Читать книгу Гаухаршад - Ольга Иванова - Страница 9
Часть I
Глава 8
ОглавлениеС высокого минарета муэдзин призывал правоверных к утренней молитве. Чистый, звонкий голос возносился к небесам, растворяясь в прозрачной, холодной голубизне. «Такой чистоты и светлой, почти белёсой голубизны небо бывает только поздней осенью», – думал стареющий эмир Кель-Ахмед. В небе парил беркут, он проследил взглядом за его полётом. Красивая, гордая птица, никому она не поклоняется и живёт так, как желает сама. Он сам прожил свою жизнь, подобно беркуту. Только сильная, бесстрашная птица шла в сравнение с могущественным ширинским беком, самым первым вельможей в казанском диване, смелым и мудрым улу-карачи, не один десяток лет державшим в руках нити правления великим государством. Порой он чувствовал дыхание смерти, и болезни цепляли его своими беспощадными руками. Но жизнь ещё не надоела ему. И пока дворцовые интриги развлекали и веселили почтенного вельможу, эмир Кель-Ахмед не сдавался тяжким недугам. На днях пришла к своему логическому завершению одна из его блестящих и хитроумных интриг. Казанскому улу-карачи при поддержке большинства беков удалось свергнуть молодого хана Мухаммад-Эмина. Это с помощью Кель-Ахмеда в Казани воцарился новый правитель, и династия Шейбанидов захватила ещё один тюркский трон[20]. А голос муэдзина всё звучал и звучал, напевно повторяя слова азана[21]. Старый эмир вздохнул и направился из сада в полутёмную залу, где расторопный слуга уже расстилал молитвенный коврик – саджжад.
И в ханском дворце, богатство которого поражало нового повелителя, шейбанид Мамук возносил благодарение Всевышнему за бесценный дар – власть над Казанским ханством. Он, Мамук, младший брат могущественного хана Ибака[22], стал властелином богатейшего ханства, земли которого расстилались на необозримые дали, а города и аулы переполнялись людьми и славились крепкими хозяйствами.
Хан велел расстелить молельный коврик не в своих покоях, где можно было отрешиться от земной суеты, как того требовали заповеди Пророка, а в самом роскошном помещении дворца – Тронном зале. Он начинал молитву и обрывал её, невольно любуясь цветной мозаикой высоких стен или завораживающей игрой воды, льющейся в мраморный фонтан. Оттуда взгляд Мамука перебегал к золотому трону под балдахином из зелёной парчи. Трон был великолепен в своей сказочной красоте: ажурные золотые пластинки покрывали его спинку и массивные ножки, а по краям блистали розетки из драгоценных камней. И даже парчовый балдахин, словно устыдившись своей недостаточной роскоши рядом со сверкающим великолепием, взял да расцвёл узорами из речного жемчуга. Этот трон теперь принадлежал ему – Мамуку, который прожил всю жизнь в юрте кочевника.
Новый повелитель поторопился закончить молитву, поднялся с коврика и устремился к трону. Он устроился на широком сидении, подложил шёлковую подушку под подогнутые ноги, горделиво вскинул голову. Но свидетелем его ханского величия стал только старый слуга, аккуратно сворачивающий молельный коврик, а ещё мальчик с опахалом, дремавший в углу.
Для хана Мамука, который поначалу упивался своей властью, вскоре правление большим государством открылось далеко непривлекательными гранями. Не прошло и двух месяцев, как к повелителю явились недовольные тысячники. Воины сибирского хана, которые пришли с ним из-под Кашлыка, заскучали. Город был сдан без сопротивления, и джигиты остались без добычи. Они съели всех овец и выпили бузу и кумыс, посланные своим господином, чтобы достойно отпраздновать воцарение на казанском троне. Безделье и пустые сумы подтолкнули отряды самых лихих воинов отправиться в окрестные аулы за лёгкой добычей и острыми ощущениями. Но местные жители дали отпор сибирским татарам: они взялись за оружие и перебили башибузуков. Главных зачинщиков грабежа, связанных по рукам и ногам, отправили к мансурскому эмиру, правителю тех мест. А эмир, недолго думая, повелел лишить головы виновников, и ныне тысячники потеряли лучших воинов, погибших столь бесславной смертью.
