Читать книгу Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том восьмой - Нелли Шульман - Страница 8

Недорогой, но приличный пансион помещался на тихой Сильвер-стрит, неподалеку от деревянного, пешеходного Математического моста, соединяющего здания Квинс-колледжа. Зеленеющие ивы купали ветви в реке Кам. Из окон вестибюля и столовой пансиона, на первом этаже, виднелись торопящиеся через мост студенты. Юноши зажимали под мышкой портфели, разматывали шарфы и расстегивали плащи. Днем шел мелкий, неприятный дождь, но к закату распогодилось. Бронзовое солнце играло на черепичных крышах колледжей, освещало плавно скользящие по реке лодке.

– Вы, значит, тоже у нас студент… – добродушно сказал хозяин пансиона, склонившись над паспортом постояльца. За вырез вязаного жилета пожилой мужчина заткнул пенсне:

– Что изучаете, уважаемый… – юноша, в замшевой куртке и американских джинсах, с военного образца рюкзаком, покраснел:

– Юриспруденцию, господин. В следующем году я получаю диплом. Я решил провести пасхальные каникулы в Британии, ради практики в языке… – английский у немца оказался почти безукоризненным:

– Гамбург попал в нашу зону оккупации, – вспомнил хозяин, – мальчик погиб как раз над Гамбургом… – единственный сын владельца пансиона, пилот королевской авиации, не вернулся с боевого задания, за два месяца до победы:

– Юноша ни в чем не виноват, – напомнил себе владелец, – ему всего двадцать лет. Он был ребенком, когда закончилась война. Откуда я знаю, может быть, его родители погибли от бомбы, сброшенной моим мальчиком… – немец, аккуратно, расписался на карточке: «Фридрих Краузе». Хозяин протянул ключ, с тяжелой бляхой:

– Завтрак с восьми до десяти утра, газеты для постояльцев в столовой. Приятного вам визита… – юноша взглянул в сторону книжной полки. Владелец улыбнулся:

– Берите, пожалуйста. Библиотечка открытая, при отъезде вернете книги на место. Опять же, вы хотите совершенствоваться в языке… – мистер Краузе унес в свою комнату, на втором этаже, томик американского писателя Брэдбери:

– Роман, как у мистера Оруэлла, о будущем, – вспомнил хозяин, – там жгут книги, словно в Германии, во времена нацистов… – он подумал о голубых, спокойных глазах немецкого юноши:

– Ерунда, мистер Краузе совсем молод. Он не имеет никакого отношения к нацизму… – наверху, пролистав книгу, Фридрих кинул томик на постель:

– Ладно, это потом. Сперва надо пройтись по городу… – в Кембридж он приехал, следуя заданию, полученному от Садовника, в родном Гамбурге:

– Вернее, не в Кембридж, а в Лондон, – поправил себя юноша, – но сначала мне надо осмотреться и понять, как найти эту Адель Майер… – Фридрих, разумеется, ничего не сказал Садовнику, дисциплина оставалась дисциплиной, однако, услышав о поручении, юноша, скептически хмыкнул:

– С тем же успехом, можно искать иголку в стоге сена. Имя, фамилия, описание и возраст. Она вообще могла все придумать, эта Майер… – Садовник сообщил, что задание исходит от вышестоящих руководителей. Фридриху всегда казалось, что дома у Садовника пахнет плесенью:

– Это от его оранжереи, где он разводит орхидеи. Словно лежишь в гробу, и как они здесь детей растят… – на батареях сохли влажные пеленки, с кухни слышалось громыхание кастрюль и визгливый плач. Женившись четыре года назад, Садовник успел стать отцом троих детей:

– Арийцы обязаны заботиться о том, чтобы Германию населяли немцы, а не всякие черномазые или славяне… – заявлял на собраниях ячейки Садовник. Фридрих не любил бывать у него дома:

– Там нечем дышать, не то, что у меня… – поступив по стипендии в университет, юноша съехал из каморки, при пансионе «Талия». Он устроился практикантом, в уважаемую юридическую фирму. Фридриху хватало средств на съем просторной комнаты, с окнами на гамбургскую гавань:

– Руки у меня из нужного места растут, – юноша огляделся, – я побелил потолок и стены, переложил половицы. Здесь тоже чисто, место хорошее. Даже река видна… – он не хотел зря болтаться в Лондоне:

– Я здесь по настоящему паспорту, никто, ничего не подозревает, и у меня нет при себе оружия, только нож. Но все равно, не стоит рисковать… – каждое лето, перед каникулами, Фридрих делал вид, что едет в деревню, к дальней родне:

– С землей всегда нужна помощь, – объяснял он университетским приятелям, – тем более, там чистый воздух, солнце… – в сентябре все считали его загар именно деревенским.

