Читать книгу Сага о Лунгиных - Мария Текун - Страница 7

На следующий день, в воскресенье, отец встретил всех за поздним завтраком бодрым, свежим и явно в приподнятом расположении духа. Оказалось, он давно уже поднялся и даже успел куда-то сходить. Куда – так и осталось для всех загадкой.

Он напомнил, что сегодня они всей семьей идут в гости и чем раньше, тем лучше вплоть до того, что следует собираться сразу после завтрака.

– Да кто это в гости ходит в такую рань? – недоумевала Валентина Матвеевна. – Хозяева еще спят, небось?

– Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро! – отвечал Федор Константинович с интонациями Винни-Пуха.

– Брось шутить, – допытывалась Валентина Матвеевна хоть какого-то вразумительного ответа, куда же им все-таки следует собираться сразу после завтрака, – скажи ты, наконец! И что за тайна такая, не пойму? Людям, в любом случае, нужно как-то подготовиться. А тут мы привалим, не свет, ни заря. Не дело это.

– Дело, и дело небыстрое. Так что хватит рассуждать. Объявляю шестидесятиминутную готовность.

Борис и Аня молча следили за разговором отца с матерью, разделяя недоумение Валентины Матвеевны и ее непременное желание выяснить детали.

Отец тем временем направился в комнату и достал из шкафа свой самый лучший костюм, осмотрел придирчиво и остался доволен. Глядя на него все поняли, что форма одежды самая парадная.

Анечка думала и никак не могла решить, что же ей надеть. И вовсе не оттого, что выбор был велик, а как раз напротив. И она металась между скромненьким костюмчиком, в котором каждый день ходила на работу, меняя для разнообразия только блузки, которых всего-то было две, и нарядным вечерним платьем, которое ей подарили к Новому году. Платье было шикарное, но для утренника явно не подходило. К такому наряду и макияж требовался соответствующий, то есть вечерний. И она не знала, как поступить.

– Боря, скажи, что мне надеть? Даже не знаю.

– Надевай самое лучшее, что у тебя есть?

– Только платье…

Анечка вытащила из шкафа чудесное темно-синее бархатное платье по фигуре с глубоким вырезом на спине. Смотрелась она в нем просто сногсшибательно, в чем Борис смог убедиться в очередной раз не далее как вчера, сопровождая жену в ресторан. К платью прилагался палантин и замшевые туфельки на шпильках.

– Отлично! – воскликнул Борис, полностью одобряя выбор. – Ты в нем такая…

Он приблизился и обнял жену более чем откровенно. Она отстранилась:

– Отстань, я у тебя серьезно спрашиваю. По-моему, это все-таки слишком, тебе не кажется?

– Не кажется, – он снова повторил попытку.

– Боря! – прошептала Аня. – Не теперь. Давай лучше вернемся пораньше, как договорились?

– И вернемся пораньше… – он увлекал ее за собой. – Давай…

– Я так не могу, вдруг кто войдет?

– Не войдет. Анечка…

Одевшись и накрасившись, Анечка сияла. Она была так хороша, что все невольно любовались ею. С каждым днем она расцветала все больше, превращаясь из молодого бутончика в прекрасную алую розу, день за днем разворачивающую свои лепестки, под каждым из которых – тайна.

Отец по случаю вызвал такси, из чего все в очередной раз сделали вывод, что случай сегодня особенный. Сойдя вниз благородное семейство расселось в поданной к подъеду машине.

– Оладина, дом двадцать шесть, во двор, – скомандовал Федор Константинович, и машина тронулась.

Дорогой и Борис и Валентина Матвеевна каждый про себя думали и пытались припомнить хоть одного общего знакомого на площади Оладина. Борису этого сделать не удалось, как, впрочем, и Валентине Матвеевне. Итак, все трое, включая Анечку, у которой на площади Оладина никаких знакомых не имелось тем более, неслись в неизвестность, то и дело подпрыгивая на дорожных выбоинах и корявых заплатках.

