Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том седьмой - Нелли Шульман - Страница 11

– В суровый бой идут ледовые дружины, мы верим в мужество отчаянных парней… – над свежим льдом хоккейной плошадки гремел раскатистый бас певца.

Искрящаяся стружка летела из-под коньков, ребятишки в бело-синей форме суетились в центре поля. Летом дворец профсоюзов, где тренировалось горьковское «Торпедо», пострадал от сильного урагана. Спортивную школу команды переселили на открытую площадку. Из клубка игроков вырвался высокий крепкий мальчик с клюшкой наперевес.

– Федор, – заорали от бортика, – Федор, поднажми… – Федор Журавлев не ожидал, что на обыкновенную школьную тренировку приедет тренер взрослой команды, товарищ Прилепский.

– Но наш тренер может ходатайстовать перед ним, – пришло в голову мальчику, – тогда меня возьмут в юниорский состав. Хотя до этого еще долго, сначала надо проявить себя здесь… – в декабре они принимали у себя заклятых противников «Торпедо», ярославский «Локомотив». Федору полагалось место на трибунах, однако ходили слухи, что ярославцы привезут и детскую команду.

– У них тоже есть школа вроде нашей, – шайба плясала на кончике клюшки, – мы им дадим жару, – ноябрьский день выдался морозным, но ярким. Утром термометр показал минус восемь градусов.

– Сейчас потеплело, – Федор коньком чувствовал подтаявший лед, – в таких условиях играть сложнее, – кто-то из защитников бросился ему наперерез. Федор сделал, как он это называл, финт ушами.

– То есть ногами, – коньки исполнили что-то вроде цыганочки, – правильно говорит тренер, в хоккее берут не массой, а головой, – защитник плюхнулся на лед. Федор нашел нужное место перед воротами.

– Шестая шайба нашей команды, – сетка задрожала, – и третья моя, то есть в сегодняшнем матче третья, – Федор пытался, по выражению тренера, просочиться в юниорский состав.

– Пусть на скамейку запасных, – умоляюще сказал он наставнику, – все думают, что мне четырнадцать лет… – тренер разводил руками:

– Года через три мы попробуем пробиться в молодежную команду…

Федор ходил в шестой класс, однако перерос некоторых восьмиклассников. Бабушка Наташа вздыхала:

– Статью ты пошел в маму, милый, – Федор смутно помнил мать, – она тоже была высокой… – иногда ночами он просыпался от ласкового женского голоса.

– Мед-вед, – Федор укладывал старого друга в свою постель, – мед-вед ищет мед, а мед дают пчелы.. – ребенок зажужжал, женщина рассмеялась:

– Правильно, милый, а как Цезарь лает… – Федор понял, что в Братске они держали собаку.

– Почему ее так назвали, – удивлялся мальчик, – и почему мама говорит о каком-то дяде? – он знал, что слышит материнский голос. Федор решил, что речь идет о друге семьи. Он не хотел расспрашивать бабушку или деда о своем сибирском детстве.

– Я тогда был совсем маленьким, – над площадкой пронесся свисток тренера, – мама с папой погибли, когда мне исполнилось два года… – Федор тоже намеревался попасть в Сибирь. В его комнате висела карта будущей Байкало-Амурской магистрали.

– Туда я и отправлюсь, – заявил он деду и бабушке, – в институте можно учиться заочно, – дед скептически заметил:

– Я не уверен, что в МГИМО есть заочное отделение, товарищ будущий дипломат, – Федор оставил за бортом, как выражалась его учительница, программу шестого класса по немецкому языку. Он занимался с университетской преподавательницей по учебникам старшей школы.

– По английскому и немецкому, – Федор подъехал к бортику, – а в этом году мы начали французский, – ему хорошо давалось картавое «Р».

– Мама тоже преуспевала в языках и спорте, – вспомнил мальчик, – только она занималась верховой ездой, – хоккей не оставлял времени на другие секции, но летом Федор научился ездить на лошади.

– И плаваешь ты отлично, – замечал дед, – твоя мама в Куйбышеве переплывала Волгу, – кроме хоккея и учебы, где он всегда получал пятерки, Федор успевал заниматься и делами пионерскими. Он оказался самым младшим в совете школьной дружины, однако заметил, что к нему прислушиваются.

– Например, когда я предложил создать клуб интернациональной дружбы, – они переписывались с пионерами из ГДР, – или когда мы отмечали юбилей товарища Горького, – Федор легко справлялся с математикой и физикой, но больше любил историю и языки.

– Этим я тоже пошел в маму, – он стянул шапку с разгоряченной головы, – тренер сейчас покажет наши слабые места в обороне, – Федор всегда играл за нападающего. Краем глаза он заметил у деревянных скамей знакомую машину.

– Дедушка приехал, – мальчик нахмурился, – почему… – после хоккея он возвращался домой сам. От площадки до волжской набережной было всего десять минут пешком.

– Точно, дедушка, – Федор прищурился, – надо извиниться перед тренером, – ему отчего-то стало неуютно.

