Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том седьмой - Нелли Шульман - Страница 7

Над мраморными столами витал аромат шоколада. Звенела старинная медная касса. Девушки в форменных платьях перевязывали золотыми лентами серые коробки. Тисненые буквы светились бронзой: «Neuhaus. Бельгия. 1857». Каблуки женщин стучали по галерее Святого Губерта, по стеклянной крыше пассажа текли струи дождя. Анна стояла напротив магазина.

– Все изменилось, – поняла она, – новые хозяева сделали перепланировку, – в последний раз она заходила в пассаж осенью тридцать девятого года.

– Папа устроил праздник в честь моего дня рождения, – Анна упорно рассматривала конфеты на витрине, – мне исполнилось одиннадцать лет… – трехярусный торт, залитый шоколадной глазурью, украшали одиннадцать свечей.

– Я задула все с первого раза, – женщина сглотнула, – папа пригласил фокусника и музыкантов, пришли мои подруги – в честь дня рождения Анны посетители пассажа получили бесплатные сладости.

– На востоке началась война, – она не могла переступить порог магазина, – но мы смеялись, а в пассаже летали воздушные шарики…

Она не знала, зачем приехала в Брюссель. Поезд из университетского Лувена добирался до столицы всего за полчаса. Устроившись на скамье у окна, Анна разглядывала залитые дождем пожухшие поля. Острые шпили церквей тонули во влажной дымке.

– Джеки меня не понимает, – она каждый день разговаривала со старшей дочерью, – она родилась в Израиле, но мадам Симона догадалась о моих чувствах, – Джеки и свекровь звонили ей из канцелярии кибуца. Старшая дочь приносила к телефону и внуков.

– Поздоровайтесь с бабушкой, – Шауль и Гидеон лепетали, – передайте тете Лиоре, чтобы она выздоравливала, – хирурги говорили с Анной осторожно, однако ведущие врачи не скрывали своего, как сказал доктор Старзл, оправданного оптимизма.

– Отторжение пересаженных тканей может произойти и позже, – заметил американец, – однако прошла неделя после операции, а Лиора оправляется. У нее нормальная температура, – Анна держала графики в блокноте, – и она с аппетитом ест, – Лиора просила шоколад, однако девочке запретили сладкое.

– И почти все запретили, – вздохнула Анна, – пока ее держат на жидком питании, а потом ей придется отказаться от жирного и соленого, – врачи, правда, уверили ее, что в будущем Лиора вернется к обыкновенной жизни.

– Лет через десять она не вспомнит о пересадке печени, – заметил британский хирург, – хотя, формально выражаясь, мы ограничились долями органа. Нам повезло, что донор нашелся быстро. Удивительно, что месье Жозеф подошел, он не родственник девочке. Но такое, разумеется, случается…

Врачи разрешили Джо вставать. Заглянув в палату Лиоры, граф Дате улыбнулся:

– Я слышал, что одна маленькая девочка хорошо себя чувствует… – он подмигнул Анне:

– Прогуляйтесь до кафетерия, доктор Леви, я побуду с Лиорой, – дочь робко сказала:

– Дядя Джо, получается, что вы теперь без печени, – Джо отозвался:

– У меня забрали немного, зато у тебя появится здоровый орган, – он достал из кармана госпитального халата блокнот, – тетя Маргарита все нарисовала… – Анна выскользнула из палаты. Вернувшись из кафетерия, она обнаружила дочь дремлющей. К изголовью кровати пришпилили самодельные открытки.

– У меня были цветные карандаши, – Джо поднялся, – доктор Леви, то есть Анна, – он покраснел, – пожалуйста, не думай, что я хочу… – Анна покачала головой:

– Нет, мы же договорились. И у вас, – она поправила себя, – у тебя скоро родится сын или дочка. Ты можешь быть дядей Лиоры, как Эмиль или Микеле, – Анна говорила и с приемным сыном. Эмиль, получивший звание полковника, обживался в Тель-Авиве.

– Я все равно вернусь за штурвал, мама, – уверенно заявил Эмиль, – я не собираюсь командовать письменным столом, – Эмиль не скрывал своих амбиций.