Через четверть часа довольно скорой езды, машина подъехала к внутреннему подъезду большого сталинского дома на центральной площади города. Этот дом представлял собой могучее десятиэтажное угловое здание на пересечении улицы Демьянской и Центрального проспекта. Это был тот самый дом светло-желтого охристого цвета в рустах и лепнине, с ажурными коваными балкончиками и арочными окнами по фасаду, на который Анечка обратила свое внимание в самый первый день, когда они с Борисом гуляли по городу. Она еще подумала тогда, что вот ведь и в такой глуши кто-то когда-то тоже возводил прекрасные и величественные здания.

Старая тяжелая дверь с большой латунной ручкой скрипнула, нехотя пропуская гостей в подъезд. За дверью открылся просторный холл с полом, выложенным красивой многоцветной плиткой и широкой лестницей с перилами, тремя ступенями поднимавшейся в первый этаж.

Гости поднялись по ступеням и оказались на площадке между четырьмя дверьми, ведущими в квартиры. Федор Константинович остановился перед одной из дверей высотой около двух с половиной метров, с темно-коричневой кожаной обивкой и золоченой цифрой сорок семь. Он действовал уверенно, так что становилось понятно, что он бывал здесь не раз. Валентина Матвеевна же, напротив, никогда не бывала в этом доме и даже не представляла себе, зачем находится здесь и теперь. Борис смотрел на все с удивлением, но особенно голову не ломал, отчего и почему. Анечка держала его под руку и во всем полагалась на мужа.

Федор Константинович надавил на кнопку звонка. Послышался мелодичный звон с эхом, словно старинный часовой бой в пустом и высоком зале, и через некоторое время дверь перед ними раскрыла довольно молодая миловидная женщина с химической завивкой на светлых волосах, ореолом окружавших ее удлиненное и с мелкими чертами лицо. Она была одета в длинный до пола расписной халат наподобие старинного шлафрока, отороченный по низу и по вороту натуральным норковым мехом, с поясом в несколько оборотов обвивавшим ее тонкую длинную талию. На ногах у нее были сабо на высоких каблуках, так же отороченные мехом.

– Здравствуйте, дорогой Федор Константинович, милости просим! – женщина лучезарно улыбалась перламутровыми губами, обнажая мелкие жемчужные зубы. – Здравствуйте, дорогие мои! Ну, что же вы стоите, проходите, прошу вас, сюда.

Она проводила гостей в обширную прихожую, из которой в неизвестном направлении выходило два бесконечных коридора – прямо и налево, терявшихся где-то в необъятных дебрях квартиры. В полумраке светило хрустальное бра, паркетные полы были наполированы до блеска. Гостям предложили оставить верхнюю одежду в шкафах, и не снимая ботинок, пройти в гостиную. Анечка присела на пуфик у зеркала, чтобы надеть свои туфельки. Ей казалось, что она попала в фойе театра, а не в квартиру, в которой живут: так здесь было широко, просторно, свежо и блестяще. Солнечный свет, казалось, не проникал сюда извне, так что недостаток его приходилось компенсировать множеством различных светильников, которые светили каждый на свой манер, создавая атмосферу праздника. В своем вечернем платье Аня смотрелась здесь как нельзя лучше. Каблучки гулко стучали по паркету.

– Проходите, прошу вас, прямо и направо. Туалетные комнаты прямо по коридору, – предусмотрительно сообщила хозяйка.

Федор Константинович прошел по-свойски в большой зал за стеклянными дверьми, распахнутыми настежь, где ему навстречу поднялся господин лет пятидесяти с небольшим, довольно высокого роста и плотного телосложения, видом своим напоминавший аристократа на отдыхе, то есть одетого свободно, но дорого, изыскано и слегка эксцентрично. Он был в цветастой шелковой сорочке и надетом поверх нее жилете, с платком на шее, в шароварах и турецких домашних туфлях.

– Здравствуй, дорогой Федор Константинович! – произнес он, поднимаясь с низкого диванчика наподобие оттоманки. – Давно ждем-с! Как сам? Жив-здоров?

Федор Константинович отвечал любезностью на любезность. Следом за отцом в комнату вошел Борис.

– Здравствуйте, – произнес он, стараясь держаться свободно, но в то же время чувствуя себя неловко, ступая уличными ботинками по коврам. – Борис Лунгин, – отрапортовался он, как в армии.