– Иди, Федор, – разрешил наставник, – ты сегодня молодец, был в ударе.. – мальчик выудил из кучи обуви свои ботинки. Рядом заскрипел снежок, дед весело сказал:

– Я решил за тобой заехать, – мальчик широко улыбнулся, – у нас нежданный гость… – Федор забросил на плечо массивную сумку со снаряжением.

– Кто, дедушка? Товарищ Свирский… – генерал Журавлев подмигнул ему:

– Приехал твой герой, товарищ Матвеев, – Федор помчался к распахнутой двери черной «Волги».

За шелковыми шторами в просторной гостиной Журавлевых играли отсветы заката. Свинцовая лента Волги отливала расплавленным золотом. Над фарфоровыми чашками кофе курился ароматный дымок. На чеканном медном подносе переливались розовым туманом грозди спелого винограда.

– Старики нам не чета, – уважительно хмыкнул Саша, – в Москве о встрече договариваются загодя, а Наталья Ивановна за час соорудила банкет, – он позвонил Журавлевым из телефонной будки в горьковском аэропорту.

Саша впервые в жизни пошел, как он мрачно думал, на должностную вольность. Первый спецрейс с острова Возрождения отправлялся в Новосибирск. Саша не курировал науку, но слышал, что в тамошних краях возвели филиал Института.

– Новосибирск, Ташкент, хоть к черту на кулички, – подумал он, – главное, чтобы оттуда летали рейсы в Горький… – Саша сделал вид, что у него есть дела в Сибири. Местный коллега и не интересовался его планами.

– Он не позвонит в Москву, – облегченно понял Саша, – ему и в голову не придет, что я позволю себе обманывать начальство, – Саша скрыл вздох, – впрочем, это только начало. Скоро мне придется врать напропалую, – он, разумеется, не потащил с собой препарат. Пробирки отправляли в Москву с особым курьером. Саша пока не думал о будущей операции в Африке.

– Я подумаю об этом потом, – они с Ларой часто пересматривали «Унесенных ветром», – сейчас мне надо спланировать собственную операцию, – Саша слышал, что в ЦРУ такие миссии называют серыми. Сидя в кресле спецрейса, он опять рисовал схемы. Он не мог скрыть от начальства исчезновение Лары.

– Остается два пути, – Саша погрыз кончик карандаша, – вернее, три, но так называемое самоубийство или несчастный случай вызовут ненужные вопросы, – он боролся с болью в сердце, – прекрати думать о ней, она твоя сестра и никем другим больше не будет…

Ему хотелось зарыться лицом в мягкие волосы цвета спелой пшеницы, но Саша только позволил себе стиснуть в кулаке карандаш. Обломки полетели на пол, он бессильно выругался.

Побег Лары тем более вызвал бы недовольство начальства.

– Особенно после исчезновения Марии, – волчица, как Саша называл бывшую сожительницу, перекочевала в знакомую ей постель проклятого Рабе.

– Пиявку и волчицу мне простили, – вздохнул он, – но третий раз может оказаться фатальным, – Саша не собирался лишаться звания полковника, квартиры на Фрунзенской и звезды Героя.

– Сегодня я летаю на спецрейсах, – он коснулся бархатной обивки кресла, – а завтра меня выкинут из органов, учитывая мои сомнительные семейные связи, – представив переезд в однушку на окраине и районную школу для Моти и Симочки, Саша разозлился:

– Никогда такого не случится. Лара должна уехать из СССР легально, то есть по нашей линии…

В рапорте, поданном после возвращения из Америки, Саша указал местопребывание всех сбежавших из СССР антисоветчиков и упомянул о встрече с товарищем Флори. Антисоветчики, впрочем, ни от кого не прятались. Бывший шофер Волков давал интервью бельгийским газетам, рассказывая о планах своей компании.

– Пусть под ним взорвется атомный реактор, который он строит, – пожелал Саша, – хотя этим я еще займусь, – в рапорте он объяснил, что встреча с Флори была его инициативой.

– Товарищу Котову я о нем не рассказывал, – хмыкнул Саша, – и правильно сделал, – он не сомневался, что наставник раскусит его вранье.

– Крючков и Андропов не раскусят, – сказал себе Саша, – они люди другого поколения, – Крючков похвалил его:

– Данных о Флори мало, – заметил генерал, – кажется, он всегда пребывал в глубоком подполье, – Саша позволил себе улыбнуться.

– В Америке он, как бы мы сказали, ходит под расстрельной статьей, товарищ генерал. На его руках кровь полицейских, убитых при ограблении банка, – Крючков покрутил ручку.

– Вы правильно сделали, восстановив контакт, – заметил начальник, – он чрезвычайно радикален, такие агенты всегда ценны, – Флори был коммунистом, но Саша знал, как в СССР относятся к компартиям западных стран.

– Они либо пустоголовые крикуны, либо нахлебники, либо наши агенты, – напомнил себе Саша, – или потенциальные агенты… – достав из рюкзака новый карандаш, Саша закончил схему. Ему понравилось изящество собственной задумки.