Четвертое лето подряд Фридрих, с приятелями по движению, отправлялся в Дамаск. В Сирии, в тренировочных, полувоенных лагерях, его звали Фаридом.

Юноша рассматривал толпу студентов, галдящую на мосту:

– Вахид тоже взял местное имя, но понятно, что он из братства СС, я видел у него татуировку. Может быть, задание именно от него, или даже от Феникса… – о Фениксе, главе движения, они только слышали:

– Но это не сам фюрер, фюрер погипогиб, как герой, не желая попасть в руки варварских орд. Феникс воспитывает наследника фюрера. Придет время и сын вождя, станет нашим вождем… – после первого лета в Сирии юноша больше не видел Вахида:

– Скорее всего, он выполняет другое задание, – решил Фридрих, – но наши арабские друзья о нас заботятся… – немецких парней учили стрельбе, обращению с минами и взрывчаткой, водили их на показательные допросы:

– Ее допрашивать не надо, – ухмыльнулся Фридрих, – но можно заняться чем-то другим. Судя по описанию, эта фрейлейн Майер миленькая. Она арийка, пусть и наполовину. По крайней мере, так сказал Садовник… – фрейлейн Майер еще требовалось найти:

– Может быть, она здесь учится, – пришло в голову Фридриху, – но не бывает таких совпадений. В Британии сотни университетов, она могла давно уехать из страны… – он взглянул на часы:

– Пора перекусить. Заодно подумаю, где лучше искать эту Адель… – внизу хозяин указал налево:

– Перейдете Математический мост, прямо по Сильвер-стрит, и выйдете на Трампингдон-стрит. Бойкое место, там закусочные, кондитерские… – сунув в карман куртки портмоне, Фридрих остановился у перил:

– Похоже на наши университетские города, Гейдельберг, Геттинген. В Гамбурге все новое, а в Кембридже вокруг одна старина… – ближние часы гулко пробили шесть раз. Голубое, ясное небо, пронзали шпили церквей:

– Здесь Люфтваффе ничего не трогало, – понял Фридрих, – Кембридж не бомбили. От Гамбурга, как и от всей Германии, почти ничего не осталось. Но мы скоро возродимся, восстанем из пепла… – оторвавшись от перил, он услышал звонок велосипеда. Сердитый, девичий голос сказал:

– Хоть иногда смотрите по сторонам, мистер… – хорошенькая, кудрявая девушка, в пурпурном свитере и юбке бежевого твида, резко затормозила велосипед. Плетеная корзина, впереди, накренилась, под ноги Фридриху посыпались книги. Он едва успел подхватить тяжелый том: «Джон Рёскин. Современные художники».

Ветер зашелестел страницами, на первом листе Фридрих увидел росчерк: «Сабина Майер».

Под низким потолком разносился хрипловатый, сильный голос. В американской, музыкальной машине, вертелась пластинка:

Пахло дешевыми папиросами, женскими духами, на деревянных столах виднелись влажные следы от бокалов с вином. Губы цвета спелой малины выпустили колечко серебристого дыма. Покачав туфелькой, она хихикнула:

– Это единственное такое заведение в Кембридже. В остальных местах либо играют в дротики и пьют пиво, либо там очень чопорно. Цейлонский чай, девонширские сливки и бутерброды с огурцом, на белом хлебе… – тонкая бровь взлетела вверх. Она стукнула папиросой о край жестяной пепельницы:

– Но здесь мы делаем вид, что мы в Париже… – услышав его английский язык, фрейлейн Сабина, сразу заявила:

– Не затрудняйтесь. Я родилась в Судетах. Говорите со мной по-немецки… – она знала и французский язык:

– Еще я учу итальянский… – призналась девушка, – я специализируюсь по французскому искусству, но нельзя не говорить на языке Ренессанса… – Фридрих, все время, повторял себе, что ему надо уходить:

– Не рискуй, ты выяснил все, что хотел. Это счастливая случайность, такое нельзя было предугадать… – на Математическом мосту он едва не сбил с велосипеда сестру фрейлейн Адели Майер. Девушка изучала историю искусств в Ньюхем-колледже:

– Это второй женский колледж в Кембридже, после Гиртона, – объяснила она, – здесь только пять лет назад предоставили женщинам полные права на обучение. Теперь мы официально получаем дипломы бакалавров, а не так, как раньше… – девушка скривилась, – когда текст диплома был не таким, как у мужчин… – из соображений осторожности, Фридрих не упомянул о Гамбурге:

– Однако она слышит мой говор. Она поймет, что я с севера Германии… – он сделал вид, что учится в Киле. Услышав историю о пасхальных каникулах и совершенствовании языка, фрейлейн Сабина улыбнулась:

– У вас очень хороший английский, бойкий. Даже акцент его не портит… – поступив в университет, Фридрих бросил делишки с проститутками на Реепербан, однако английского языка юноша не оставил:

– Британской оккупационной администрации в городе больше нет, но у нас порт, – подумал он, – английский постоянно нужен. И для карьеры язык пригодится…

Юридическая практика, где работал Фридрих, занималась сопровождением корпоративных сделок. Он помнил недавний визит партнера, адвоката из Мюнхена. Герр Герберт Штрайбль водил британский лимузин, носил сшитые на заказ в Италии костюмы и сверкал бриллиантами, в запонках накрахмаленной рубашки:

– Он близкий знакомый канцлера Аденауэра, активист Христианского Социального Союза, его фотографии печатают в газетах… – Фридрих тоже намеревался сделать блестящую карьеру. Юноша изучал фотографии новых квартир, в витринах агентств по продаже недвижимости:

– У меня будут апартаменты в пять, шесть комнат, с высокими потолками, с видом на море. Свой лимузин, загородный дом, на побережье… – у адвоката Штрайбля имелось шале, в Баварских Альпах:

– Я купил развалины по дешевке, – вспомнил он небрежный голос, – раньше дом принадлежал семье промышленников фон Рабе. У них не осталось наследников, на месте их берлинской виллы выстроили новые жилые кварталы. Их шале, в конце войны, расстреляли американские артиллеристы, прямой наводкой. Тамошний район сильно пострадал… – Штрайбль покашлял:

– Это темная тень нашей истории, так сказать. Чем скорее мы забудем о случившемся, тем лучше. Мы теперь новая страна, Западная Германия… – Фридрих понял, что шале находится рядом с разгромленной виллой покойного фюрера, в Бертехсгадене:

– Наследник нашего вождя восстановит былое величие Германии… – сказал себе юноша, – мы ничего не забудем… – он не собирался забывать и сведения, полученные от фрейлейн Сабины. Девушка, с удовольствием, болтала с ним. Они заказали бутылку вина, испанские оливки и сырную тарелку:

– Дома мы говорим на английском языке… – заметила фрейлейн, – наш отчим, англичанин… – Фридрих узнал, что фрейлейн Адель Майер, весной стала солисткой оперы, в Ковент-Гардене. Он услышал о будущем представлении «Глорианы», запомнил название улицы, в Хэмпстеде, где помещался семейный особняк:

– Наш отец родился в Судетах, – сказала девушка, – он бежал в Лондон, от нацизма и погиб при бомбежке… – Фридрих не сомневался, что покойный герр Майер был левым:

– Социалист, или вообще коммунист. Сабина не носит крестик. Впрочем, какая разница? Главное, что он был немцем. Она темноволосая, но на юге много таких. У фюрера тоже были темные волосы, да и я не блондин… – на ее висках курчавились трогательные завитки. Глаза Сабины напомнили Фридриху спелые, летние вишни.

Они потанцевали, под пение Пиаф. Сабина переводила ему слова:

– Il dit: «Rappelle-toi tes amours», помни о своих любовях, не забывай их… – у девушки была маленькая, почти незаметная грудь. Она ловко двигалась, увлекая за собой Фридриха:

– Я редко танцую, – вздохнул он, – я много работаю, у меня нет времени на развлечения… – на собраниях ячейки Садовник предостерегал молодежь от разнузданного, американского джаза, курения и алкоголя:

– Это все развращает немцев, – партайгеноссе поднимал вверх палец с обгрызенным ногтем, с черной каемкой земли, – надо петь наши народные, исконные песни… – Фридрих, впрочем, не видел ничего плохого в французском вине:

– В Германии тоже пьют вино. Герр Герберт говорил, что у него есть свой виноградник, на Рейне… – он напоминал себе, что должен подняться и уйти, сославшись на усталость:

– Нет смысла здесь оставаться. Я узнал все, что мне было нужно, незачем маячить в Кембридже. Надо ехать в Лондон, встречаться, так сказать, с мисс Аделью… – Фридриху поручили передать девушке привет. Садовник ощерил мелкие, кривоватые зубы:

– С востока. Она поймет, о чем речь. Скажи, что друзья не выпустят ее из поля зрения… – вместе с кофе принесли счет, фрейлейн Сабина извинилась:

– Я сейчас, герр Фридрих… – невозможно было и думать о том, чтобы протащить ее в комнату, в пансионе:

– Мимо хозяина не пройдешь, а у нее женский колледж… – Фридрих помотал головой:

– Оставь, это опасно. Правда, я ей сказал вымышленную фамилию, не упоминал о Гамбурге, но все равно… – он ничего не мог с собой сделать:

– У меня ничего не случалось с достойными девушками. Только со шлюхами, на Реепербан… – он понял, что покраснел:

– Я просто ее поцелую. Шлюхи никогда не целуют клиентов. Она очень красивая, фрейлейн Сабина… – оставив на столике деньги, он быстро спустился по крутой лесенке. В свете тусклой лампочки, у телефонного аппарата, фрейлейн подмазывала перед зеркалом губы:

– Она курит, пьет, пользуется косметикой. Садовник предостерегает нас, от таких знакомств… – стройные ноги, в нейлоновых чулках уходили под едва прикрывающую колени юбку. Она наклонилась к зеркалу. Фридриху стало жарко, вино зашумело в голове:

– Один поцелуй, и все… – он был выше девушки почти на две головы. Фрейлейн Сабина не успела ничего сказать. Помада полетела под столик, она сдавленно крикнула:

– Оставьте меня, вы не смеете… – Фридрих прижал ее спиной к стене, не давая вырваться. Он что-то бормотал, ладонь поползла под сбившуюся юбку. Пальцы обожгло горячее, гладкое. Девушка, извернувшись, попыталась выскользнуть из его рук:

– Помогите, кто-нибудь… – Фридрих путался в застежке своих джинсов:

– Я не могу больше терпеть. Здесь такой шум, что ее никто не услышит… – сильная рука схватила его за плечо:

– Убери свои грязные руки, подонок… – Фридриха отбросили в сторону, девушка разрыдалась:

– Инге, Инге, надо позвать полицию… – мощный, рыжий парень, раздув ноздри, двинулся на Фридриха:

– Обойдемся без полиции… – хмуро бросил он, – я сам с ним разберусь… – прикрывая руками окровавленный нос, Фридрих ринулся вверх по лестнице.

Серебряный браслет, на тонком запястье Сабины, поблескивал в огоньках фонарей, освещающих вход в Квинс-колледж. Велосипед прислонили к скамейке, Инге укрыл девушку курткой:

– Я так и подумал, что ты пойдешь в это кафе, – тихо сказал он, – ты всегда пьешь там кофе, после библиотеки… – обхватив острые колени руками, Сабина всхлипнула:

– Ты должен был только на следующей неделе вернуться из Эдинбурга… – Инге отозвался:

– Позвонили из лаборатории Кавендиша. Заболел штатный преподаватель, мне надо взять его семинары, с первокурсниками… – Сабина подумала:

– Инге девятнадцать, а он преподает. Когда мы гостили на островах, я случайно услышала разговор взрослых… – так Сабина, по привычке, называла мать, отчима и всю родню:

– Тетя Констанца сказала, что Инге очень талантлив. Он, попросту, гений… – подув на свежие ссадины, на костяшках пальцев, гений похлопал себя по карманам джинсов:

– Когда я ему нос разбил, я, кажется, обронил сигареты. Дай мне одну… – щелкнула зажигалка, Инге хмыкнул:

– Немец. Сабина сказала, что ему двадцать лет. Он не может иметь отношения к беглым нацистам. Он просто пьяная бошевская свинья, не стоит беспокоить дядю Джона из-за такой ерунды. Тем более, он сейчас с тетей, в Селлафилде… – Инге даже не заехал в Лондон. Два раза поменяв поезда, он добрался до Кембриджа пару часов назад.

Позвонив в общежитие Сабины, в Ньюхем-колледже, он услышал от ее соседок, что девушка пошла в библиотеку. Инге поправил куртку на ее стройном плече:

– Так я тебя и отыскал. Пожалуйста, не думай больше об этом подонке. Ты ни в чем не виновата… – он бросил взгляд на браслет:

– Сабина его носит, не снимает. Четыре года прошло, а она каждый день надевает мой подарок. Скажи ей все, скажи… – Инге вернулся из Эдинбурга с обтянутой бархатом, изящной коробочкой, с клеймом дорогого ювелирного магазина, на Королевской Миле. Забежав в свои комнаты, в общежитии колледжа Корпус Кристи, поменяв рубашку, он повертел футляр:

– Профессор Борн специалист в квантовой механике, а не в других вещах… – юноша покраснел, – к тому же, он никогда не встречал Сабину, не говорил с ней… – Борн предостерегал Инге от ранней женитьбы:

– Природные инстинкты надо смирять работой, – скрипуче замечал профессор, – я женился на четвертом десятке, защитив докторат и опубликовав тридцать статей… – первая статья Инге, в соавторстве с другим аспирантом, выходила следующим месяцем. Он собирался взять оттиск с собой, на острова:

– Тетя обрадуется. Она, кстати, летала к Борну. Наверняка, они меня обсуждали… – Борн напоминал Инге о многообещающих, молодых ученых, после женитьбы погрязших, как выражался профессор, в бытовых заботах:

– Конечно, глава семьи не взваливает на себя уход за младенцами, для этого и нужна жена… – добавлял Борн, – но в браке расходы всегда увеличиваются. Жен и детей надо кормить и одевать… – в магазине, на Королевской Миле, рассматривая кольца, Инге разозлился:

– Наплевать. Я всегда езжу третьим классом, сам стираю и убираю, и даю частные уроки. Сабина достойна самого лучшего кольца… – топазы, обрамлявшие небольшой бриллиант, напомнили ему о глазах девушки.

Теплый, весенний ветер шевелил темные, кудрявые волосы. Вспыхивал и тух огонек ее сигареты. Сабина шмыгнула носом:

– Я тебе не сказала, со всей суматохой. Мама звонила, тетя Цила с дочкой и Тупица прилетают в Лондон, в конце недели. Тетя Цила приезжает с миссией, от Еврейского Агентства, а Тупицу пригласил на мастер-класс Иегуди Менухин… – Инге присвистнул:

– Даже я о нем слышал. Тупице всего пятнадцать лет. Впрочем, он гений… – Сабина едва не сказала:

– Как и ты. А я просто изучаю импрессионистов. Потом я поступлю в Королевскую Академию Искусств, открою галерею, или стану куратором… – она, незаметно, прикусила губу:

– Инге и не думает обо мне. Мы выросли вместе, я для него, как сестра. Но тем Рождеством, когда он подарил мне браслет, он меня поцеловал, пусть и в щеку… – пальцы девушки задрожали, пепел упал на скамейку:

– Если он сейчас возьмет меня за руку, все будет хорошо… – загадала Сабина, – он говорил, что профессор Борн почти сорок лет женат. И у нас так же случится… – его ладонь была теплой, уютной, надежной:

– Жаль, что с этими семинарами в Лондон никак не выбраться, – вздохнул Инге, – не посидеть с Тупицей за чашкой кофе… – юноша добавил:

– Но ты можешь поехать, на день… – он все держал ее за руку. Сабина помотала головой:

– У меня доклад на коллоквиуме, на следующей неделе. И я не хочу пропустить письмо, от дяди Мишеля… – Инге вспомнил:

– Год в Сорбонне. Но я не могу больше ждать, не могу и не хочу. Пошло оно все к черту… – Сабина ахнула:

– Инге, что ты… – не отпуская ее руки, он оказался на коленях. Юноша вскинул голубые глаза:

– Сабина, я давно хотел сказать… – ее длинные ресницы затрепетали. Она легко, сбивчиво дышала, не сводя с него взгляда:

– Сабина, я тебя люблю… – Инге понял, что больше ничего не боится, – я всегда буду любить тебя, сколь я жив. Пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой… – он не хотел отрываться от ее знакомых, хрупких пальцев. Ему пришлось неловко, одной рукой, шарить в кармане джинсов:

– Сабина, если ты только согласишься, я всегда останусь рядом с тобой… – бриллиант сверкал в свете звезд. Сабина заметила, как блестят его глаза:

– Инге, Инге… – она потянулась вперед, – Инге, я не могу поверить… – она поверила, когда ощутила на губах его слезы:

– Я тоже плачу, – поняла Сабина, – я еще никогда не целовалась, по-настоящему. Это в первый раз, и у Инге, кажется, тоже… – она услышала шепот:

– Тоже. Я так люблю тебя, так люблю… – кольцо скользнуло ей на палец, куртка Инге полетела на землю. Звякнул звонок велосипеда, Сабина выдохнула:

– Я тоже, тоже. Инге, мой Инге. Иди ко мне, пожалуйста… – ивы шелестели листьями, в реке плеснула полуночная рыба. Инге закрыл глаза: «Вот и все. Теперь мы вместе, навсегда».