– Знакомься, Виталий Альбертович, это мой сын Боря, – сказал Федор Константинович, не без гордости поглядев на сына.

– Каков орел, – ответил хозяин, – совсем взрослый, не мальчик но муж, как говорится, -он подошел к Борису и протянул руку: – Очень рад, очень рад.

– Взаимно.

Мужчины крепко пожали друг другу руки, и Борис непроизвольно отметил, что рука у хозяина очень мягкая и теплая, словно это не рука вовсе, а нечто отдельно живое и без костей. Странное ощущение, и Борис, удивленный, стал невольно присматриваться к этим рукам.

Следом вошли женщины в сопровождении хозяйки. Виталий Альбертович поспешил представить хозяйку гостям:

– Знакомьтесь, это Лариса Павловна, моя жена, – сообщил он.

Лариса Павловна вновь лучезарно улыбнулась, осветив всех присутствующих своей счастливой улыбкой, и сделав едва заметное движение в направлении книксена, прощебетала:

– Можно просто Лалочка.

Федор Константинович представил своих. Хозяева таинственной квартиры, действительно больше похожей на театр, чем на жилище, и вели себя, как на сцене: проявления их чувств были преувеличены, позы картинны, наряды стилизованы и декоративны – но все это самую малость, так чтобы не слишком бросалось в глаза. В общем же были они людьми вполне нормальными, живущими в каком-то своем особенном мире. Их жизнь подчинялась несколько иным законам, и царили в ней порядки, не свойственные простому большинству граждан провинциального городка. Бывает, что и старое цирковое трико с наполовину обсыпавшимися блестками может показаться кому-то царским платьем, но, тем не менее, продолжает оставаться все тем же трико.

Наше благородное семейство смотрело на все с некоторым удивлением, впрочем, тщательно скрываемым.

Валентина Матвеевна упорно пыталась понять, куда это завел их ее муж, и с какой собственно целью. И что может и должно объединять ее, женщину сугубо практичную и экономную, со всей этой бесполезной роскошью и теми чужими людьми, привыкшими в этой роскоши жить? Валентина Матвеевна приятно улыбалась, выслушивая всевозможные комплименты – оказывается они о ней наслышаны и давно мечтали встретиться, так сказать, лицом к лицу, – очень рада слышать, – в целом оставаясь совершенно равнодушной. Ее занимал только один вопрос: к чему все это и что может последовать за тем. Она прекрасно знала, что муж ее сюрпризов не любил – но это по отношению к себе – зато сам был на выдумки горазд. В чем Валентине Матвеевне предстояло убедиться в самом ближайшем будущем.

Борис внимательно разглядывал хозяев и обстановку. Всматриваясь в милое ухоженное личико Ларисы Павловны, он тщетно пытался определить ее возраст, хотя бы приблизительно: двадцать? тридцать? сорок? Тонкие руки с перламутровыми ноготками, золотые кольца с драгоценными камнями, от природы стройная фигура, манеры, и доброжелательность – искренняя или это всего лишь удачный актерский этюд? Изучая Виталия Альбертовича, он вновь обращался к его рукам, мягким и пластичным, с маникюром, в перстнях. Лицо Виталия Альбертовича также было мягким и пластичным, подвижным, с бородкой замысловатой формы. И не смотря на свою несколько странноватую внешность, он производил впечатление человека открытого, доброго и отзывчивого.

Аня была восхищена: такой дом! Боже, какая красота кругом! Как все изыскано, как со вкусом. Неужели же в таком захолустье еще встречаются подобные люди? Аристократы до мозга костей. В их обществе она робела, и, глядя как запросто Федор Константинович общается с ними, держась на равной ноге, она проникалась к нему все большим уважением, в очередной раз убеждаясь, что он не прост, совсем не прост.

Лалочка сразу выделила для себя Аню. Она обращалась к ней совсем по-дружески, как будто знакомы они были не полчаса, а полжизни. Для нее не было в разговоре вещей важных и неважных, она говорила обо всем наравне, будь то жизненные планы или брошка, попавшаяся на глаза. Она меняла свой курс, так же быстро, как яхта, идущая галсами, но в одном направлении. И при всей сумбурности высказываний, окончательно спутывающих собеседника, Лалочка, к чести своей, четко придерживалась выбранного ею курса.