– Я так говорю, чтобы не расплакаться, – он шмыгнул носом, – потому что мы с Ларой расстаемся навсегда… – он знал, что не устоит перед соблазном.

– Останься Лара здесь, мы не смогли бы жить как брат с сестрой, – Саша велел себе не думать о таком, – она тоже не вытерпела бы, она меня любит. Но это противозаконнно. С Симочкой нам, кажется, повезло, но Давид Самойлович прав, больше рисковать нельзя, – по дороге в Новосибирск Саша придумал отличную легенду.

– У Флори есть доступ на Капитолийский холм, – он откинулся в кресле, – Лару можно пристроить на должность к какому-нибудь конгрессмену. Она состояла в компартии, но разочаровалась в левых идеях и готова вернуться к работе на благо американского народа, – год, проведенный Ларой в СССР, легко объяснялся путешествиями.

– Никто не заставит ее ехать в Америку с ребенком, – сказал себе Саша, – Симочка останется со мной, – он не собирался отдавать дочку Ларе.

– Тогда я ее больше не увижу, – Саше стало страшно, – пока я жив, этого не случится, – сыну Саша хотел сказать правду.

– Почти правду, – поправил он себя, – Лара нас любит, однако долг предписывает ей вернуться на родину и бороться за дело будущей революции. Потом я объясню Моте, что ее арестовали и приговорили к смертной казни, – Саша пытался думать о Ларе именно так.

– Мы больше никогда не встретимся, – слезы навернулись на глаза, – она все равно, что мертва…

Спецрейс приземлился в Кольцово за два часа до вылета самолета «Новосибирск-Горький». Купив билет, Саша выпил чашку гадкого кофе в отделанном пыльным бархатом заведении в аэропорту.

– Тогда мне кусок в горло не лез, – вспомнил он, – но сейчас все наладилось, – услышав его по телефону, Журавлев немедленно пообещал приехать в аэропорт.

– Я возьму такси, – уверил его Саша, – не затрудняйтесь, Михаил Иванович… – Федор сидел с ними за столом. После ухи с пирожками парень убежал к себе, сославшись на домашние задания. Сын шпионов, как он нем думал Саша, напоминал мерзавца Рабе только внешне.

– Повадки у него от Марии, – Михаил Иванович подвинул ему именной портсигар с гравировкой, – и он тоже растет высоким… – взяв американскую сигарету Журавлева, Саша с третьего раза справился с зажигалкой.

– Я свалился как снег на голову, Михаил Иванович, – генерал развел руками, – но мне действительно нужна ваша помощь, – Саша закашлялся ароматным дымом.

– Речь идет о моих детях.

Саша отвел глаза от снимка бывшей сожительницы. Мария в сюртуке для верховой езды и цилиндре красовалась на белом жеребце. Саше всегда нравилось это фото.

– И парню нравится, – он одобрительно взглянул на комнату мальчика, – видно, что он не белоручка, но Журавлевы и нас никогда не баловали, – над столом Федора висело расписание.

– Подъем, – читал Саша, – утренняя зарядка, помощь бабушке, – парень покраснел.

– Дедушка говорил, что вы вели дневник, товарищ Матвеев… – Саша хмыкнул:

– Можешь называть меня Александром, – Федор покачал головой.

– Неудобно и вы Герой, товарищ Матвеев, – Саша поднял бровь.

– Тогда по имени и отчеству. Дневник я вел, – согласился он, – каждый день, пока не закончил суворовское училище, – Федор горестно сказал:

– Я неорганизованный. На календарь меня хватает и я пишу читательский дневник, – он показал Саше общую тетрадь, – но на остальное недостает времени, хотя дедушка считает, что мне нельзя разбрасываться, – Саша увидел и карту Байкало-Амурской магистрали.

– Я поеду туда со стройотрядом, – горячо сказал Федор, – и еще я обязательно пойду в армию… – Федор не хотел поступать в суворовское училище, однако он давно придумал хитрый, как его называл мальчик, план. Выслушав его, Саша заметил:

– Ты молодец. Год поработаешь на магистрали, отслужишь и начинай учиться на дипломата, – кроме карты БАМа, Федор пристроил на стену карту мира. Флажки отмечали социалистические государства.

– Александр Матвеевич, – робко спросил Федор, – вы, наверное, много ездили за границу… – Саша усмехнулся:

– Я был на всех континентах, кроме Австралии, – парень открыл рот, – у меня такая работа… – Саша предполагал, что даже захоти Федор отправиться в органы, парня не пропустил бы частый бредень отдела внутренней безопасности.

– Он не подозревает о своем происхождении, – напомнил себе Саша, – однако те, кому такое надо знать по должности, ничего не забыли. Жаль, он толковый мальчишка, – Саша поговорил с Федором на английском и немецком языках.

– Справляешься ты отменно, – заметил он, – мы с твоей мамой учились английскому языку с носителем, но в Горьком их взять неоткуда. Слушай пластинки, – Саша едва не сказал: «И радио».

