Читать книгу Гаухаршад - Ольга Иванова - Страница 10

В конце зимы казанский хан Мамук помиловал улу-карачи Кель-Ахмеда и мансурского эмира Агиша. Оба престарелых вельможи провели в зиндане немало дней. Они не узнали Казань, когда вышли из неволи. Город был взбудоражен. Жители столицы собирались небольшими группами на базарах, площадях, около мечетей, громко выражали недовольство правлением хана. Люди, ещё вчера выступавшие против Мухаммад-Эмина, сегодня молили Всевышнего о его возвращении. Правление Мамука переполнилось беззаконием, беспричинными казнями, грабежами и поджогами казанских аулов. Девушек увозили из их домов на поругание воинам Мамука, у торговцев отнимали товары, у земледельцев – скот и запасы зерна. На иноземных купцов наложили крупные поборы, доселе невиданные в этом ханстве. Казанские вельможи со страхом взирали на непредсказуемого повелителя, по прихоти которого каждый из них мог лишиться имущества, земель, свободы, а то и жизни. Сам хан проводил время в пирах и развлечениях, но его соратников уже не удовлетворяли мелкие грабежи, им хотелось большой, настоящей добычи. Они ждали от своего предводителя приглашения в набеги, к которым привыкли за свою воинскую жизнь, состоявшую из бесконечных битв.

Мамук помиловал эмира Кель-Ахмеда с одной целью: он не мог справиться с большой государственной махиной. Хан чувствовал сгущавшиеся над головой тучи, хотя и не опасался за свою жизнь, но желал, чтобы неприятными делами занялся улу-карачи. Дни, проведённые в сыром, холодном зиндане, научили Кель-Ахмеда многому. Он не поднялся на открытую борьбу против Мамука, а сделал вид, что полностью согласен с его грабительской политикой. Всё чаще повелитель заговаривал о набегах. Но длительные походы следовало отложить до лета, наступал первый весенний месяц, нёсший за собой распутицу, ледоход и весенние разливы.

– Мы пойдём на Арск, – заявил на одном из заседаний дивана хан. – Местный князь отказался доставить ясак, который я наложил на его княжество. День пути, и мы будем у стен бунтовщика. Мои воины засиделись на месте, их сабли ржавеют в ножнах, батыров ждёт знатная заварушка!

Глаза хана Мамука загорелись, казанские вельможи вяло соглашались с ним, кивали головами.

– Но вы должны пойти со мной. – Мамук указал на улу-карачи и других предводителей «восточной» партии. – В моей борьбе с бунтовщиками не помешают и ваши воины, пусть поучаствуют в славной битве!

Повелитель покинул диван в лучшем расположении духа. Давно он не слышал возражений от казанцев; гордые карачи соглашались с ним во всём. И этот поход на Арск должен был сплотить их воедино и дать напиться крови его сибирцам, жаждущим битвы и добычи. Хан Мамук уже слышал лязг откидывающихся ворот городка, видел несущихся по горящим улицам всадников, трусливых людишек, разбегавшихся в разные стороны, длинные обозы, гружёные добром.

Оставшиеся в Тронном зале вельможи переглянулись и, не говоря ни слова, поднялись со своих мест. Казалось, каждый боялся вымолвить лишнее слово, опасался своего соседа и участи, какая могла последовать вслед за неосторожными речами. Хранитель ханской сокровищницы нагнал улу-карачи. Почтенный Ислам-бек выглядел расстроенным:

– Уважаемый эмир, не уделите ли вы мне немного вашего драгоценного внимания?

Кель-Ахмед кивнул головой:

– Только там, где мы можем поговорить без посторонних глаз и ушей.

– В моей сокровищнице, – шепнул хранитель. – Я не вижу места надёжней.

Вдвоём они поспешили в подвалы, где располагалась ханская казна и самая ценная её часть – сокровищница, созданная ещё при хане Махмуде. Стражники кланялись важным вельможам, торопились отпереть массивные замки. Глухо лязгали решётки, расположенные через каждые двадцать шагов. Факелы, воткнутые в железные гнёзда, откидывали на вошедших мужчин мерцающий свет, и причудливые тени плясали по каменным стенам подвала.