Аня улыбалась, польщенная вниманием, и охотно отвечала на вопросы, не успевая, впрочем, вставлять в разговор свои. И первый вопрос, который ей не терпелось задать, чтобы избавить себя от доли неловкости – это как ей стоит к Лалочке обращаться: на «вы» и Лариса Павловна, или на «ты» и Лалочка? Она, точно так же как Борис, не могла определиться с возрастом хозяйки, которой одинаково могло быть и двадцать три, как самой Ане, и сорок три, как ее матери. В своем цветастом балахоне порхала Лалочка, легкая и волшебная, как птица кеттуалей, так что всякий невольно любовался ею, забывая о том, кто она и что она есть на самом деле.

– Ты просто очаровательна, девочка моя, – подвела Лалочка итог первому знакомству, – это платье – шарман, блё фонсэ – мой любимый цвет. Ты похожа на цветок – роз фрамбуаз – у меня нет слов. Я так счастлива!

Анечка смешалась:

– Ну что вы, вы мне льстите, Лариса Павловна, – ответила она, не совсем вникнув в смысл комплимента.

– О, прошу без условностей, Лариса Павловна и прочее, – она взмахнула рукой, словно отгоняя надоедливую муху, – пожалуйста, зови меня Лалочка или Кларисса, как угодно. И не нужно этого «вы», чепуха какая, – она приблизилась и докончила доверительно: – иначе я чувствую себя старухой.

– Ой, ну что вы… то есть… – Ане было сложно мгновенно подстраиваться под мгновенно меняющиеся темы и настроения. – Разве это возможно?

– Мне почти сорок лет, – неожиданно заявила она, откровенностью вызывая на откровенность, – это уже возраст, но я, – она сделал жест ладонью к себе и, словно освобождаясь от невидимого груза лет, смахнула с себя минутную серьезность, – не хочу стареть! Я чувствую себя, как в восемнадцать!

Она засмеялась серебряным смехом, и Анечка вдруг почувствовала себя легко. Ей тоже захотелось смеяться вместе с этой милой, немного взбалмошной, но доброй и симпатичной женщиной. Она была благодарна Лалочке за то, что та отнеслась к ней так доброжелательно, без тени гордости и предубеждения. Казалось, с первых минут знакомства они нашли общий язык и обе стремились продолжить общение. Но Лалочку ждали обязанности радушной хозяйки, пренебрегать которыми было просто непозволительно.

– Приглашаю всех осмотреть квартиру! – объявила Лалочка.

– Мы с Виталием Альбертовичем, с вашего позволения, вас ненадолго покинем, – сообщил Федор Константинович, и словно бы подмигнул Ларисе Павловне.

– Конечно, конечно, – поспешила та выразить свое согласие, и повела за собой оставшихся гостей, как экскурсовод группу туристов, желающих ознакомиться с достопримечательностями.

Широкими жестами Лалочка распахивала двери:

– Здесь у нас кабинет с библиотекой, – поясняла она, и все входили в комнату уставленную по стенами старинными высокими стеклянными шкафами с книгами в толстых тисненых золотом переплетах, с изящными столиками на львиных ножках, с конторкой, с массивным столом в углу комнаты и с обилием мелких вещиц, ни названия ни предназначения которых не знали ни Аня, ни Борис.

– Здесь у нас гостиная, – вела хозяйка гостей в смежную комнату, отделенную высокими двустворчатыми дверьми, и гости попадали в просторный зал, так же заставленный старинной мебелью, диванами креслами и стульями, какими-то столиками и этажерками, шкафчиками и сервантами, точно так же заполненными множеством самых разнообразных вещей.

– Здесь у нас спальня, – выходя через боковую дверь в коридор Лалочка распахивала двери напротив, и перед гостями открывалась чудесная светлая комната с огромной кроватью под стилизованным балдахином, убранная коврами и подушками, увешанная по стенам светильниками и картинами, уставленная торшерами и множеством мелких декоративных вещей.