– Какое радио, – фыркнул он, – верный сын партии и трудового народа Михаил Иванович не будет по ночам ловить «Голос Америки», – Саша избегал мыслей об Америке.

– Даже попади я опять в страну, – решил он, – я не стану искать Лару, иначе мы не устоим перед соблазном. Пусть выходит замуж и будет счастлива, – Саша сглотнул слезы, – пусть у нее появятся дети… – Журавлевы немедленно согласились на его просьбу.

– Какие разговоры, – удивился Михаил Иванович, – привози Матвея и Серафиму. Они все равно, что наши внуки, милый… – Саша отчего-то подумал:

– Барон Виллем рос у них, пока его не отправили в детдом. Журавлев и отправил. Они улыбаются, но появись здесь Комитет, они отдадут Мотю и Симочку в его руки, – Саша не сомневался в лояльности Журавлевых.

– Своя рубашка ближе к телу, – вздохнул он, – они выберут благополучие собственного внука, но больше мне некого попросить о помощи, – в разговоре с Журавлевыми он помялся:

– Не знаю, удобно ли это, Симочке всего полгода, – Наталья Ивановна погладила его по руке.

– Сашенька, я не забыла, – женщина запнулась, – как ухаживать за младенцами… – Саша понял:

– Она хочет спросить меня, что стало с Марией, но никогда себе такого не позволит. Журавлевы знают, когда говорить, а когда, как выражается товарищ Котов, молчать, когда обнимать и когда уклоняться от объятий, – Саша объяснил, что его жена уезжает в командировку.

– Мне надо ее проводить, – добавил он, – но я скоро вернусь, – судя по всему, Журавлевы посчитали, что его оставшаяся безымянной жена тоже работает в Комитете. Саша не стал их разуверять.

– Не волнуйтесь, Александр Матвеевич, – очнулся он от уверенного голоса Федора, – я присмотрю за вашим сыном. Он мне будет вроде младшего брата… – Саша заставил себя кивнуть.

– Именно. На твоих родителей всегда можно было положиться, – мальчик горячо ответил:

– И на меня. Александр Матвеевич, а ваша жена надолго уезжает… – отозвавшись «Надолго», Саша едва не оговорился.

– Я хотел сказать, что навсегда… – он подал мальчику руку.

– Мне пора на самолет, – Саша возвращался в Москву последним рейсом, – еще раз спасибо, Федор, – ладонь парня оказалась неожиданно сильной.

– Мы будем вас ждать, Александр Матвеевич, – кивнул мальчик. Выйдя из охраняемого подъезда Журавлевых, Саша огляделся. В ноябрьском сумраке замигали фары такси, он сжал зубы.

– Просто сделай это, – волжский ветер высушил слезы на лице, – и позаботься о детях…

Саша попросил шофера: «В аэропорт, пожалуйста».

По мостовым Покровки гуляла поземка, над Москвой мерцали мерзлые звезды поздней осени. В окне над крышами виднелись очертания полуразрушенной башни.

– Церковь Введения во Храм Пресвятой Богородицы в Барашах, – Павел Петрович налил чая в складной туристический стакан Исаака, – где меня крестили в год смерти Ленина.

– В тридцатом году большевики все разорили, – смотрящий помолчал, – туда вселился завод электроизделий. Моя семья на Покровке испокон века живет, – добавил он, – Волк замоскворецкий, а мы с вами, – он повел рукой, – бок о бок обитали со времен незапамятных…

Исаак взял сладкий инжир.

– Не с таких незапамятных, Павел Петрович, – возразил юноша, – евреи в Москве появились только в девятнадцатом веке, – смотрящий усмехнулся:

– Расскажи это моей родне, – он легко поднялся, – держи Брокгауза и Эфрона на букву Е, – Исаак рассматривал оскалившегося геральдического льва с крыльями за спиной.

– Мой предок служил императрице Елизавете по дипломатической линии, – Павел Петрович забрал энциклопедию, – но по сравнению с покойным Аркадием Петровичем мы мелкая сошка, он был почти Рюрикович, – Исаак упрямо сказал:

– Получается, что ваши предки крестились, – Павел Петрович подмигнул Исааку.

– Я не претендую на почетное место на Горке, однако все вокруг переплетено, – он сцепил суховатые пальцы, – мы вросли корнями в эту землю, она щедрая, всех принимала…

Инжир и черный виноград приехали на Покровку с рынка на Цветном бульваре. Исаак позволял себе чай и кофе, однако на институтские посиделки он приносил собственноручно выпеченные блины или пироги с капустой.

– Женщины меня хвалят, – он покрасен, – говорят, что моей будущей жене повезет…

В мастерской Исаака женщин не водилось. Он встречался с институтскими барышнями, как их называл Аркин, на праздничных посиделках. На Горке Исаак замечал заинтересованные взгляды девушек.