Хан Мамук разгневался и срочно собрал диван. Могущественные карачи, придворные, занимавшие важные посты в государстве, казанский сеид – все собрались в Тронном Зале.
Мамук грозно оглядел знатных казанцев и велел впустить на заседание своих тысячников. Сибирские огланы резко отличались от местных вельмож и одеждой, и манерами. Они бесцеремонно, с видом хозяев принялись рассаживаться на низких тахтах в одном ряду с казанцами. Но мест на всех не хватило, и кочевники с недовольным видом столпились у входа, на их смуглых лицах с редкой порослью бородок сквозили высокомерие и заносчивость. Бесцеремонное поведение вновь прибывших разозлило улу-карачи. Никогда Кель-Ахмед не выходил из себя, но ни один из ханов не позволял своим слугам вести себя столь развязно, как эти грязные кочевники, пропахшие дымом и лошадиным потом.
– Что это означает, повелитель? – нарочито медленно спросил улу-карачи. Он поднялся со своего места, едва сдерживая ярость: – Вы собрались объявлять войну или отправиться в набег? Чем объяснить присутствие здесь, на высшем совете ханства, ваших военачальников?
– Мне придётся объявить войну вам, алпауты, осмелившимся наказать и предать казни моих лучших людей! – Мамук не усидел на месте, хоть и не желал ронять достоинства в глазах казанцев. Он подскочил к старому эмиру, сверля Кель-Ахмеда буравчиками маленьких чёрных глаз:
– Не с вашей ли подачи, улу-карачи, мои воины остались без пропитания и добычи? Они оголодали и отправились добывать пищу у моих подданных. А эти несчастные посмели восстать против воинов своего повелителя и даже убить их! Что же тогда означает моя власть в этом ханстве, эмир, если ни я, ни мои люди не могут взять того, чем я владею?
– Здесь царят иные законы, повелитель, казанцы никогда не потерпят хана-насильника и грабителя! Если вы не измените своих взглядов и не приструните воинов, вся страна восстанет против вас! – вскричал Кель-Ахмед.
Хан Мамук расхохотался, он притоптывал ногой, обутой в ичиги тонкой выделки. Следом загоготали и тысячники, выступили вперёд, уже нацеливаясь злыми, несмеющимися глазами на ширинского эмира. Прочие присутствующие на диване вельможи замерли от страха в предчувствии беды, которая нависла над их головами.
– Схватить! – коротко приказал Мамук, резко оборвав свой смех. Он указал пальцем на Кель-Ахмеда и мансурского бека Агиша.
Тысячники кинулись на высокопоставленных князей. Казанская стража, стоявшая у дверей, услышав шум, бросилась на выручку улу-карачи. Завязалась короткая перепалка, в пылу которой казанцы оказались в меньшинстве и, сражённые сибирцами, упали на мраморный пол. Голубые узорчатые плиты Тронного зала залила кровь. Кель-Ахмед в отчаянной борьбе потерял свой тюрбан и увидел его в руках тысячника Сагайдака. Сибирский оглан протёр дорогим шёлком свой окровавленный кинжал, а попутно вынул из головного убора крупный рубин, который передавался в роду казанских Ширинов из поколения в поколение.
– Воры! – вскричал эмир, удерживаемый воинами хана. – Воры и грабители! Вспомните, Мамук, кто возвёл вас на ханство, кому вы обязаны своим возвышением!
Повелитель кивнул головой:
– Никто не может обвинить меня в чёрной неблагодарности. Я не убью вас, уважаемый улу-карачи, и вас, эмир Агиш, не прикажу казнить, хотя вы подвергли смерти моих лучших воинов. Но стены зиндана не могут уподобиться пустеющему саду. Мой зиндан всегда соберёт достойный урожай, и вы, дорогие эмиры, будете в нём самыми изысканными плодами.
Мамук окинул взглядом остальных вельмож и добавил с нескрываемой угрозой:
– Зиндан научит вас, как следует поклоняться своему господину. Зиндан – лучший учитель для непокорных строптивцев!
Наутро большой отряд воинов под предводительством тысячников хана Мамука отправился во владения эмира Агиша Мансурского. Повелитель позволил своим соратникам вдоволь натешиться местью в селении, посмевшем сопротивляться сибирцам.