– Здесь у нас столовая, – говорила Лалочка, проводя гостей через боковую дверь в ту самую комнату, из которой они вышли первоначально.

– Дальше у нас кухня, – все снова вышли в полутемный коридор, и, миновав просторную прихожую, двинулись по коридору направо.

Кухня была обширна и распланирована умно и удобно. Множество навесных шкафчиков из массива в два яруса под самый потолок, широкие столы, дубовые стулья с высокими спинками, газовая плита с вытяжкой, мусоропровод, два двухкамерных холодильника и огромное окно с широким подоконником, на котором умещался в ведре могучий фикус.

Тем временем Федор Константинович и Виталий Альбертович уединились на лестничной клетке: Федор Константинович с сигаретой, а Виталий Альбертович с трубкой. Некоторое время они стояли молча, пуская в потолок клубы синеватого дыма. Они прекрасно понимали друг друга и без слов.

– Ну что же, Виталий Альбертович, – прервал Федор Константинович воцарившееся молчание, – мы с тобой, друг мой, отлично ладили все это время, но теперь, сам видишь, настало время другое. Так что…

– Да, Федя, мы этого, разумеется, ожидали, но, скажу честь по чести, не так скоро, не так скоро.

– Эх, Виталя, – вздохнул Федор Константинович, разводя руками, – кто ж мог такое представить! – он усмехнулся. – Извини, что раньше не предупредил – не мог. Я все думал, знаешь, думал… – Федор Константинович, казалось, хотел сказать что-то еще, но видно решил, что не стоит сор из избы выносить. – Да вот надумал. Так что не обессудь, принимай дорогих гостей.

– Уговор дороже денег, – ответил Виталий Альбертович, – твое право, в любое время. Так что мы сделаем все возможное, чтобы как можно скорее освободить…

– Да ты не торопись, – успокоил друга Федор Константинович, – как управишься, так и ладно. Главное, что мы договорились. Спасибо тебе за все, если что не так, извини, зла не держи.

– Ну что ты, – горячо возразил Виталий Альбертович, – это тебе спасибо, Федор Константинович, выручил так выручил. И спасибо, что столько времени нас не беспокоил, спасибо!

– Не на чем, каждый свое получил, так что мы с тобой, братец, квиты. И это, я еще вот

чего хотел сказать: ни к чему вы прием такой затеяли, как на высшем уровне. Президенты что ли какие к вам пожаловали?

– Ничего, нам для своих нечего жалеть. Пока имеется – слава богу!

Виталий Альбертович посмотрел на Федора Константиновича и сказал вдруг:

– А сын-то у тебя – молодец! Смотри, быстрый какой… сколько ему лет-то будет? – оборвал он сам себя.

– Двадцать первый исполнился зимой.

– О! Вот и я говорю, а уже поди ты – с женой! Да еще с какой!

– Дурное дело нехитрое, – ответил Федор Константинович.

– Ладно тебе – дурное. Такую еще поискать, – сказал Виталий Альбертович восхищенно, имея в виду Анечку.

– Посмотрим, – Федор Константинович ответил отчего-то без особого воодушевления.

– Ты все сердит? Пустое.

– Да я не то чтобы… – Федор Константинович не хотел говорить.

Оно ведь как бывает: пока молчишь, неизвестно еще, куда кривая выведет, а стоит только сказать, так непременно именно так и выйдет, если что плохое скажешь. А если хорошее, так непременно наоборот.

– Ладно, забудь, – закончил он. – Пойдем, а то заждались.

Они направились обратно в квартиру.

– Со стороны коридора имеется одна большая кладовая, – рассказывала Лалочка, – и еще вторая – поменьше – возле туалетных комнат. Ну вот, мы с вами все посмотрели. Да, еще имеются балконы, – в этот момент она из коридора заметила входящих мужчин, – но теперь холодно, так что выходить не будем, верно?