– Нельзя на них смотреть, – рассердился юноша, – это дурное начало. И другим тоже нельзя заниматься, – он зарделся сильнее, – но у меня не получается не думать о Михаэле, – он напомнил себе, что встреча с женой может и не состояться.

– Если витать в облаках и не думать о деле, – Исаак встряхнулся, – меня точно арестуют. Получив гет, Михаэла выйдет замуж за другого, а во всем будет виновата моя невнимательность…

Он приехал на Покровку, следуя телефонному звонку из будки рядом с институтом. Исаак каждый день проводил два часа в дороге, однако юноша не хотел перебираться в Москву. Павел Петрович предложил ему найти комнату в коммунальной квартире, но Исаак помотал головой.

– Учиться на Горке мне не светит, – сочно сказал юноша, – туда пускают проверенные кадры, можно сказать, комсомольцев, – смотрящий смешливо фыркнул, – а без учебы мне нельзя. И я веду молитвы, у меня хороший голос… – Исаак исправно посещал кладбище, присматривая за могилой реба Меира, сын Этель.

– Его сын знает, что за могилой ухаживают, – вздохнул юноша, – может быть, мы когда-нибудь встретимся, – обелиск Розы, дочери Яакова, в уборке не нуждался. Карельский гранит и каррарский мрамор сверкали чистотой. Исаак не сомневался, что Кепка, как его называла тетя Марта, оплатил уход за могилой.

– На пятьдесят лет вперед, – мрачно хмыкнул Исаак, – надеюсь, что через пятьдесят лет советские фараоны отпустят наш народ на свободу, – Павел Петрович взялся за потрепанную записную книжку.

– Хорошо, что у моего тезки все в порядке, – он тонко улыбнулся, – молодец, что к нему съездил. Насчет белого билета и метрики не беспокойся, к новому году все будет готово, – он вытащил из блокнота помятый самодельный конверт, – Капитан, Витя Лопатин, ухитрился передать на волю маляву… – весточка оказалась краткой.

– Связь в одну сторону, – Павел Петрович взглянул на часы, – беднягу загнали на засекреченный урановый рудник в Якутии. Витя служит консультантом, – смотрящий скорчил гримасу, – а не шахтером, но барская любовь, то есть приязнь его начальства, может закончиться в одночасье. Летом ты собираешься в Сибирь, – часы пробили десять раз, – может быть, тебе удастся попасть в те места… – Исаак запомнил название месторождения.

– Эльконское, – Павел Петрович показал атлас, – ближайший город Томмот, – юноша никогда не слышал о таком, – Витю действительно отправили к черту на кулички, – в окне метнулся свет фар. Павел Петрович накинул дубленую куртку.

– У меня гость, – объяснил смотрящий, – шофер доставит тебя до Малаховки. Незачем болтаться по электричкам, когда есть машина… – во дворе бывшего барского особняка, разделенного на коммуналки, стояла неожиданно элегантная черная «Волга». Исаак ожидал увидеть очередного подельника Павла Петровича.

– Или его парней на побегушках, – на пустынной кухне двое крепких ребят обшарили Исаака с ног до головы, – ого, – юноша открыл рот, – к нему приехала барышня, – он опять зарделся. Павел Петрович уверенно подхватил под локоть высокую брюнетку в норковой шубке.

– Садись, – кивнул он, – будем с тобой на связи, – девица обожгла Исаака томным взглядом из-под ресниц. В ее сторону смотреть тем более не полагалось. Забравшись на сиденье, юноша зевнул.

– Волк сказал бы, что мне подфартило, – понял Исаак, – я посплю в тепле… – пробормотав «В Малаховку, пожалуйста», он прислушался:

– Вроде копыта стучат. Ерунда, в Москве давно нет лошадей… – машина мягко тронулась. Сдвинув на нос кашемировую шапку, Исаак задремал.

Колеса телеги скользили по разъезженной грязи. Слободской народ пробирался по брошенным вдоль обочины доскам. Над избами возвышалась белокаменная колокольня. Вороны кружились в пронзительно-голубом небе, резкий северный ветер гонял по лужам последние рыжие листья. Вдалеке сияло червонное золото кремлевских куполов. Возница зачарованно сказал:

– Михайло, город какой огромный, – он раскрыл рот, – истинно, Москва первопрестольная… – бросив поводья, он оглянулся.

– Видел ты такие в Польше своей… – смугловатый парень в заячьем треухе и худом полушубке покачал головой.

– Я навещал только Краков, до Варшавы не доехал. Краков большой город, но с Москвой его не сравнить, – он говорил с легким акцентом. Отиравшийся у телеги нищий злобно сплюнул.

– Скольки с ляхами не воюй, а вы вдругорядь на Москву лезете, словно вам медом намазано. Самозванцем из пушки выстрелили, земли у вас отобрали, а вы все одно за свое, – он прищурился, – может ты вовсе и не лях, а жид, ровно Самозванец… – ловкая рука залезла под дерюгу, накрывающую телегу. Возница оскалил острые белые зубы.