– Он хочет дослужиться до министра обороны, – Анна разозлилась на себя, – что за ерунда, зайди в магазин, выпей чашку кофе… – свекровь в телефонном разговоре помолчала:

– Ты хочешь съездить в Брюссель, – утвердительно сказала мадам Симона, – ты из аэропорта отправилась в госпиталь, – Анна что-то пробормотала.

– Хочешь, – в голосе свекрови слышалось недовольство, – но это пустая затея. Я больше тридцати лет не была в Париже. Рита тоже не вернется в Италию, хотя у нее, – свекровь поискала слово, – все случилось по-другому… – мадам Симона подытожила:

– Поезжай, но ничего хорошего из вояжа не выйдет… – Анна помнила дорогу к их бывшему дому, элегантному особняку в стиле ар-нуво неподалеку от брюссельской оперы.

– Но сначала я пришла сюда, – ноги принесли ее с вокзала в пассаж святого Губерта, – здесь я была счастлива… – отец радовался, когда Анна появлялась в магазине.

– И продавщицы меня любили, – за прилавком Neuhaus стояли молоденькие девушки, – здесь, наверное, никто не знает, что раньше магазин принадлежал другому владельцу, – отец продал дело зимой сорокового года.

– И он формально развелся с мамой, – Анна нашла в себе силы зайти в магазин, – он хотел отправить нас в Швейцарию, но не успел… – немцы заняли Бельгию весной сорокового года.

– Летом она, – Анна покусала губы, – отвела меня на вокзал… – вокзал она миновала четверть часа назад.

– Мы шли мимо галерей, – вспомнила Анна, – моросил дождь, везде развесили нацистские флаги… – девушка за прилавком недоуменно повторила:

– Мадам, – продавшица терпеливо смотрела на нее, – мадам, что вы желаете… – Анна велела себе заказать чашку кофе, однако ее голос задрожал:

– Скажите, – она повертела зонт, – до войны здесь был магазин шоколадной фабрики Эльбоген… – девушка пожала плечами.

– Понятия не имею, что здесь было до войны. Погодите, – она повернулась, – мадам Ланье может знать, она самая опытная продавщица… – подтянутая блондинка лет шестидесяти профессионально улыбнулась:

– Мадам… – Анна узнала голубые глаза, теперь обрамленные тонкими морщинками.

– Тогда она еще была мадемуазель Жоржетта, – вспомнила Анна, – ей было лет двадцать пять. Она приносила мне какао и разрешала постоять за кассой… – Анна тихо сказала:

– Жоржетта, ты меня не помнишь? Я Анна Эльбоген, дочь месье Леопольда, бывшего владельца магазина… – глаза продавщицы оставались спокойными.

– Простите, мадам, – она пожала плечами, – я не знаю, о ком вы говорите. Здесь всегда помещался магазин компании Neuhaus. Если вы ничего не покупаете, не задерживайте патронов… – Анна отступила от прилавка.

– Нельзя, – велела она себе, – не устраивай сцен, уходи отсюда… – она внезапно заорала:

– Это магазин моего отца, – посетители затихли, – его звали месье Эльбоген. Он был евреем, – дама в дорогом пальто, стоящая рядом с Анной, подалась назад, – его убили в лагере Аушвиц… – над магазином повисло молчание, – не делайте вид, что вы ничего не слышали… – к Анне торопился выскочивший из боковой двери управляющий, – вы все замели под ковер, но это был магазин Эльбогена…

Чья-то твердая рука взяла ее за локоть, Анна ахнула:

– Месье Эмиль, как вы… – Гольберг велел:

– Жди меня на улице… – Монах обвел взглядом патронов.

