Читать книгу Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том восьмой - Нелли Шульман - Страница 10

Весеннее солнце играло в синей эмали венка васильков, на белом мраморе строгого монумента. Золотились глубоко высеченные буквы:

– Эмма, возлюбленная жена Джона Холланда, мать Джона. 1924—1948. The poetry of earth is never dead.

Светловолосый мальчик, в шотландском свитере, вздохнул:

– Моя мамочка. Я ее помню, немножко. Она погибла, когда мне было три года. Ты помнишь своего папу… – Тиква кивнула:

– Его застрелили арабы. Мне тогда исполнилось четыре года… – именно так ей говорила мать. Здешнее кладбище, прохладное тенистое, совсем не напоминало выжженную, рыжую землю в Петах-Тикве. Над памятниками склонялись деревья, листья падали на серый гранит и темный мрамор надгробий. Маленький Джон повел ее дальше:

– Дедушка Джон и бабушка Элизабет, я их не знал. Бабушка Джоанна, ее могилу нашли в Антарктиде, бабушка Люси… – мальчик добавил:

– Еще есть могила дяди Стивена и тети Лизы, родителей Густи и Ворона, но их похоронили в Мейденхеде, на большом кладбище. Они разбились на самолете, пять лет назад… – всякий раз, когда заходила речь о смерти родителей, кузина Густи мрачнела. Голубые глаза девочки подергивались холодком:

– Она ничего не говорит, однако она переживает, – напоминал себе Маленький Джон, – она была взрослой, когда все случилось… – Тиква замерла:

– Это что за памятник… – камень, черного гранита, обвивали полосы, тонкой стали, напоминавшие облако дыма. Стальной оказалась и отполированная табличка:

– В память леди Антонии Холланд, погибшей от рук нацистов, в концентрационном лагере Аушвиц. 1918—1943, и миллионов других невинных жертв… – наследный герцог помолчал:

– Тетя Тони, мать кузена Виллема. Она работала в подполье, нацисты отправили ее в концлагерь… – Тиква кивнула:

– Как Анну Франк, в книге… – книгу ей дал Аарон Майер:

– С возвратом, – предупредил мальчик, – она мне еще понадобится. Я хочу написать пьесу, для школьного театра, то есть для себя… – Тиква, недоуменно, спросила:

– Ты думаешь, что в театре ее не поставят… – Аарон помотал темноволосой головой:

– Решат, что война, слишком печальная тема, не для детских ушей и глаз. Но у нас дома все читали книгу, даже Пауль и Лаура… – он погладил Томаса Второго, как звали нового кота семейства:

– То есть я читал, Паулю. Дядя Джованни и мама решили, что мы должны знать о таких вещах… – Тиква, в Израиле, никогда даже не слышала о дневнике Анны Франк. Читать его в лимузине дяди Джона девочка не хотела:

– Мама может увидеть и расстроиться. Она тоже из Европы, ей такое тяжело. Она приехала в Израиль до войны, но все равно… – в школе, в Петах-Тикве, учились старшие подростки, выжившие в гетто и партизанских отрядах:

– Их до сих пор называют мылом, – гневно подумала Тиква, – как у людей язык поворачивается такое сказать… – в ее классе историю еще не преподавали, но девочка слышала о программе, от близнецов и Тупицы:

– То есть Тупица почти не учится, – она хихикнула, – ему оценки заочно ставят. Близнецам в школе ничего не рассказывают, о войне. Хотя Иосиф и Шмуэль и сами все хорошо помнят… – она успела прочитать несколько страниц дневника, устроившись в укромном углу, на втором этаже особняка в Хэмпстеде. Томас Второй, улегшись рядом, уютно мурлыкал. Тиква почесала кота за ушами:

– Я бы хотела сыграть эту девочку… – задумчиво сказала она, – Аарон меня хвалил. Я хорошо держусь на сцене… – Томас, подняв голову, ласково пободал ее пальцы:

– У меня была собачка, – грустно сказала ему Тиква, – но он погиб, попал под машину… – в вестибюле замка Тикву окружили черные, рыжие, пятнистые спаниели. Оглядываясь, девочка ахнула:

– Дядя Джон, здесь все, как в фильмах Диснея… – Тиква привыкла к простому, беленому израильскому дому, по соседству с полями и апельсиновыми рощами:

– В замке тоже есть фруктовый сад, – она все рассматривала памятник, – и розарий, и конюшня, а теперь еще и кролик… – белого кролика они привезли из Лондона, в клетке, на заднем сиденье лимузина. Маленькая сестра Джона, рыжая, кудрявая, напомнила Тикве Фриду Судакову:

– У них даже глаза одинаковые, голубые… – Полина прижимала к себе клетку с кроликом:

– Папочка, спасибо… – присев, дядя Джон обнял дочь, – можно, он будет жить у меня в детской… – герцог кивнул:

– Можно, конечно. Пойдем, устроим его, пока твоя мама и тетя Цила поболтают… – Тиква хорошо помнила тетю Циону, по Израилю:

– Она совсем не изменилась. Только здесь она гораздо лучше одевается… – герцогиня встретила их в шелковом, дневном платье, в изящных туфлях на каблуке. Полина носила аккуратную, тартановую юбочку, кашемировый кардиган, белые чулки с лаковыми туфельками:

– В Европе все не такое, как в Израиле, – подумала Тиква, – мама не рассказывает о довоенной жизни, но ведь у нее тоже был титул… – о титуле матери она узнала, отыскав в какой-то шкатулке старый, просроченный венгерский паспорт:

– Графиня Цецилия Сечени… – шевелила губами Тиква, – хорошо, что здесь написано по-французски. Венгерского я совсем не знаю… – мать отмахнулась:

– Я в Израиль приехала девчонкой. Я совсем недолго побыла графиней… – по словам матери, паспорт ей вернули британцы, после войны:

– Видишь, фотографию переклеивали, – показала она Тикве, – тетя Циона с этим документом устраивалась в секретную службу. Она героиня, она прыгала с парашютом, сражалась с нацистами… – собираясь в поездку, мать сунула паспорт в саквояж:

– В Израиле венгерского консульства нет, – Цила усмехнулась, – Венгрия теперь социалистическая страна. Поменяю паспорт в Лондоне, пусть лежит. Никому он не понадобится, но порядок есть порядок…

За вчерашним обедом, с рыбным супом, олениной и шоколадным муссом тоже никто не говорил о войне. Взрослые обсуждали будущие концерты Тупицы и положение дел в Израиле:

– Они хотят все забыть, – поняла Тиква, – Маленький Джон говорил, что его отец начал воевать еще в Испании, много лет назад… – она вспомнила, что мать мальчика тоже была графиней:

– Фон Рабе. Он кузен Теодора-Генриха. Тот тоже потерял отца, даже могилы не осталось… – Тиква, внезапно, поинтересовалась: «Ты быстро читаешь?». Наследный герцог кивнул:

– Очень. Я вообще способный… – он шишироко улыбнулся, – папа мне со следующего года нанимает преподавателя арабского, а русский я просто так выучил, от кузенов… – Тиква, таинственно, сказала:

– Я тебе дам одну книгу, про войну. Ее написала девочка, погибшая, как твоя тетя, в концлагере… – она указала на памятник:

– Можем вместе прочитать, сегодня вечером, она короткая… – Маленький Джон обрадовался:

– Отлично. Полина с петухами спать ложится, она нам не помешает, а взрослые, тем более… – он вежливо пропустил Тикву в кованую калитку кладбища. Шелестели старые дубы, за стволами Тиква увидела пару оленей:

– Потом их покормим, – пообещал наследный герцог, – у нас ручное стадо… – он приподнялся на цыпочках:

– Папа вывел баржу на Чаруэлл. Он обещал прокатить нас до Темзы и обратно, сводить в кондитерскую, в Банбери, в честь праздника. Полина и твоя мама уже на палубе… – Тиква удивилась:

– А тетя Циона… – мальчик хмыкнул:

– Она никогда из замка не выезжает. Она не любит шума, ей лучше жить в тишине. Давай, побежали наперегонки… – дети помчались к узкой, зеленой реке.

