домашнюю жизнь, но еще и родила ему сына, названного Виталием в честь деда. Так как Альберт Витальевич стал счастливым отцом в возрасте довольно солидном, а именно в сорок девять лет, то сына своего он любил безмерно, отчего нещадно баловал и позволял все, что заблагорассудится в том смысле, что чего только рассудок не пожелает во благо. Конечно, отсюда исключались такие вещи, как поджигание антикварных диванов, изрывание старинных фолиантов на самолетики, дорисовывание мало известных картин передвижников до более известных и прочие шалости этого направления.

Будучи трижды порот отцовским ремнем, пусть только в виде устрашения, а не реального телесного наказания, маленький Виталик тут же переключился на вещи менее ценные. Он обклеил уродливыми переводилками весь кафель в кухне, создал на новом линолеуме, постеленном в кладовой, линогравюру, довел до совершенства обои в прихожей, выстриг маникюрными ножницами, незаметно похищенными у матери, волшебные круги на коврах и однажды в виде исключения испек праздничный пирог. Но исключения не получилось, соседи вызвали пожарных и только вовремя подоспевшей из магазина Наталье Павловне каким-то чудом удалось спасти свою кухню от хлещущего водой и пеной пожарного брандспойта.

С тех пор решено было маленького Виталика дома одного не оставлять ни под каким видом, и в возрасте пяти лет с ревом и криками о помощи он был отправлен в детский сад. Воспитательница, как ни странно, очень быстро нашла с ним общий язык, вернее, сделала свой собственный язык общим для обоих. Быстро пережив жесточайшую ломку, Виталик уже через пару недель был влюблен в воспитательницу сильнее, чем даже в собственную мать. В мгновение ока он стал внимательным и терпеливым, принялся интересоваться устным счетом и чтением слогов, собирал из конструктора невероятные замки и лучше всех в группе завязывал шнурки.

Заметив такие счастливые перемены в сыне, Альберт Витальевич поспешил выразить воспитательнице свою безграничную благодарность, ограниченную краями шоколадной коробки и стенками бутылки рижского бальзама, и тут же нацелился на то, чтобы привлечь Виталика к вопросам, которыми страстно интересовался сам и развить в нем любовь к истории собственной страны. Частенько по вечерам он садился в большое вольтеровское кресло под торшер, сажал к себе на колени сына и часами рассказывал ему занимательные были и небылицы старины глубокой, показывая красочные картинки в книге. Виталик на картинки смотрел, истории слушал, запоминал все, как было, а потом рассказывал в детском саду, но несколько в своей интерпретации. Слушая его с замиранием сердца во время тихого часа, дети вместо того, чтобы спать, начинали кто плакать, а кто изображать Ледовое побоище, кидаясь тапками, как копьями, и заслоняясь подушками, как щитами. Одеяла льдинами трещали под копытами тевтонских коней и завернутые в матрасы, рыцари гибли, задыхаясь…

Темная комната на какое-то время стала для Виталика надежным прибежищем, но даже после того он не потерял своего горячего интереса к истории и в дальнейшем пошел по стопам отца.

Множество открытий и чудес ждало его под обложками книг, прятавшихся в старинных отцовских книжных шкафах из карельской березы. Он читал все подряд, не делая различий между красивыми дорогими книгами и замухрышками в мягкой обложке, между букинистическими редкостями и ширпотребом. Находя заметки на полях, он считал своим долгом немедленно оставить свои, и таким образом подавляющее большинство книг, к которым хоть однажды прикасалась его рука, оказались испещрены его мыслями, высказанными не всегда по существу. Но отец был воистину счастлив, наблюдая такой стихийный интерес сына к делу, которому сам он отдал всю жизнь.

Обладая памятью почти феноменальной, Виталик помнил множество подробностей, дат, событий, названий и имен, но все эти сведения отчего-то никак не складывались в его голове в единую систему. Он не мог разделить все, что помнил, на важное и неважное, на события ключевые и побочные. И как не было для него разницы в книгах, точно так же не различал он и их содержание. К ужасу своего отца, у которого просто в голове не укладывалось, как вообще такое возможно, мимо Виталика с легкостью могла пройти Куликовская битва со всеми ее последствиями и значениями, став в один ряд с княжескими междоусобицами и не оставив по себе ни малейшего впечатления значительности, и в то же самое время он мог с упоением и во всех подробностях часами рассказывать о том, как Великий князь Святополк, похититель престола, не насытившись кровью братьев своих, повелел догнать князя Древлянского Святослава и лишить его жизни близ Карпатских гор.