Они остановились в комнате, которая служила Ислам-беку кабинетом. Здесь хранились книги с описями сокровищ и древние манускрипты, перечислявшие драгоценные камни, их свойства и условия хранения. Улу-карачи чувствовал себя Али-бабой из старой сказки, которую в детстве рассказывала ему нянька. Кель-Ахмед был на пороге пещеры, где хранились несметные богатства страны, но даже он, первый вельможа Казани, ни разу не входил в эту обитель. И сейчас она оставалась недоступной, пряталась за ещё одной стеной и самой массивной решёткой, крепко вмурованной в камень.

– А теперь можно и поговорить, – с облегчением вздохнув, произнёс Ислам-бек. – Поверьте, благородный эмир, я не сплю уже несколько ночей и не в силах справиться со своими страхами.

– Что же вас беспокоит, уважаемый бек?

– Наш новый повелитель! – Хранитель сокровищницы взмахнул широкими рукавами, отороченными россыпью мелких сверкающих камней. – Он вызывал меня на днях и требовал ввести его в сокровищницу. Хан Мамук желает выбрать подарки своим огланам, вознаградить их за верность. Он считает, что заветная комната должна быть всегда открыта для него.

– Но это невозможно! – Улу-карачи, закипая гневом, который он и не собирался скрывать перед лицом хранителя, ударил кулаком по массивному столу. – Со времён сына великого Улу-Мухаммада правители пополняли сокровищницу ханства, но никто не осмелился её разорять. Не было повелителя, который запустил бы сюда руку даже в тяжёлые времена, когда требовались деньги на походы и войну. Нашими предками завещано хранить и преумножать неприкосновенный запас. И только угроза гибели ханства может позволить открыть двери хранилища!

– Я знаю об этом, великий эмир. Но ещё мой отец, достопочтимый Ураз-бек, рассказывал мне старую персидскую легенду, будто бы благородные камни – творение самого Иблиса. Когда-то Иблис заметил, что Ева любуется прекрасными цветами в садах Аллаха, и дал драгоценным камням великолепный блеск, дабы возбуждать в людских сердцах алчность и соблазн. Хан Мамук не отступится от сокровищницы. Как только он вернётся из похода, ему захочется вознаградить своих воинов, и он войдёт в наше священное хранилище!

Глаза улу-карачи сверкнули яростно, он медленно покачал головой:

– Этому никогда не бывать, Ислам-бек, Мамуку не достанется даже самое малое колечко, хранимое вами. А теперь прощайте, мне следует отдать распоряжение своим воинам, пора готовиться к походу на Арск.

В тот же вечер из дворца улу-карачи Кель-Ахмеда выехал всадник. Тайный гонец направлялся в Арск к местному князю с предупреждением о смертельной опасности, которая грозила непокорному городку.

Соединённые отряды казанских карачи и сибирских воинов Мамука вышли из Казани в хмурое, ветреное утро. Редкий снег, кружась, падал на гривы коней, на кольчуги и шлемы воинов. На привал остановились, когда до Арска оставалось не более часа пути. Казаки давали передохнуть коням, разжигали костры, ждали идущие следом обозы. После короткой остановки спешно собрались в путь, хан приказал добраться до Арска до вечерней темноты, пока городские ворота открыты.

Уверенный в том, что арский князь ничего не знает об их планах, Мамук мечтал беспрепятственно войти в город, обречённый на разорение. Но на подходе к Арску повелитель обнаружил потерю: все карачи во главе с эмиром Кель-Ахмедом и отрядами казанских казаков покинули его. А сумеречные стены городка встретили сибирцев странным безмолвием и тишиной. Ворота оказались заперты, и когда воины попытались подступить к стенам, на их головы посыпался град стрел. Защитники крепости приготовились к серьёзной обороне.

Ханское войско простояло под Арском несколько дней, опустошило окрестные селения и вынуждено было вернуться в Казань ни с чем. Но и ворота столицы ждали их наглухо закрытыми. Сибирцы принялись роптать, они опасались застрять в весенних разливах рек и призывали хана Мамука отступить в их родные края. В опустошённых аулах не оставалось продовольствия, местные жители угнали весь скот, и Мамук с воинами, опасаясь нескончаемых бедствий, отправились в Кашлык. Заносчивый Шейбанид продержался на троне Казани менее пяти месяцев.