– На другой день Братец Кролик и Матушка Крольчиха встали рано, до света, и пошли в огород; набрали капусты, моркови и спаржи, состряпали знатный обед…

Среди рыжих кудряшек дочки, рассыпавшихся по наволочке ирландского льна, пряталась игрушка, серого твида, с темными пуговицами глаз. Полина прижимала зверька к немного загорелой щечке:

– Мой кроличек, папа… – девочка еще картавила, – кроличек хороший… – малышка приподнялась:

– Он тоже морковку ест. Да, папа… – Джон обернулся на антикварную, круглую клетку. Кролик дремал, устроившись среди свежих, пахнущих кедром опилок. Он мягко уложил дочь обратно:

– И морковку, и капусту. Когда созреют овощи, пойдете с мамой в кухонный огород, принесете ему обед… – Полина, сонно, улыбалась:

– Я его назову Братец, как в сказке. Джон разрешил… – дочка хихикнула, – он не обидится… – герцог сидел в своей старой детской, с камином серого мрамора, с большим, прошлого века, глобусом, в углу просторной комнаты:

– Тони и Констанца жили по соседству. Там сейчас Маленький Джон останавливается, когда в замке ночует… – герцог прислушался. Сквозь сопение дочери до него донеслись голоса сына и Тиквы:

– Они книгу какую-то читают. Пусть, еще и восьми вечера не пробило… – они поужинали из корзины для пикника, расстелив плед на склоне, спускавшемся к реке Чаруэлл. Дети болтали о лавках в Банбери, Полина, упоенно, вертела новой трещоткой. Над «Чайкой», пришвартованной к берегу, парил разноцветный, воздушный змей.

Миссис Бен-Самеах, как, церемонно, называл гостью Джон, сбросила простые туфли, на плоской подошве. Он смотрел на тонкие щиколотки, в холщовых брюках, на большую грудь, под хлопковой блузкой и кардиганом. Теплый ветер трепал рыжие пряди, выбившиеся из узла волос. Она ловко делала бутерброды, вытирала Полине рот, передавала детям бутылки лимонада:

– Циона, разумеется, ей ничего не сказала, – холодно подумал герцог, – она знает, что с ней случится, если она, хотя бы, заикнется об истинном положении дел… – для всех, даже для семьи, Циона предпочитала тихий, деревенский образ жизни:

– Я не хочу рисковать ее здоровьем, – обычно, говорил Джон, – она мать, Полина совсем малышка. Циона не любит шумного общества… – то же самое считали и охранники, и слуги:

– Правду знают те, кому положено ее знать… – Джону хотелось коснуться нежной шеи женщины, – в Марте, ее матери и Волке я уверен, как в самих себе… – он понимал, почему разрешил визит Цилы в замок:

– Клара ни о чем не подозревает. Она сказала, что у Цилы есть свободные от выступлений дни, до конца Песаха, и подругам было бы хорошо увидеться. О Марте Цила тоже ничего не знает, здесь опасности нет. То есть она не знает, чем занимается Марта, и не станет обсуждать ее с Ционой… – тем не менее, из соображений безопасности, Джон запретил жене вообще говорить о родне:

– Помни, если ты хоть словом о ком-то обмолвишься, я обо всем узнаю. Тогда тебе не поздоровится, Циона… – она сглотнула: «Да».

– Цилу я привез сюда не только для болтовни подружек… – он покуривал, отхлебывая кофе из термоса, – но надо было сразу понять, что ничего не выйдет… – миссис Бен-Самеах, с Полиной на плечах, изображала на лужайке боевого слона Александра Македонского:

– Маленький Джон сейчас о нем читает, – вспомнил герцог, – поэтому они затеяли игру… – Полина, увлеченно, трубила. Сын и Тиква защищали свои позиции. Он полюбовался стройной спиной Цилы:

– Она ниже Ционы, но у нее тоже отличная фигура. Округлая, – Джон поймал себя на улыбке, – давно я таких женщин не видел. Марта, все равно, слишком худая, а Циона высокая, словно гренадер… – от Цилы веяло уютом и спокойствием.