Лалочка сияла. Глядя на нее, Борис не мог понять, отчего это вдруг эти люди прониклись таким доверием к лицам совершенно посторонним, зачем показывают им свою квартиру с таким видом, будто те пришли в музей. Кому это нужно? Квартира, конечно, шикарная, слов нет. Но не стоит воображать, будто это нечто сверхъестественное. Ну есть у вас квартира, и ладно. Рады за вас, чего выставляться? Борис смотрел на Лалочку с некоторым изумлением, граничащим с неприязнью. К чему весь этот цирк? Да и было бы еще перед кем спектакли разыгрывать – неужели же перед нами. А мы-то ей кто?

Борис оглядывался на отца, ища в его лице ответы на свои вопросы, но Федор Константинович был непроницаемо спокоен и сдержан. Всем своим видом он показывал то, что объяснять ничего не намерен. По крайней мере, не сейчас.

– А теперь прошу всех к обеду, – пригласила радушная хозяйка гостей за накрытый в столовой большой овальный стол.

И каких только угощений не было на том столе! Легче сказать, чего там не было: не было пельменей, картофеля, салата оливье и селедки под шубой. Все остальное было изыскано, дорого и со вкусом: вина из французских провинций, коньяк… и дальше по списку товаров самых модных торговых домов Парижа и Лондона.

Откуда только взялось все это шикарное изобилие в провинциальном городе Орлове?

Таким вопросом задавался здесь не только Борис, но и Аня, и Валентина Матвеевна. Федор Константинович же воспринимал все это спокойно, или по крайней мере умело делал вид, что так и должно быть и что это в порядке вещей. Семейство конфузилось, не понимая, то происходит и отчего развязка затягивается.

Все сидели за столом, разглядывая кушанья, как экзотических животных в зоопарке, не зная, с какой стороны к ним подступиться. Лалочка заботливо ухаживала за гостями, предлагая попробовать всего понемножку. Виталий Альбертович наполнял рюмки и фужеры. Федор Константинович один сидел во главе стола гордо и степенно, как на свадьбе… на которой он так и не погулял.

– Предлагаю выпить за знакомство! – поднялся с места Виталий Альбертович. – Мы очень рады этой встрече и, надеюсь, взаимно! Борис, Анечка, Валентина Матвеевна, – он обратился к каждому лично, – будем знакомы!

Все с торжественными улыбками на лицах подняли бокалы и чокнулись друг с другом.

Потек слегка принужденный разговор малознакомых людей. Лалочка, как душа компании, не забывала ни о ком: знала какой кому задать вопрос, когда пошутить, когда предложить угощение. Виталий Альбертович жену во всем поддерживал, и напряжение постепенно спадало. Еще несколько тостов – за здоровье, за этот гостеприимный дом, за родителей, за мир во всем мире – и отношения были налажены. Все смеялись и говорили наперебой.

Тогда, предложив вновь наполнить бокалы, Федор Константинович попросил слова. Он поднялся со своего места, и все замерли, ожидая, что он скажет.

– Итак, – начал он, – мне хотелось бы поднять этот бокал за моих детей, Бориса и Анечку, – произнес он торжественно, как на свадьбе. – Живите дружно, любите друг друга, не ссорьтесь. Желаю вам счастья и долгих лет жизни…

Аня с Борисом недоуменно переглянулись. Чего это с ним? Конечно, им было лестно, что им оказано такое внимание, но с чего бы это здесь и теперь?

Все присоединились к словам отца и шумно стали поздравлять молодых. Федор Константинович постучал ножом по бокалу:

– Извините, я еще не закончил, – он обвел собрание таинственным взглядом, – а теперь позвольте самое главное: мы собрались здесь сегодня по тому поводу, что я приготовил вам, мои дорогие, – он посмотрел на Бориса и Аню, – небольшой сюрприз.

Федор Константинович выдержал паузу, но все и так слушали, затаив дыхание.

– А именно: я хочу в виде свадебного подарка преподнести вам от нас с матерью квартиру…

Ах! Ох! – вырвались у каждого удивленные вздохи.

– …вернее, ту ее часть, что находится с противоположной стороны от центрального коридора. Чуть ранее вы уже имели возможность ознакомиться с вашими владениями, которые в данный момент представляют собой кабинет и гостиную…

О!!! – выдохнула почтенная публика.

– Итак, я официально заявляю, что с сегодняшнего дня эти две комнаты поступают не только в ваше безраздельное пользование, но и вашу собственность.