– Это действительно был магазин Эльбогена, – скрипуче сказал он, – в тридцать восьмом году я покупал здесь шоколад. В сорок втором мы взорвали к чертям эту лавочку, потому что здесь распивали кофе эсэсовцы и коллаборационисты. За это и другие дела мне после войны дали разные ордена, – он услышал шепот: «Доктор Гольдберг». Монах кивнул:

– Да. Меня миновала чаша страданий, испитая моим народом, – он заставлял себя сдерживаться, – я выжил, но шесть миллионов невинных людей стали прахом. Самое малое, что мы можем сделать – это помнить о них. Когда-нибудь здесь появится табличка с именем месье Эльбогена…

Грохнув дверью, он огляделся. Анна забилась в арку напротив. Женщина глотала слезы, Гольдберг коснулся ее руки.

– Я в городе по бюрократическим делам, – коротко сказал он, – вернее, они закончились. Пошли, – он кивнул на стену дождя, – тебе надо выпить и успокоиться… – они растворились в сырых сумерках осенннего вечера.

Золотые листья прилипли к мокрой брусчатке мостовой. Дождь поливал облупленные стены домов, над черепичными крышами брезжил туманный рассвет. Дежурная медсестра педиатрического отделения не удивилась раннему звонку Анны.

– У меня были дела в Брюсселе, – щеки женщины заполыхали, – Лиора, наверное, спит… – дочка действительно пока не просыпалась, но медсестра уверила Анну, что все в порядке.

– Температура нормальная, – Анна стояла в тесном вестибюле пансиона, – вчера она с аппетитом поела. У нее были посетители, – бодро добавила медсестра, – доктор Кардозо с мужем, – женщина пробормотала:

– Я приеду первым поездом… – она надеялась, что Лиора не поднимется слишком рано.

– Еще нет шести утра, – Анна спустилась вниз с сумкой, – такси не найдешь, но мы недалеко от Миди, – пансион стоял по соседству с центральным вокзалом Брюсселя. До войны Анна не заглядывала в такие районы.

– Я вырос в дешевых кварталах, – сказал ей Гольдберг в баре, – между станцией Шапель и вокзалом Миди. Сложно быть большим брюссельцем, чем я… – до пансиона доносился грохот поездов с грузовой станции Шапель.

– Вы ходили в хоральную синагогу, – добавил Гольдберг, – где мне делали обрезание, потому что мой отец ради праздника вывернул карманы. Бар-мицва у меня случилась здесь, – он махнул на улицу, – в синагоге Бейт-Исраэль…

По дороге они миновали серое здание синагоги со спущенными металлическими жалюзи. Дома по соседству разрисовали граффити.

– Из евреев в округе остались только старики вроде меня, – Гольдберг распахнул дверь прокуренного бара, – квартиры сдают по бросовым ценам, район стал студенческим и иммигрантским, – за стойкой торчал веселый африканский парень. Патроны тоже отличались молодостью.

– Но заведение давнее, – Гольдберг взял им виски, – сюда заглядывал мой отец, – парни и девчонки за соседним столиком обсуждали недавний импичмент Никсона.

– Все остается неизменным, – усмехнулся Гольдберг, – до первой войны здесь говорили о кайзере Вильгельме и французском правительстве, – зазвенели стаканы, он добавил:

– Я понимаю твои чувства. Я сам, – он помолчал, – избегаю этого района. Наш бывший дом перестроили, но моя школа стоит на месте и синагога никуда не делась…

Закончив разговор с медсестрой, Анна заглянула в пустынную столовую пансиона. Дверь на кухню закрыли, однако до нее донеслись звуки радио. На стол успели выставить стальную урну.

– Скоро все проснутся, – Анна повертела сумку, – он тоже может проснуться, хотя он шутил, что отсыпается за годы войны, – в Карпатских горах Гольдберг вылезал из берлоги, как смеялась покойная доктор Горовиц, только к полудню. Анна помнила его веселый голос:

– Господа дежурные по кухне, – в отряде говорили на идиш и польском, однако Монах предпочитал родной французский, – накормите опоздавшего к завтраку, – костром они занимались по очереди.

– Он поднялся на ноги после ранения, – Анна налила себе кофе, – шел июнь сорок пятого, в горах бродила всякая шваль, часто случались стычки, – дежурные наливали Гольдбергу миску трофейного немецкого концентрата.