– Пошел к… – он витиевато выругался, – не тронь казенное добро, – перед телегой прошмыгнул мальчишка с пустым лотком, забрехала шавка, болтающаяся на цепи нищего. Кони испуганно заржали, телега дернулась, из-под дерюги посыпались железные болванки. Нищий отчаянно заорал:

– Убили, православные, – болванка шлепнулась на его загаженный навозом лапоть, – жиды ногу мне переломили, – возница велел:

– Михайло, бери поводья. Ты человек ученый, но с сим справишься, – он размеренно слез с телеги, – ежели сию шваль не приструнить, дак сюда вся слобода сбежится, – нищий надрывался криком, однако местный люд невозмутимо пер мимо. Шуганув шавку, возница встряхнул нищего за грудки.

– Хромай отсюда, – добродушно посоветовал мужик, – пока ты цел, мил человек. Мы люди русские, православные. Я мастер по железу Демид, по прозванию Антуфьев, а сие тоже мастер, Михайло Воронов. Тебе с ломаной ногой больше милостыни дадут, – нищий испуганно замолчал, – держи на пропой души, – грязные пальцы с обломанными ногтями схватили пару медных денег. Свистнув псу, нищий нырнул в толпу.

– Говорили мне, что здесь народ вороватый, – Демид основательно уселся на козлах, – одно слово, столица… – Михайло подышал на руки.

– Русские, православные, – усмехнулся парень, – я лютеранином родился…

Дорогу им перегораживал обоз с отчаянно квохчащими курами в деревянных клетках.

– Сие дело прошлое, – отмахнулся возница, – кому на пропой, а кому и на прокорм, – Демид протянул кнут, – наверняка боярину везут вроде нашего, то есть моего…

Кроме казенного железа и чугуна с завода, где работал Михайло, на телегу навалили и податное железо Демида, черносошного крестьянина и, как он выразился, барашка в бумажке.

– Почему мне позволили заводик поставить, хоша и маленький, – смешливо сказал Демид по дороге, – есть у меня ходатай в приказе Большого Дворца, благодетель мой, – он отхлебнул водки из фляги, – слушай как дело было… – он подмигнул Михайле, – кручусь я в кузнице родовой, а мимо обоз большой тащится. Токмо я выглянул наружу, как подлетает парень на хорошем жеребце и орет:

– Кто здесь кузнец… – Демид развел руками.

– Я, говорю. Парень меня в охапку думал схватить, однако ж не на того напал, я не зря десяти вершков роста, – он расхохотался, – пришлось ему спешиться… – мимо кузницы Демида в деревеньке Павшино тянулся обоз Посольского Приказа.

– Казаков тогда в наше подданство приняли, – объяснил Демид, – и с ляхами опять собрались воевать. Государь отправил гонцов самому царю французскому, а возвращались они кружной дорогой через наши края, ино за Смоленском всегда беспокойно, – Михайло привык к неторопливой повадке Демида.

– Он словно немец, – одобрительно подумал парень, – и работает он на совесть, – в обозе охромела лошадь наиважного, как выразился Демид, царского посла, боярина Воронцова-Вельяминова.

– Видел бы ты его, Михайло, – присвистнул мастер, – я высокий, дак он меня выше. Рыжий, аки огонь, истинный медведь. Он еще при государе Михаиле Федоровиче в Посольском приказе состоял. Он меня с разгона обматерил, а я ответил, что погодите лаяться, боярин, дайте на работу взглянуть, – Демид поскреб в черной бороде, – взглянул и говорю – тому кузнецу сию подкову сами знаете куда надо засунуть, еще и повернуть, – Михайло не мог не улыбнуться, – но не будь я Демид Антуфьев, если все не исправлю.

– Жеребец у него, Михайло, – кузнец вздохнул, – белый аки снег и нравный, черт, но я с конями хорошо управляюсь. Подковал я коня, боярин серебро мне кинул, а я говорю – сие я сам заработаю, но вижу, что вы большой человек. Есть у меня дело, не откажите выслушать, – Демид помолчал, – он меня выслушал и спрашивает: «Ты пистолеты чинить можешь?». Здесь меня обида взяла. Могу, говорю и не токмо их, а любое оружие… – мастер ухмыльнулся:

– Прошлым годом Федор Петрович самолично ко мне приехал с сыном единственным, Петром Федоровичем и привез указ от Приказа Большого Дворца. Таперича он мой… – Демид пощелкал пальцами, Михайло помог: «Компаньон». Кузнец хмыкнул:

– Боярин тоже сие сказал. Он умеет по-ихнему, а православному такого не выговорить. Получается, что сие доля его… – обоз с курами медленно тонул в глубокой луже.

– Сие дело долгое, – недовольно добавил Демид, – ступица на колесе сломана, – он позвал босоногого мальчишку, прыгающего по доскам.