Альберт Витальевич много сил потратил на то, чтобы сын его уяснил себе общее понимание истории, как процесса, где все последующее тем или иным боком вытекает из предыдущего, что есть законы развития и перехода от одного к другому, что ничто не проходит бесследно и не исчезает незамеченным в темном потоке времени, освещенным для историка, как уличными фонарями, документами и свидетельствами, оставленными современниками на обочине тех или иных событий. Нет, для Виталика все равно плавало в мутной воде, из которой он, как незадачливый рыбак, вылавливал то, что само шло на крючок.

Неизменно производя на окружающих впечатление блестящего знатока русской истории, Виталик всякий раз до смерти огорчал отца своей полнейшей некомпетенцией в предмете. И тот не мог простить себе, что сын академика полный ноль в тех вопросах, которыми сам Альберт Витальевич занимается профессионально. Но это была только его личная и тайная боль и беда. В глазах остальных Виталик выглядел настоящим сыном академика, доктора исторических наук.

А потому в школе по истории его никогда с пристрастием не допрашивали, так как знал он много такого, о чем сама учительница никогда и не слышала. Она часто и с удовольствием прибегала к его помощи, когда нужно было расцветить сухой учебный материал яркими историями и эпизодами из тех времен, поведать о жизни того или иного исторического лица или дополнить подробностями кратко изложенные исторические факты. А Виталика хлебом не корми – дай только побаять всласть. Кажется, задавленный бесталанным историком, в нем погиб великолепный актер театра одного актера. Он играл самозабвенно и за всех сразу, мгновенно перевоплощаясь из образа в образ и заполняя собой пространство без остатка. Создавалось такое впечатление, что это не один, а множество Виталиков плетут интриги, выясняют отношения и сражаются на мечах, отстаивая честь свою и своего господина.

Так, неизменную пятерку в четверти он честно отрабатывал, невзирая на подозрения отца и требования относиться к сыну строже и спрашивать не так, как с других. Но оценки совсем не нужны и не важны были Виталику. Он учился легко и непринужденно, все помнил и ко всему проявлял интерес. По физике он помнил все формулы и биографии всех ученых, и не смотря на то, что плохо справлялся с задачами, тоже имел высший балл. По литературе без устали читал наизусть стихи, по биологии помнил все названия живых организмов и их частей, по географии знал не только то, что Волга впадает в Каспийское море, но даже что пять скалистых островов на южном берегу Аравийского полуострова носят название Курия-Мурия.

Таким образом Виталик окончил школу с золотой медалью и поступил на исторический факультет Пединститута. Отец давно понял, что ученого из Виталика не выйдет, а сам Виталик хотел преподавать, хотя бы таким образом компенсировав задушенное в зачатке стремление к актерскому искусству. Дело в том, что ему даже и в голову не приходило перечить отцу и противиться его желанию видеть в единственном сыне продолжателя дела всей своей жизни.

История так история, – согласился сын, окончил институт с красным дипломом, тут же не без помощи отца написал диссертацию, получил звание кандидата наук и с чистым сердцем направился на кафедру местного Орловского гуманитарного института преподавать историю России в целом и отдельно спецкурс по истории русского купечества. Он написал несколько книг, защитил докторскую диссертацию, получил место доцента, чем несказанно порадовал Альберта Витальевича перед самой кончиной. Академик покинул этот свет тихо и мирно в возрасте восьмидесяти четырех лет, оставив квартиру и все движимое имущество своей жене Наталье Павловне и сыну. Но Наталья Павловна не долго переживала разлуку с мужем, которую так и не смогла пережить. Через полгода она последовала за Альбертом Витальевичем, оставив сына одного безраздельным хозяином огромной четырехкомнатной квартиры на площади Оладина.

К тому времени Виталию Альбертовичу исполнилось не много не мало тридцать пять лет. Остался он совершенно одинок, и если раньше мысль о том, чтобы жениться даже не приходила ему в голову, то теперь, слоняясь в одиночестве по пустой квартире, он всерьез подумывал, что это дело стоящее.

На поиски невесты ушло еще несколько лет – чем старше человек, тем сложнее найти ему того, с кем захочется разделить остаток жизни. И если в молодости ослепляют достоинства, то в зрелом возрасте лезут в глаза недостатки. Виталий Альбертович не сказать, чтоб отчаялся, но разочаровался изрядно, как вдруг!

Вдруг появилась Лариса.

Это произошло совершенно случайно, как все самое лучшее, что с нами происходит в жизни. Однажды зимой, в декабре, Виталий Альбертович с приятелем-профессором из института отправились в местный Музыкальный театр на спектакль гастролирующей труппы Волынского театра оперетты. Там, на сцене он и увидел впервые свою Лалочку, как привык нежно называть жену. Она играла Эвридику в оперетте Оффенбаха «Орфей в аду». Как она пела! Обладая пусть и не самым выдающимся лирическим сопрано, Лариса Двигубина благодаря своей чрезвычайной музыкальности в совершенстве владела музыкальной фразой, чем покоряла сердца зрителей, пусть даже самых искушенных.