Некоторое время в столовой сохранялось абсолютное молчание.

Первой не выдержала Лариса Павловна:

– Мы постараемся освободить как можно скорее, – заверила она, – но вы можете пользоваться с сегодняшнего дня, как сказал дорогой наш уважаемый Федор Константинович, – мы препятствовать не станем, если только вас не стеснит наш, с позволения сказать, скарб.

Борис и Аня, от подобного заявления напрочь лишившиеся дара речи, никак не могли прийти в себя.

Борис чувствовал, как безнадежно краснеет. Он ничего не мог с собой поделать, оттого что чувство стыда было больше него самого. Отец! Он хотел бы сию же минуту «броситься к его ногам», вымаливая прощение за свой бездумный поступок и за все те мысли, что обуревали его последние полгода. Все те обиды и упреки, которые он мысленно посылал в адрес отца, лопнули, как воздушный пузырь, оставив по себе лишь неприятный осадок стыда и сознания собственной низости. Отец же, как всегда, остался стоять на недосягаемой высоте. Он стоял, как столп, силами которого поддерживалось все единство семьи, и ничто не могло поколебать его веры и заботливого отношения к своим. И как только Борис осознал это, он готов был не только броситься к ногам, но и провалиться сквозь землю, бесконечно коря и презирая себя за низкое и недостойное поведение по отношению к отцу, за свои о нем мелкие мыслишки.

И словом не обмолвился за все это время! Как он мог? По всему видно, что давно уже припас этот подарок. К свадьбе… Да, хуже позора не случалось еще в жизни Бориса, который привык полагать о себе, что лучше многих.

Анечка же, напротив, воссияла, как утренняя звезда на светлом и чистом небосклоне. Она была счастлива, так счастлива, что сию же минуту хотела броситься на шею дорогому Федору Константиновичу и расцеловать его от всей души. Боже! Кто бы мог подумать?! Такое!!! Ее чувствительное сердце просто разрывалось от счастья, которое было столь огромно, что не могло уместиться в ней все целиком.

Она так и подпрыгнула с места, и в отличие от Бориса, только мечтавшего броситься к ногам отца, тотчас же бросилась свекру на шею, выражая свою безграничную благодарность бесконечным потоком слов в сравнительных и превосходных степенях. Спасибо!

Валентина Матвеевна не скрывала удивления. Федя? Откуда? По всему было видно, что она не была посвящена в планы мужа и теперь испытывала такой же шок, как и Борис с Аней. Но зачем было скрывать? – недоумевала она. – Мне-то можно было сказать? К чему все эти «парижские тайны»? Любит удивить. Валентина Матвеевна была сражена грандиозностью подарка и никак не могла взять в толк, каким это образом удалось Федору Константиновичу провернуть столь значительную сделку, ничем не обнаружив себя. Она никак не могла себе этого представить, точно так же, как и окончательно поверить в то, что это не розыгрыш и не мистификация. Но зная мужа, ей ничего не оставалось, как поверить.

Валентина Матвеевна поздравляла счастливых молодоженов, была искренне рада за них и высказывала надежду, что, отселившись, они, тем не менее, не забудут родителей и станут навещать их не реже одного раза в неделю.

Виталий Альбертович высказывал надежду на то, что взаимоотношения с новыми владельцами и соседями будут столь же продолжительными, и дружески-доверительными, и душа-в-душу-жительными, и какими угодно «-ительными», включая сюда упоительными и утешительными.

Лалочка не скупилась на выражения восторгов по поводу свалившегося на молодых нежданного-негаданного счастья, а так же восторгов по поводу титанической фигуры отца, то есть Федора Константиновича, который в проявлениях щедрости и благородства не знает себе равных не только в этом городе, но и в целом мире.

И пошло веселье, покатилось, полетело, как сказал бы Достоевский, как с горы, увлекая за собой с утра еще не знакомых, а к обеду почти породнившихся хозяев и гостей, невероятным образом превратившихся в таких же точно хозяев этой шикарной квартиры в первом этаже элитного дома на центральной городской площади имени известного в прошлом благотворителя Петра Васильевича Оладина.