– На Воздвиженку как отсюда проехать… – Михайло знал, что именно там обосновались Воронцовы-Вельяминовы, – далеко ли… – парнишка зачастил:

– Далеко не близко, высоко не низко, как копейку подержу, дак и сразу все скажу.. – Демид крякнул:

– Далеко пойдет оголец. Держи блины, – он порылся в укладке, – хозяйка моя готовила, тебе мамка таких не напечет… – Демид оставил в Туле жену и сына, младенца Никиту.

– Тоже бы жениться, – тоскливо подумал Михайло, – в Германию я больше не вернусь. Зря, что ли, я стал православным… – он очнулся от довольного голоса мальчишки.

– Вкусные, дядя, – парень облизнулся, – мамка не напечет, она спьяну в Яузе утонула. На Воздвиженку через Красную площадь ехать надо, – мальчишка махнул вперед, – оттуда с утра народ гоняли. Должно, царь куда-то собрался, али еще что… – гулко забил церковный колокол, над крышами понесся перезвон.

– Вроде не престольный праздник, – нахмурился Демид, – что такое… – парнишка уронил недоеденный блин.

– Гонцы царские, – по Покровке неслись двое в красных кафтанах, – неужто мир заключили… – слободской люд жался к стенам изб, гонцы кричали:

– Мир, мир! Мир с Польшей.. – Демид решительно подытожил:

– Распрягаем коней, Михайло. Сегодня мы никуда не поедем, сегодня первопрестольная гуляет. Рядом изба казенная, – целовальники выкатывали на порог бочки вина, – дуй в горницу, займи место… – телега повернула в узкий проулок.

Михайло не мог избавиться от назойливой блохи. Ворочаясь на комкастом тюфяке, он пытался прихлопнуть надоедливую тварь. Чадил прилепленный к бревнам огарок свечи, из темноты доносился мерный храп Демида. После штофа хлебного вина и горшка кислых щей с ржаным хлебом они решили не отправляться на Воздвиженку.

– Там и голову преклонить негде, – Демид с хрустом разгрыз мозговую кость, – на усадьбу боярина нас не пустят, – он подергал засаленнную полу армяка, – а казенных изб в тех краях не водится, там живут богачи, – товарищ рыгнул, – надо проситься на постой в здешних краях…

Каморка для ночлега нашлась быстро. К их столу подсел угреватый парень в богатом, но поношенном кафтане.

– С чужого плеча, – присмотрелся Михайло, – стянул где-то, глаза у него вороватые, – он подтолкнул Демида, приятель неслышно шепнул:

– Сам вижу. Мы железо везем, сие вещь непродажная, – парень с разгона предложил им кров.

– Две лавки, – радушно сказал он, – два тюфяка, две попоны. Клопов нет, за сие ручаюсь. Ежели желаете, найдутся и девки ночь скоротать, – Демид опрокинул половину мутного стакана с хлебным вином.

– Грех сие, – нахмурился товарищ, – я муж венчаный, ты мне сего не предлагай, – он покосился на Михайлу.

– Тогда я сказал, что мне тоже не надо, – блоха прыгала по тюфяку, – ясно, что здесь за девки…

Изба с ночлегом стояла у Москвы-реки. Южный берег тонул в тьме, на черной воде виднелись огоньки рыбацких лодок. Над кремлевскими стенами взлетали невиданные разноцветные всполохи. Демид остановился:

– Ого, что сие… – хозяин избы небрежно сказал:

– Фейерверки. Их немчины готовят, они на то мастера. В Кремле гуляют, теперь мир с Польшей будет вечный, – парень усмехнулся, – года на два али на три, а опосля все на старый лад пойдет, но сие нам на руку… – в сенях избы воняло запрещенным на Москве табаком. Хозяин, представившийся им Антипом, недовольно сказал:

– Идите, мужики, – он подтолкнул их, – значит, по правую сторону третья комора ваша, там прибрано, – оглянувшись, Михайло увидел, как Антип легко поднимает половицы.

– У них подпол, – заметил он Демиду в каморке, – может, в телеге заночуем, – Демид с усилием снимал сапоги.

– Понятно, что сие за место, – хмуро сказал он, – мы к татям попали. Из подпола лаз к реке ведет, – приятель провел ребром ладони по горлу, – вода все скроет. Однако у нас, Михайло, брать нечего, – Демид обрушился на тюфяк, – здесь натопили, а в телеге у нас зуб на зуб не попадал бы. Третьего дня снег шел, как мы по дороге тащились. Спи спокойно, – он перекрестил рот, – мы для татей мелкая сошка… – Михайло повел носом.

– И здесь пахнет. Сие табак, – в Туле табак покупали у иностранцев, – но и еще что-то другое… – Михайло напомнил себе сходить в Немецкую слободу. Табак в Москву привозили из Новых Холмогор.

– Или передать письмо домой, – в который раз подумал он, – но я сбежал из Гарца шесть лет назад. Клаус той порой сидел в тюрьме. Кому писать, когда никого не осталось, – он был уверен, что брата казнили.

– И меня бы казнили, – вздохнул Михайло, – не отправься я вовремя в Польшу. Клаус и велел мне уехать после несчастья на шахте, – люди погибли из-за прогнивших креплений, однако крайними, как выражались в России, всегда назначали мастеров и инженеров.