Виталий Альбертович к числу искушенных ценителей оперы и оперетты явно не принадлежал, но все глаза в бинокль проглядел: вот он гений чистой красоты, вот она его муза, та единственная, которую он столько раз воображал себе в мечтах. Но…

Виталий Альбертович так же не мог назвать себя и искушенным обольстителем-разрушителем дамских сердец, так что его мечты о Ларисе едва ли не остались только мечтами. Он не мог себе представить, как может он, профессор, уважаемый и небезызвестный в городе человек, бросаться к ногам актрисы, уподобляясь желторотому юнцу или фанатичному поклоннику. Но иначе он не представлял себе, как сможет с ней познакомиться. В запасе еще было время: гастроли должны были продлиться до Нового года, после чего труппа возвращалась в родной театр.

Виталий Альбертович посетил спектакль еще несколько раз, с каждым разом убеждаясь все больше и больше, что от Ларисы Павловны Двигубиной он просто без ума. Но время стремительно уходило, а Виталий Альбертович кроме своих мечтаний ни в чем ином не продвинулся ни на шаг. Он все никак не мог решиться, никак не мог придумать повода, чтобы приблизиться, или набраться наглости и зайти в гримуборную после спектакля, или хотя бы подбежать на улице с цветами. Он корил себя за то, что так слаб, что и единственный раз в жизни не в силах сотворить свою судьбу своими, так сказать, руками, он клялся себе, что вот сегодня непременно… ну, уж завтра обязательно…

Так и дождался, что последний спектакль закончился, и опустился занавес, навсегда отделив прекрасную Ларису от прикованных к ней глаз ее тайного воздыхателя. Даже в такой ситуации, когда стало предельно ясно, что или сейчас или никогда, Виталий Альбертович спасовал. Эх!

В отчаянии и безнадежной тоске возвращался он с последнего спектакля в свой пустой и холодный дом. Он остался без ужина, который давно некому было приготовить, а самому – хватило только сил, чтобы откупорить бутылку сомнительного портвейна и приложиться к ней, сделав большой согревающий глоток.

Второй глоток он совершить не успел, так как его кромешное, затерявшееся впотьмах одиночество нарушил внезапный телефонный звонок. Поначалу Виталий Альбертович подходить не хотел, но телефон настойчиво требовал внимания к себе, и Виталий Альбертович сдался.

– Алло! – произнес он безжизненно.

– Виталий, это ты? – спросил голос в трубке.

– А кого ты ожидал услышать? – ответил хозяин, сам смутно догадываясь о личности на том конце провода.

– Извини, не признал, случилось что? Голос у тебя какой-то странный.

– Да нет, – он вздохнул, – ничего. А ты чего звонишь? Ночь на дворе.

– Какая ночь? Еще одиннадцати нет. Но я к тебе, кстати, как раз по поводу ночи, только новогодней. У тебя, вообще, какие планы имеются?

Виталий Альбертович незримо для собеседника пожал плечами:

– Пока не знаю, а что?

– У меня к тебе предложение: в гости хочу напроситься, если ты, конечно, не против?

– Я не знаю… – предложение было неожиданным и в данную минуту Виталию Альбертовичу меньше всего хотелось думать о каком-то празднике. – Приходи, если хочешь, – он снова равнодушно пожал плечами.

– Отлично, – возликовал таинственный собеседник, – только я буду не один, – повисла многообещающая пауза.

– А с кем?

– С женщинами. Одна моя хорошая знакомая, а другая тоже, – он помолчал, подбирая слова, – случайно встретились, она здесь проездом. Я вас познакомлю, обещаю, она тебе понравится.

– Хорошо, – согласился Виталий Альбертович, – приходите. Я что-нибудь соберу…

– Ничего не нужно, прошу тебя, не беспокойся. Я все устрою, идет?

– Как скажешь, – легко уступил Виталий Альбертович.

– Отлично! Тогда до завтра!

Таинственный собеседник исчез.

Повесив трубку на рычаг, Виталий Альбертович изумился: а ведь и вправду завтра Новый год, а я и забыл совсем. Хорошо, что Жорик мне напомнил, а то так и остался бы в прошлом невесть до каких времен. Эх! – сказал себе – Виталий Альбертович, – видно не по Сеньке шапка. А раз так, так нечего и горевать.

