Читать книгу Неурядицы в вечерних землях. Очерки политической философии христианского либерализма - Николай Блохин - Страница 7

Без особых преувеличений можно сказать, что вклад Саттона позволяет осмыслить всю экономическую историю СССР – в той мере, в какой она вообще может быть известна. Последняя оговорка очень важна. Советская статистика снабжает нас множеством данных о продукции советского народного хозяйства. Но как понимать эти данные, выраженные в денежных ценах?

В ситуации, когда торгуют независимые друг от друга продавцы и покупатели, денежная цена – это условие сделки, на котором сошлись обе стороны. То, что покупатель согласился купить именно этот телефон, или чайник, или корзинку клубники, причём именно за эту цену – хотя мог купить что-нибудь другое, а мог и поберечь деньги – свидетельствует, насколько высоко он оценил свою покупку.

Следовательно, если в нынешнем году продано чайников на общую сумму в X рублей – это значит, что всю эту продукцию потребители сочли полезной. Информация о совокупной стоимости чайников, проданных в этом году – это информация об определенном количестве полезной продукции.

Но что нам сообщает, например, фраза «советское станкостроение в 19… году произвело продукции общей стоимостью столько-то рублей»? Эти станки не продавались на рынке, а распределялись среди потребителей директивным образом. В принципе, производители не должны были решать, кому поставить продукцию, а потребители – у кого её получить (при этом, конечно, в реальной советской экономике всегда существовала серая зона, пространство многообразных манипуляций). Потребители, получающие эту продукцию, должны были перевести определенную сумму со своего счёта на счёт станкостроительного предприятия. Какую сумму переводить, решали, опять же, не потребители и не продавцы, а центральное руководство, назначившее такие-то цены. Эти директивные цены ничего не говорят о том, по какой цене эти станки продавались и покупались бы на свободном рынке. Может быть, реальная цена на реальном рынке оказалась бы ниже. А может быть – и выше.

Другими словами, там, где товары не продаются и не покупаются по свободному выбору продавцов и покупателей, цены несут только одну информацию: сама планирующая инстанция таким-то образом оценивает такие-то блага23.

«Деньги», с которыми работали советские планирующие инстанции, были, по сути дела, просто счётными единицами. Их использовали, чтобы осуществлять агрегирование разнородных натуральных показателей. Грубо говоря, чтобы не складывать килограммы со штуками, а литры с километрами, все эти килограммы и километры переводили в рубли. Но поскольку никаких необходимых соотношений между натуральными показателями и «счётными» рублями нет, такой перевод чреват как непреднамеренными искажениями, так и сознательными манипуляциями заинтересованных сторон. Поэтому даже и о физическом объеме произведенной продукции денежные показатели советской статистики свидетельствуют весьма ненадежным образом. Историкам советской экономики приходится работать с данными, которые им предоставляет советская статистика – с «денежными» показателями – пытаясь с помощью тех или иных методик делать поправки на искажения, возникавшие при назначении «цен». Разные исследователи используют разные методики. Поэтому неудивительно, что в оценках темпов роста и других показателей советского производства между исследователями нет единства24.

Тем не менее, не вызывают сомнений следующие моменты: в первые годы правления большевиков произошёл чудовищный обвал экономики – несопоставимо больший, чем даже экономический спад в годы Первой мировой войны, предшествовавшие революции. В 1918—1921 годах национальный доход на душу населения падает практически вдвое. Затем происходит неполное восстановление в годы НЭПа. Даже к 1928 году национальный доход на душу населения так и не возвращается к уровню 1913 года25.

После 1928 года экономика уже полностью переводится на социалистические рельсы; разворачивается социалистическая индустриализация. Производилась она, в полном соответствии с теорией Хайека, за счёт массированного копирования производственных процессов, разработанных и внедренных в странах с рыночной экономикой. Происходило это, повторюсь, не потому, что советские люди были не способны разработать своё – были способны, и разрабатывали – но потому что плановая экономика в принципе не приспособлена экспериментировать, рисковать, проверять решения методом проб и ошибок.

В 1930-е – 1960-е гг. (особенно в пятидесятые, во многих отношениях ставшие пиком советского развития) социалистическая индустриализация обеспечивает быстрые темпы роста физических объемов производства. Затем, в 1970-е – 1980-е, происходит замедление темпов роста физических объемов производства. При этом падает производительность использования факторов производства26.

Разные авторы по-разному объясняют замедление последних советских десятилетий. Кто-то говорит, что вину следует возложить на «ужасные инвестиционные решения» советских властей27. Кто-то винит низкую эластичность замещения труда капиталом, связанную, предположительно, с тем, что в советской экономике производилось накопление лишь ограниченного набора капитальных благ28.

Кто-то утверждает, что проблема заключалась в низких темпах замещения основных фондов – новые производственные мощности продолжали вводиться, но они по большей части просто дополняли старые производственные мощности. Широкомасштабная модернизация старых производств, как и замена старых производственных мощностей новыми, не производилась; или, по крайней мере, это происходило очень медленно29.

Кто-то напоминает, что не обновлялась сама структура советского производства – однажды установленное распределение производственных мощностей и объемов производства не только между отраслями, но даже между предприятиями не менялось десятилетиями30.

Все эти наблюдения, вероятно, не противоречат, а дополняют друг друга. Все они легко сочетаются с ещё одним тривиальным соображением: обеспечивать быстрый рост физических объемов производства, копируя товары и производственные процессы, разработанные кем-то другим, можно лишь до тех пор, пока вы создаёте новые отрасли производства на пустом месте – потому ли, что раньше таких производств не было вообще, или потому, что они были разрушены.

Но постоянно, в рабочем порядке, усовершенствовать использование уже имеющихся производственных мощностей – это гораздо более сложная задача. Ни у кого на свете нет готовых решений, что делать именно с вашими предприятиями, в ваших производственных цепочках, для ваших потребителей, применительно к структуре производства, сложившейся именно у вас, с учётом ваших местных особенностей. Поскольку таких решений ни у кого нет, их негде купить в готовом виде. Значит, надо разрабатывать, проверять и внедрять на месте. Но именно это вызывало у советской системы непреодолимые затруднения.