– Я не совсем инженер, – поправил себя он, – я закончил только один курс университета, – на заводах Виниуса всем было наплевать на его диплом.

– В Польше у меня его тоже никто не спрашивал, – блоха утихомирилась, – Виниус только посоветовал мне креститься, он тоже стал православным, – Андрей Денисович, как его звали в России, занимался добычей дегтя на севере, однако по старой памяти наезжал на тульские заводы.

– Ты парень сообразительный, – сказал он три года назад тогда еще Михаэлю Рабе, – язык ты выучишь быстро. Не будь дураком, – Виниус окинул его зорким взглядом, – тебе двадцать три, а мне идет пятый десяток. Я приехал сюда, когда ты не родился, – заводчик усмехнулся, – Бог один, какая разница, где молиться, – он помолчал, – в Германии ты останешься незаконнорожденным, а в России ты можешь начать новую жизнь… – Михаэль почти не помнил отца.

– Клаус говорил, что он приехал в Гарц из Италии, – Михаэль нахмурился, – поэтому его звали Йорданом, то есть Джордано… – Клаус хмуро сказал:

– Он мало говорил, братишка, а больше пьяным валялся. Нельзя его обвинять, он потерял ногу в забое и еле выжил, – Клаус был старше Михаэля на пять лет. Оба брата не знали матерей.

– Клаус все-таки родился в законном браке, – горько подумал парень, – а я сын служанки. Папаша даже пьяным волочился за девками, – отец умер, когда Михаэлю было всего три года. Мальчиков из милости взяла к себе неграмотная шахтерская вдова, жившая по соседству.

– Клаус настаивал, что у нас есть родня в Лондоне, – вспомнил Михаэль, – ерунда, это папашины сказки… – ему захотелось увидеть брата.

– Из тюрьмы герцога Брауншвейгского путь ведет только на плаху, – Михаэль вытер заслезившиеся глаза, – надо забыть о семье. У меня ее никогда и не было, если не считать Клауса, – в соседней каморке скрипела лавка, сдавленно стонала женщина.

– Демид продрыхнет до утра, – Михаэль нащупал зашитое в армяк серебро, – хватит терпеть. В Польше я ходил к таким девкам… – выбравшись в коридор, он услышал из каморки напротив сочный мат. Хлипкую дверь едва не снесли с петель.

– Кусаться вздумала, стерва, – полуголый мужик выволок наружу разлохмаченную девку, – я тебе покажу, как ломаться… – из разбитого носа женщины текла кровь, – я не за то серебро платил, чтобы ты рожу воротила… – девка что-то бормотала, Михаэль прислушался:

– Не может быть, – в ее волосах застряла труха, – но это не немецкий… – он узнал язык. На соляных копях Велички работали евреи, хотя в городе им жить запрещали. Шагнув вперед, Михаэль оттолкнул мужика.

– Он пьяный, на ногах не держится, – мужик съехал по бревенчатой стене на пол, – должно быть, она из польских пленных… – девушка прикрывалась разорванной рубахой. Под темным глазом набухал синяк. Михаэль укутал ее армяком.

– Не бойтесь, – тихо сказал он, – я не причиню вам вреда. Вы меня понимаете, – девушка закивала, – как вас зовут.. – она вытерла запекшуюся под носом кровь.

– Двора, – испуганно шепнула девушка, – Двора, дочь Гершома. Помогите нам… – девушка вцепилась в его руку, – здесь моя младшая сестра Йехудит, ей только четырнадцать лет. Ее не трогают, он… – Двора мотнула головой в сторону сеней, – хочет ее продать подороже. Пан, – девушка зарыдала, – я прошу вас, спасите хотя бы ее… – на улице заржали лошади, за подслеповатыми окнами вспыхнули факелы. В сенях кто-то заорал:

– Земский Приказ явился. Парни, убирайте в подполе все с глаз долой… – на Михайлу пахнуло морозным ночным ветром. Высокий парень в кафтане польского кроя повел факелом.

– Пистолет у него западной работы, – на рыжих волосах юноши таяли снежинки, – он, кажется, мой ровесник, – в прорезях кафтана поблескивал металл доспехов.

– Никому не двигаться, – неприязненно сказал боярин, – я думный дворянин Петр Федорович Воронцов-Вельяминов, объезжий голова Барашевской слободы. Стрельцы, ярыжки, – крикнул он, – запечатывайте притон, гоните сюда телеги. В Разбойном Приказе разберутся, кто тать, а кто честный человек… – девушка всхлипнула:

– Что он говорит, пан.. – Михайло мрачно отозвался: «Говорит, что нас арестовали».

Легкий снежок сеял на рыжие листья склонившейся над могилой березы. Северный ветер гонял по гравию высохшие лепестки цветов. Леона принесла к надгробию гвоздики. Букет женщина купила в станционном ларьке. От писательского дома творчества в Переделкино до железной дороги она добралась пешком.