По дороге в Банбери они не говорили об Израиле. Цила рассказывала о довоенном Будапеште, они обсуждали будущие концерты Тупицы Авербаха, в Лондоне:

– Она не знает, что ее мужа застрелили по моему приказу, – понял Джон, – то есть по приказу Старика, который я выполнял. Два раза, кстати. В первый раз Итамар спасся с подорванной нами «Ханы», но не избежал нашей пули, так или иначе… – сидя на лужайке, рядом с баржой, Джон понял, что у него ничего не получится:

– Я не смогу ей лгать, не смогу и не захочу. Она не согласится уехать из Израиля ради сомнительной доли любовницы женатого человека. Хотя я бы снял ей хорошую квартиру, позаботился бы о школе, для девочки… – Джон вздохнул:

– Женатого на ее подруге. Цила не Циона, она так никогда не поступит… – он, осторожно, вынул кролика из рук дочки. Полина спала, причмокивая пухлыми губками:

– Она родилась в спальне Ционы, – вспомнил герцог, – я первым взял ее на руки. Она меня схватила за палец, когда ее начали мыть. Схватила, и не отпускала… – поворочавшись, дочь нашла его ладонь. Джон пока не хотел забирать девочку из Банбери:

– Она малышка, ей нужна мать. Циона ничего с ней не сделает, за ней присматривают. Да и она, кажется, успокоилась… – жена учила Полину чтению, играла с ней на фортепьяно, гуляла в парке, с пони и спаниелями, возилась с цветами и пчелами, на маленькой пасеке:

– Года через три Полина переедет в Лондон, – подумал Джон, – когда придет время для школы. Тогда я что-то решу, насчет Ционы. К тому времени, может быть, у меня и Адели все сложится. Мне еще нет сорока. Я не хочу всю жизнь провести рядом с женщиной, которая словно тот волк, в русской пословице, смотрит в лес. Я хочу настоящую семью, как у дяди Джованни, как у Марты… – аккуратно укрыв дочь шотландским пледом, он постучал в детскую сына: «Долго не засиживайтесь».

– Скоро ложимся, папа… – донесся до него мальчишеский голос, – нам с кухни какао принесли, с печеньем… – забрав с маленького столика пустой стакан, из-под молока с медом, Джон, напоследок, перекрестил девочку:

– Спи спокойно, милая… – оставив стакан у двери, для лакея, он остановился у большого, полукруглого окна. Детские помещались в одной из башен замка.

Мрамор фонтана блестел под низким солнцем. Цила, в свитере и джинсах, бросала палочку черному спаниелю. Собака ластилась к женщине, Цила гладила длинные, шелковистые уши:

– У нее тоже есть титул, – отчего-то, подумал Джон, – Циона воспользовалась ее паспортом, чтобы проникнуть в Венгрию, войти в доверие к покойному фон Рабе… – он вспомнил улыбку Цилы:

– Ваша Полина очень похожа на Фриду, дочку тети Эстер. Да вы и сами видите, наверное… – Джон кивнул:

– Они родственницы, понятно, почему они похожи… – герцог постучал пальцами по стеклу:

– Ерунда. Даже если что-то такое и случилось, Циона избавилась бы от ребенка. Она еврейка, зачем ей отродье отъявленного нациста? Циона ненавидела фон Рабе… – в рыжих волосах Цилы играл закат:

– Она, наверное, обручена с кем-то в Израиле, – решил Джон, – просто не говорит. Там не принято долго вдоветь… – задернув гардины, на окне, герцог пошел в апартаменты жены.

В антикварном, венецианском зеркале, отражались распущенные по плечам рыжие волосы, черный шелк отделанного брюссельским кружевом пеньюара.