Аул Кыз-Кермен в этот зимний день жил своей обычной жизнью. Ватага мальчишек в бешметах и овчинных тулупчиках выбежала на окраину селения. Дети смеялись, перекидывались снежками:
– Глядите на Сабитджана! Сабитджан – трусишка! Сабитджан сейчас заплачет и побежит жаловаться!
Неповоротливый толстощёкий Сабитджан, сын аульного старейшины, отбивался от нападок мальчишек как мог. Но очередной снежный ком попал ему прямо в лицо, больно оцарапал щёку. Сабитджан закрыл лицо руками и уже готов был зареветь. Да и мальчишки притихли, испугались, что им попадёт за обиженного сына самого уважаемого в ауле человека. Сабитджан постонал для вида, а после сдвинул мокрую ладонь, открыл один глаз. «Сгрудились, наверно, вокруг меня и не знают, как вымолить прощение», – думал сын старейшины. Но мальчишки стояли к нему спиной и показывали друг другу на далёкую кромку леса, откуда, поднимая облако снежной пыли, появлялись чёрные всадники.
– Ой-ей! – вскричал Сабитджан. – Скорей в аул, надо сообщить всем!
Мальчишки, словно очнувшись, прыснули в разные стороны, как воробышки. Каждый бежал к своему дому, от страха горло перехватывало, и вместо крика кто-то тонко визжал, а кто скулил еле слышно. Сибирцы уже влетели в аул, растеклись тёмной лавиной по селению, начали вытаскивать из домов мужчин. Сабли взлетали ввысь и опускались на головы несчастных жителей с ужасающим свистом. Аул наполнился криками и воплями женщин, метавшимися людьми, испуганным визгом детей. Сразу с четырёх сторон зашлись огнём дома, заревел скот, запертый в стойлах. Несколько отчаянных мужчин во главе со старейшиной успели вооружиться и кинулись на обидчиков, но были смяты конницей оглана Сагайдака. Расправившись с ними, воины хана бросились грабить занимавшиеся огнём дома, выводить скот. Попутно хватали молодых женщин и девушек.
– Повеселитесь сами, – кричал тысячник Сагайдак, – а после тащите их в обоз! Привезём оставшимся в стане друзьям хорошее развлечение!
Сам Сагайдак разглядел во дворе старейшины прятавшуюся за стогом сена молодку, он с ухмылкой направил коня к ней. Испуганное лицо обречённой, её страх лишь раззадорили тысячника:
– А ты, красавица, не желаешь развлечь моих воинов?
Сабитджан, спрятавшийся в сарае, заледенел от ужаса, когда услышал отчаянные крики матери. Он видел, как воин в богатой кольчуге, не спускаясь с коня, ухватил женщину за косы и потащил её за собой. От его глумливого смеха и захлёбывающихся воплей матери у Сабитджана всё перевернулось в груди. Словно невидимая сила бросила мальчика к стене сарая, где висел старый лук и колчан со стрелами. Отец часто учил своего неповоротливого сына стрельбе из лука, но Сабитджан ни разу не попал в цель. Теперь же его пальцы проворно сорвали лук со стены, вставили стрелу в тетиву. Он удивился, что руки не дрожали, действовали так сноровисто, словно были и не его руками.
Сабитджан выглянул из сарая. Отчаянное сопротивление женщины надоело кочевнику, он отпустил её косы и нашарил ладонью рукоять сабли. Военачальник замахнулся, и внезапно опрокинулся навзничь. Стрела вонзилась в незащищённое горло, фонтаном хлынула кровь, и лучший ханский тысячник Сагайдак, сражённый мальчишкой, свалился к копытам своего скакуна. Из-за пазухи выпал кожаный мешочек и покатился красный рубин, смешиваясь с кровью недавнего своего хозяина. Бесценный камень утонул в рыхлом, истоптанном всадниками снегу, затерялся в земле, возвращаясь в недра, некогда родившие его.
20
Это событие произошло в ноябре 1495 года.
21
Азан – призыв к совершению молитвы.
22
Историки не сходятся во мнении в этом вопросе. По одним сведениям, Мамук приходился хану Ибаку племянником, по другим – братом, по третьим – сыном.