– Или трофейной русской тушенки, – она присела на подоконник с чашкой, – или мы варили рыбный суп, – иногда им удавалось подстрелить оленя. Штерна запрещала детям воровать с крестьянских огородов.

– Ватага Иосифа все равно приносила огурцы и яблоки, – хмыкнула Анна, – это было в Болгарии. В августе мы добрались до Стамбула, а дальше все было проще… – она не знала, что ей делать.

– Подняться наверх, – на табурете лежало его пенсне и военных времен портсигар, – сказать, что все было ошибкой… – Анна была уверена, что Гольдберг тоскует по недавно умершей жене.

– Я подвернулась под руку, – пальцы затряслись, пепел испачкал подол плаща, – меня надо было утешить. На войне люди сходились мимолетно, но те времена прошли. После встречи с Джо я обещала больше не ошибаться, но опять оступилась, – Анна уверяла себя, что ничего не случится.

– Я давно не в том возрасте, – она оставила пустую чашку на столе, – и он не может меня полюбить. Мне скоро пятьдесят, а он совсем не похож на шестидесятилетнего, – Анне стало неловко.

– Надо уходить, но я оставлю записку, – стойка портье пустовала. Отыскав ручку и бумагу, Анна набросала несколько слов. Свернутый лист лег в ячейку с номером «18».

Счастливый номер, – поняла Анна, – по гематрии он означает жизнь. Лиора выздоровеет, но больше мне надеяться не на что. Продолжения не случится, я ему не нужна и никогда не понадоблюсь… – колокольчик на двери пансиона звякнул. Анна попыталась справиться со слезами. Раскрыв зонтик, она побрела к вокзалу Миди.

Замигал зеленый огонек радио, диктор мягко сказал:

– В Брюсселе пять часов вечера. Передаем программу классической музыки. Прослушайте архивную запись. Играет маэстро Генрик Авербах в сопровождении израильского филармонического оркестра, дирижирует Леонард Бернстайн, – Гольдберг узнал музыку.

– Лада всегда слушала этот концерт, – он размял сигарету, – Аннет тоже его любит. И я люблю, пусть я и не разбираюсь в искусстве, – ординаторская пустовала.

– Курить здесь все равно нельзя, – посетовал Эмиль, – ладно, я дождусь Маргариты и Джо, – племянница с мужем ушли на ультразвуковое обследование.

– Потом мы пообедаем, – Гольдберг взглянул на часы, – и навестим Лиору, – в последние два дня он не видел Анну.

– Она меня избегает, – Эмилю не хотелось думать о случившемся в Брюсселе, – и правильно делает. Однако я не стану навязываться, она все ясно сказала, – Гольдберг изорвал на мелкие клочки записку Анны.

– И сжег в пепельнице, – ему стало горько, – я придумал себе что-то, старый дурак. Ей нет пятидесяти лет, зачем я ей нужен… – он все-таки решил покурить, – чтобы вернуть Цилу, я останавливал поезд, но те времена давно прошли, – взглянув на здание педиатрического отделения напротив, Гольдберг заметил какую-то фигуру в окне палаты Лиоры.

– Это Анна, – Эмиль отвел глаза, – она меня не увидит, я на верхнем этаже, – дожди закончились, над Лувеном простиралось ясное небо.

– Теперь они не приедут в Мон-Сен-Мартен на Хануку, – пожалел Гольдберг, – и нам будет неловко сталкиваться в кибуце, – Эмиль не хотел врать себе.

– Можно списать все на усталость и одиночество, – он выбросил сигарету, – но зачем лукавить? Мне нравится Анна, – он вспомнил долговязую темноволосую девушку, – в сорок пятом году, потеряв Розу, я не мог думать о таком, но сейчас могу. Могу и хочу, – он велел себе успокоиться, – ночью она говорила, что была немного влюблена в меня… – он вспомнил тихий голос:

– Все девчонки в отряде были влюблены, – Эмиль понял, что Анна улыбается, – вам, то есть тебе, едва перевалило за тридцать, а мы были подростками, это опасный возраст… – Эмиль поцеловал прядь ее каштановых, подернутых сединой волос.