Жорик, то есть Георгий Михайлович Золотов, был Виталию Альбертовичу добрым и давнишним компаньоном по игре в шахматы. Они познакомились в одном шахматном клубе, вернее, в одном на весь славный город Орлов шахматном клубе, куда профессор Яновский после смерти родителя взял себе в привычку ходить по воскресеньям.

Виталий Альбертович был игроком хоть и не профессиональным, но страстным. Не было случая упомянуть, но тем не менее, сам академик Альберт Витальевич Яновский в шахматах много себе понимал и сына пристрастил так, что ни одного воскресенья не проходило у них без партии в шахматы, которую они разыгрывали артистично, словно два лучших теннисиста на кубке Уиблдона. Зрители, правда, на их матчи не стекались бушующим потоком, но отец с сыном, захваченные поэзией шахматных дебютов, все равно не замечали ничего вокруг.

Завершив партию и проследовав в столовую на традиционный не меньше, чем в Англии, файв-о-клок, они возбужденно обсуждали неиспользованные возможности друг друга или, напротив, удачные комбинации и смелые ходы. Наталья Павловна подавала чай с пирогом и не могла нарадоваться на своих мужчин, которые в ее глазах были умнейшими и достойнейшими людьми своего времени.

По смерти же отца, а вскоре и матери, Виталий Альбертович стал ощущать себя в мире, словно утлое суденышко, сорвавшееся с привязи и неумолимо уносимое в открытое море. Он совершенно неожиданно для себя оказался один на один с бескрайними и неизведанными просторами окружающего мира. Когда разрушились законы и традиции, придававшие его существованию бездумную осмысленность каждого дня, он совершенно растерялся, и потерянный кружил по городу без сроку и без цели, пока вдруг случайно не наткнулся на шахматный клуб, устроенный в одном из старых павильонов городского парка.

В том клубе он и повстречал Георгия Михайловича Золотова, которого, впрочем, никто и никогда не называл иначе, чем Жорик, даже не смотря на то, что было ему на тот момент не менее тридцати лет и что был он в том клубе некоронованным королем и признанным мастером сеансов одновременной игры. В недалеком прошлом Жорик играл в шахматы профессионально, имел разряды и участвовал во всех возможных соревнованиях, по итогам которых его разряды непременно повышались. Ко всему прочему, имея почти такую же феноменальную, как у Виталия Альбертовича, память, он помнил наизусть около ста лучших шахматных партий мира, от первого хода до последнего, прекрасно разбирался во французской и итальянской защите, мог разыграть победную партию из сорока ходов, девятнадцать из которых были бы сделаны конями, был виртуозом эндшпилей и головокружительных по своей смелости гамбитов, а так же мог черными обыграть любого перворазрядника, лежа на кровати с непроницаемым платком на лице.

Вот с таким человеком свела судьба Виталия Альбертовича Яновского, чему он был по правде несказанно рад. Жорик был веселым, немного ироничным, но легким в общении человеком. Он не делал принципиальной разницы между студентом и профессором, приходившими в клуб, ценил только внутренние качества, безошибочно различая в человеке одаренность и артистизм. Жорик всегда ходил в кепке набекрень, в бесформенных штанах и спортивных кофтах в обтяжку, любил высокие ботинки на шнуровке и на толстой подошве и цветные платки вместо галстуков, которых никогда не носил. Он был высок, строен, черноволос и черноглаз, имел правильные, словно вырезанные из камня самим Фидием черты лица, но не холодные, а живые и одухотворенные. Он был насмешлив, редко говорил прямо и всерьез, держался легко и раскованно, следуя по жизни, словно по сверкающему подиуму, где демонстрируют умопомрачительные наряды, но который узок и скользок, и ошибок не прощает.

Жорик мгновенно распознал в Виталии Альбертовиче того самого товарища, которого ему давно не хватало и о котором он так давно и тщетно мечтал. А профессор Яновский в свою очередь с первого дня проникся свойственной Георгию Михайловичу простотой и легкостью в общении, пусть не обманчивой, но скрывавшей от тех, кто не мог или не хотел замечать, пытливый гибкий ум, широкий кругозор и уникальную способность к перевоплощению.

Везде, где только появлялся, Жорик был душой компании и кумиром женщин, которые валились без чувств к его ногам. Но женщин он своим вниманием не баловал, смеясь переступал через лишившихся чувств красоток и предпочитал держаться от них на расстоянии. Будет время, и он, возможно сам поведает Виталию Альбертовичу, а вместе с ним и нам о своих горестях и напастях, и о том трагическом случае, разом перевернувшим всю его жизнь. Теперь же нам следует вернуться к судьбе самого Виталия Альбертовича и к той роли, какую Жорик сыграл в ней, сам того не подозревая.