Ухоженная рука протянулась к мрамору раковины, повертела флакон: «Penhaligon’s Blenheim Bouquet. Парфюмеры, поставщики Ее Величества Королевы Елизаветы Второй». Мыло, в фарфоровой шкатулке, тоже пахло сандалом:

– Бритву он здесь не держит, – хмыкнула Циона, – он бреется в своих апартаментах… – муж обычно уходил к себе рано утром, когда Циона еще спала:

– Даже когда мы завтракаем в постели, он, все равно, потом идет в свою спальню… – пока Полина была маленькой, ее колыбель стояла в апартаментах Ционы. Она не могла пожаловаться на мужа:

– Джон менял ей пеленки, мыл, приносил мне для кормления. Всего лишь две ночи в неделю, правда… – Циона взяла свой лосьон, от Элизабет Арден, – но теперь его все считают прекрасным отцом. Он вообще очень убедителен, во всем. Все поверили, что у меня расстроены нервы, и мне противопоказан шум… – она прислушалась. В спальне включили радио:

– Шопен, – поняла Циона, – я играла этот ноктюрн. Волчонок сейчас в Лондоне, у него концерты с маэстро Менухиным, а ему всего пятнадцать лет… – девушка едва подавила желание швырнуть флакон прямо в зеркало:

– Проклятый мерзавец запер меня здесь, заставил отказаться от карьеры музыканта. Я разыгрываю гаммы с девчонкой, обрезаю розы и учу ее читать… – Циона не испытывала никаких чувств к дочери:

– Она мне не нужна, мне нужна только Фрида. Фрида мое настоящее дитя, от любимого человека, а девчонка пусть остается с отцом. Она, все равно, больше любит Джона… – дочь ждала выходных, не отходила от Джона и потом, всю неделю, говорила о его подарках:

– Он ее балует, – Циона, медленно, протирала лицо лосьоном, – ни в чем не отказывает. Кролика притащил, словно ей мало здешнего зверинца. Впрочем, он и мне ни в чем не отказывает… – в замок, с курьерами, доставляли пакеты из дорогих лондонских магазинов. Муж никогда не интересовался предпочтениями Ционы:

– Он знает мои размеры и заказывает все по своему выбору. Мне даже рта раскрыть нельзя… – она получала шелковое белье, американские чулки, французские духи. В пакетах лежали кашемировые свитера, на Рождество из Лондона привезли изящную, шубку, темной норки. После рождения Полины герцог подарил Ционе жемчужное ожерелье:

– Я ношу драгоценности в постель и на семейные обеды… – девушка скривила губы, – моя гардеробная забита вещами, которые мне некуда надеть. Макс возил меня в оперу, он обещал мне балы и званые приемы… – Циона не могла выехать даже в деревенское Банбери.

Миссис Мод, надзирательница, как о ней думала Циона, приставленная к ней мужем, во время беременности, изображала личную горничную ее светлости. Миссис Мод, женщина средних лет, с повадками работницы тюрьмы, неожиданно ловко ухаживала за ногтями Ционы, делала ей массаж и подстригала волосы:

– У нее на лице написана преданность Британской империи и лично его светлости герцогу Экзетеру, – кисло подумала Циона, – она мне не поможет… – к городскому телефону Циону не подпускали, муж читал ее переписку. Она говорила только со слугами или Полиной:

– Когда девчонка была младенцем, я за весь день ограничивалась десятком слов, – поняла Циона, – с кем мне здесь разговаривать… – она даже не интересовалась меню, аккуратно появляющимся, каждое утро, на секретере в ее кабинете:

Циона взялась за серебряный гребень:

– Зачем читать, и так все понятно. Сегодня все поехали на пикник, а ее светлость поужинала в одиночестве. Суп биск и куриные котлеты, с ранним шпинатом, из Франции. Вчера был шоколадный мусс, сегодня, крем-карамель, завтра, наверное, подадут пирог с ревенем. Завтра вечером Цила уезжает. Джон расщедрился, отправляет ее в город на лимузине… – Ционе предстояло терпеть мужа и пасынка еще неделю пасхальных каникул:

– В воскресенье он идет с детьми в церковь, потом они навестят ярмарку… – о крещении дочери Циона узнала из объявления в The Times:

– Его светлость герцог Экзетер с супругой… – она едва ни выругалась вслух, – он меня даже имени лишил… – из газеты она поняла, что Полину крестили в Банбери. Девочке тогда исполнился год:

– Он мне ничего не сказал. Я думала, что он просто гуляет с детьми… – Ционе было все равно, кем вырастет дочь:

– Хоть огнепоклонницей, ее судьба меня совершенно не волнует… – в разговоре с Цилой, она, тем не менее, заметила:

– Полину представят ко двору, она леди. В аристократических кругах положено крестить детей. Да и меня растили атеисткой… – Цила кивнула:

– Меня и саму крестили. В любом случае, для нас девочка остается еврейкой… – Полина раздражала Циону тем, что была похожа на Фриду:

– Если бы она напоминала Джона, мне было бы легче, – вздохнула девушка, – а так я словно каждый день вижу мою девочку. Тетя Эстер украла ее у меня, воспользовалась моим отчаянным положением. Но Фрида еще узнает, кто ее настоящие родители… – Циона, регулярно, получала от тети Эстер семейные фотографии:

– Фрида ровесница Маленького Джона, ей тоже восемь. Она учится в школе, вступила в Бейтар… – Циона смотрела на длинноногую, худенькую, рыжеволосую девочку:

– Словно это я, в тридцать шестом году… – девушка захлопывала альбом:

– О Максимилиане тетя не пишет, и не напишет, даже если что-то и узнает. Газеты мне приносят без первых страниц. Я читаю только светские колонки, обзоры показов мод и рецензии на спектакли… – из соображений осторожности Циона не стала расспрашивать о новостях и Цилу. Она подняла глаза к светильникам, муранского стекла:

– Джон мог оборудовать мои апартаменты жучками и фотокамерами. Однако я была очень аккуратна, когда вернулась из комнат Цилы… – дождавшись, пока все отправятся в Банбери, Циона, внимательно, обследовала багаж подруги:

– Цила такая растяпа, что ничего не заметит… – она, победно, улыбнулась, – паспорт мне пригодится и во второй раз. Я ее заговорила, она не вспомнит о пропаже документа… – Циона не преминула похвастаться перед подругой домом на побережье и особняком в Озерном Краю:

– Я в тех местах не бываю, но ей не обязательно все знать. У меня одна гардеробная больше, чем ее домишко, в Петах-Тикве. У Цилы одно дешевое кольцо, от покойного Итамара, а у меня бриллианты, от Картье. В сейф Джона мне никак не пробраться, однако кое-какие драгоценности он мне оставляет, скряга. Очень хорошо, для побега мне понадобятся деньги… – встряхнув волосами, Циона оскалила белые зубы. Раз в месяц в замок, из Лондона, приезжал молчаливый врач. В случае нужды охранники были готовы отвезти ее с Полиной в госпиталь, в Банбери.

Циона задумалась:

– Полина любит возиться с цветами. Есть много ядовитых растений. Надо справиться, в энциклопедии, найти в парке подходящее. Но если она умрет, Джон меня из-под земли достанет. Ладно, я еще решу, как сбежать отсюда… – заставив себя успокоиться, она прошла в спальню. Муж курил, лежа в постели, просматривая газету. Шопен закончился, диктор сказал:

– Третье апреля, пятница. Прослушайте вечерние новости… – щелкнул рычажок радио, The Times, шурша, полетела на ковер. Скользнув в кровать, Циона обняла его:

– Паспорт под матрацем, потом я его спрячу в гардеробной. Джон туда не заглядывает. Скоро все закончится, какое счастье… – пеньюар распахнулся, Циона раздвинула ноги. Вдохнув запах сандала, девушка закрыла глаза: «Я найду Макса. Еще не знаю, как, но найду».