– Но потом ты встретила Жака… – от нее пахло табаком и сладкими пряностями.

– Роза тоже любила такие духи, – понял Гольдберг, – а Цила с Ладой предпочитали цветы… – Анна помолчала:

– Когда он погиб, я не хотела оставаться одна с Джеки на руках. Михаэль той порой, – она поискала слово, – еще не изменился и он любил меня. Мадам Симона считала, что долго вдоветь незачем… – Гольдберг кивнул:

– После войны все женились очень быстро. Но я надеялся, что Роза жива и ждал ее… – он подумал о могиле Розы на еврейском кладбище в Москве.

– Я не зря отказывал Кепке в праве на любовь, – понял Гольдберг, – такие, как он, не умеют любить. Он считал Розу своей собственностью. Хотя он похоронил ее, как полагается и Меира он похоронил, хотя мог распорядиться сжечь его тело, – Эмиль знал о визите Паука в Америку.

– Он болтался в Нью-Йорке и навестил Ньюпорт, – Гольдберг боролся с непонятным страхом внутри, – я не верю в сентиментальный визит на отцовскую могилу. Он хотел что-то получить, но что… – он понимал, почему думает о Пауке.

– На самом деле я хочу думать об Анне, – тяжело вздохнул Гольдберг, – оставь, все кончено… – они оказались в дешевом пансионе неподалеку от вокзала Миди, когда стрелка часов перевалила за полночь.

– Она собиралась вернуться в Лувен, я вызвался проводить ее на станцию, – хмуро подумал Эмиль, – и получилось, как в студенческие годы, хотя я сорок лет, как не студент, – он не мог обвинить в своем поведении виски.

– Я выпил пару стаканов, – хмыкнул Гольдберг, -это детская доза, и я редко пьянею. Но даже будь я пьян, это не оправдание. Надо держать себя в руках, но той ночью мне не хотелось оставаться одному, – он напомнил себе, что Джон женился на женщине младше его.

– У них разница в десять лет, – Эмиль налил себе скверного госпитального кофе, – и у Веры двое детей. Но Вера наверняка не писала ему, что все было ошибкой… – ему стало жаль себя.

– Что со мной редко случается, – усмехнулся Монах, – буду доживать жизнь дедушкой. Мишель уедет в Израиль, Виллем и Аннет переберутся в замок, а я останусь с Гаменом, – он подумал, что Лиора могла бы пойти в поселковую школу.

– Мы с Анной снаряжали бы ее для первого класса, – Эмиль возил девочек в Льеж за ранцами и тетрадками, – она переехала бы в старую детскую…

В пустующей комнате стоял девичий секретер прошлого века, тоже сохраненный шахтерами.

– Роза и Элиза делали за ним уроки, – Эмиль поморгал, – и Мишель делала. Анна может преподавать в школе, у нее есть степень по французскому языку… – он велел себе собраться.

– Никогда такого не случится, – желчно пробормотал Гольдберг, – оставь бесплодные надежды на седьмом десятке лет… – по коридору простучали каблуки, дверь неожиданно рванули. Маргарита кусала губы.

– Она очень бледная, – Эмиль поднялся, – что произошло, все было в порядке… – Джо появился за спиной племянницы.

– Он тоже непохож на себя… – глаза Маргариты покраснели, – зря я не пошел на исследование, но я не хотел смущать Маргариту, – племянница, как в детстве, влетела в его распахнутые руки.

– Дядя Эмиль, – женщина плакала, – врачи считают что мне надо… – Маргарита хватала ртом воздух.

– Это наказание, – пронеслось у нее в голове, – наказание за мою гордыню. Я считала себя выше Лауры, а теперь… – она увидела все на экране монитора.

– Мне очень жаль, – сказал доктор, – но сомнений нет. Ваш ребенок умрет до рождения или проживет только несколько минут. Патология неизлечима, у плода отсуствует большая часть мозга… – Маргарита уткнулась лицом в плечо Гольдберга.

– Мне надо сделать аборт, дядя Эмиль.