Улу-карачи Кель-Ахмед ждал вестей от верных людей. Родовой дворец эмиров Ширинских напоминал крепость, приготовившуюся к долгой осаде: двор был полон вооружёнными казаками. Воины Кель-Ахмеда каждые полчаса объезжали сложенные из камня стены, окружавшие дворец улу-карачи. Личная охрана в полном боевом вооружении никого не допускала в кабинет господина без его особого распоряжения.

Кель-Ахмед в задумчивости перебирал бумаги на своём столе. Под распахнутым казакином из зелёной парчи виднелся тёмно-вишнёвый кулмэк[23]. Драгоценный пояс с застёжкой, украшенный бирюзой и опалами, был перекинут через подлокотник кресла. Эмир затёкшей спиной прислонился к обитой бархатом спинке сидения, неспешно провёл старческой ладонью по ажурным завиткам пояса, его взгляд задержался на крупном топазе. В его роду всегда ценились редкие камни за необычный цвет, чистоту и крупные размеры. Топаз был красив, отсвечивал прозрачным золотистым свечением на голубую бирюзу, хороводом кружившую вокруг камня. «Помоги мне, о Камень, дарующий заблудшему в лабиринте истины внутреннее просветление![24] Укажи, правильный ли я избрал путь, не была ли вся моя жизнь ошибкой, долгой ошибкой длиною в целую жизнь!»

Кель-Ахмед вздрогнул от этой мысли, столь неожиданно пришедшей в его голову. С каким нетерпением когда-то он ожидал смерти отца, как рвался к власти! Он презирал своего родителя, который поддерживал мирные отношения с урусами, и его политику называл трусостью слабого старика. Все эти годы Кель-Ахмед придерживался иных взглядов, всю жизнь провёл в борьбе за «восточную» направленность великого ханства. А ныне всё перемешалось в его голове, зашатался замок так долго лелеемых планов, рухнул вместе с шейбанидом Мамуком. Может быть, следовало обратиться за новым повелителем в Ногайскую степь или послать своих людей в Хаджитархан. Но никто не мог уверить старого улу-карачи, что пришлый правитель, воспитанный в чужих землях, не поведёт себя в Казанском ханстве, подобно башибузуку, ворвавшемуся во враждебный город.

Мало кто из вельмож казанских знал о его метаниях. Знатнейшие карачи и сами проводили дни и ночи в раздумьях. Страна не могла оставаться без повелителя; Казань ждала своего правителя, и даже притихшие улочки и слободы, казалось, переполнились людским ожиданием. Никто из жителей ещё не знал, что ширинский эмир, глава казанского дивана, решился поменять политику государства, доверенного его заботам. То, что многие годы для него казалось невозможным, случилось в одночасье. Встав этим утром со своего ложа, эмир решил отправить гонцов к казанским карачи и объявить им свою волю. Казань должна была примириться с Москвой и просить на ханский престол сына покойного Ибрагима.

Шум, донёсшийся со двора, заставил Кель-Ахмеда вскинуть голову. Он тревожно прислушивался к топоту коней, окрику стражи и многоголосому человеческому гомону, но в следующую минуту с силой вскинул своё крепко сбитое тело и подошёл к окну. Сквозь приоткрытый ставень глава дивана разглядел эмиров, которые ответили на его приглашение. Он увидел плутоватого Садыр-Барына с круглым, как луна, лицом и утонувшими в глубине набрякших век хитрыми глазками. А ещё сухонького старика Агиш-Мансура, оправлявшего свой длинный бархатный чапан. Не было среди прибывших гостей только главы рода Аргынов. Улу-карачи задумался, пощипывая седеющую бровь. Его озадачило отсутствие бека Урака, всегда стоявшего на его стороне. Он заметил, что эмиры в сопровождении своих телохранителей вступили в пределы дворца. Тогда Кель-Ахмед снял пояс с подлокотника кресла, перетянул им парчовый казакин и, вскинув голову, отправился встречать дорогих гостей.

Лишь утром следующего дня стало известно, что Урак-Аргын, единственный из высших вельмож, не согласился с решением улу-карачи. Урак с ближайшими людьми бежал в Кашлык вслед за ханом Мамуком. Казанское же ханство послало в Москву официальное посольство с просьбой прислать им правителем младшего сына хана Ибрагима и госпожи Нурсолтан – солтана Абдул-Латыфа, ныне проживавшего в Звенигороде.