Читать книгу Белая Богиня - Роберт Грейвс - Страница 12

Квинтэссенцию друидического учения, разновидности философии древнегреческих орфиков, можно выразить словом «Rhea» («я теку»), обозначающим у Гвиона букву R; «Panta Rhei», «все течет». Словом «Riuben», альтернативным наименованием буквы R, выражена главная проблема язычества, если слово «Riuben» равнозначно «Rymbonao»: неужели все сущее обречено вечно претерпевать круговращение метаморфоз? Можем ли мы избежать колеса перемен? Мысль об этом терзала ослепленного солярного героя Самсона, закованного в цепи и вращающего мельничные жернова в темнице Газы, а следует заметить, что термином «мельница» греческие философы обозначали вращение созвездий на небесах. Самсон великолепно разрешил загадку, обрушив два столба храма, низвергнув крышу на своих врагов и не пощадив себя. Орфики предложили другое, не столь радикальное решение проблемы; его они вырезали тайнописью на золотых табличках, которые надевали на шею своим умершим близким. Оно гласило: не предавать забвению собственное «я», сколь бы невыносимая жажда ни мучила, не пить воды Леты, протекающей в тени кипарисов, испить воды лишь из священного (таящегося в тени орешника?) источника Персефоны и таким образом превратиться в бессмертных повелителей мертвых, над коими не властны законы последующего расчленения, уничтожения, воскресения и перерождения. Кипарис был священным деревом Геракла, который сам посадил знаменитую кипарисовую рощу в Дафне, и символизировал перерождение, а само слово «кипарис» образовано от названия острова Кипр, нареченного по имени Афродиты Киприды, его матери. Культ священного кипариса имеет минойское происхождение и, видимо, был перенесен на Кипр с Крита.

Подобный Гераклу бог мистического учения орфиков назывался Аполлоном Гиперборейцем, а римский историк IV в. н. э. Элиан отмечает, что гиперборейские жрецы регулярно совершали паломничество в Темпейскую долину в Северной Греции, дабы поклоняться Аполлону. Диодор Сицилийский, цитируя Гекатея, говорит, что в VI в. до н. э. «страной гипербореев», где родилась мать Аполлона Латона и где Аполлона почитали превыше остальных богов, слыла Британия. Это не противоречит ни рассказу Геродота о совершенно иных гиперборейских жрецах, возможно албанских, которые жили где-то возле Каспийского моря, ни бытовавшему во времена Элиана мнению, будто Ирландия, расположенная за пределами Римской империи, – это Гиперборея, ни предположению, что изначальные гипербореи – ливийцы, которое я обосную позднее.

Эдвард Дэвис[152] справедливо видел в этих бриттских жрецах подобие орфиков: одеяния, основные положения вероучения, ритуалы и питание тех и других весьма и весьма схожи. А поскольку «Битва деревьев» оказалась, судя по всему, битвой букв, его гипотеза, что знаменитый танец деревьев под звуки лиры Орфея следует воспринимать, скорее, как танец букв, с точки зрения истории и поэзии не лишена смысла[153]. По мнению Диодора, Орфей пользовался алфавитом пеласгов. Гвион отождествлял Геракла Небесного алфавита Бойбел-Лот с орфическим Аполлоном: это явствует из совершенно прозрачного фрагмента, выделяющегося на фоне таинственного лабиринта «Битвы деревьев»:

Лирическим «я» этого фрагмента может выступать только Аполлон. Именно он служил пастухом у Адмета, царя минийцев, в фессалийских Ферах и лишь спустя несколько веков стал почитаться в Дельфах под именем Мусагета, предводителя муз. А будучи догреческим вещим героем, он обрел покой на сотне священных островов. С тех пор как греки сочли уместным принять его в свой пантеон и провозгласить богом музыки и врачевания, он ежедневно и ежегодно совершает обход неба в образе различимого оком солнца-Гелиоса. Гвион намекает Хейнину и другим придворным бардам, что за героем, которого они легкомысленно прославляют как Артура, в действительности скрывается Геракл – Дионис, rex quondam, rex-que futurus (король в прошлом и в грядущем), который по своем втором пришествии станет бессмертным Гераклом – Аполлоном. Но где же бардам понять… Строка «Давно прошло время, когда я был пастухом» напомнит им всего-навсего триаду 85, где описываются три пастуха племен Британии, то есть Гвидион, который пас стада племени Гвинедда, Беннрен, коему поручено было стадо Карадока, сына Брана, состоящее из двадцати одной тысячи дойных коров, и Лаунроддед Вараук, что стерег столь же многочисленное стадо Нудда Хэля. Гвион приобщился к высокой учености в Ирландии, а возможно, и в Египте, однако перенес ее на бриттскую почву, ибо, хотя друидизм как организованная религия перестал существовать в Уэльсе уже за несколько веков до описываемых событий, пережитки друидических знаний все еще были различимы в корпусе поэзии менестрелей и в народных религиозных обрядах. Первобытный же друидический культ, который включал в себя акт ритуального поедания жертвы, по агонии которой делались важные пророчества, был искоренен в 61 г. до н. э. римским полководцем Светонием Паулином, завоевавшим остров Англси и приказавшим вырубить священные рощи. Континентальный друидизм, уже распространившийся к этому времени по всей Британии к югу от Клайда, предполагал благопристойное, в духе кельто-фракийских верований, поклонение Бели, или Аполлону.

С точки зрения имперского Рима, с тех пор как перестало созываться верховное собрание друидов в Дрё – главный орган власти у кельтов, – почитание Бели уже не являло никакой политической угрозы; когда Цезарь нанес поражение Верцингеторигу, влияние друидизма ослабело, а человеческие жертвоприношения сменились жертвоприношениями животных. Римляне не стали насильственно обращать жрецов бриттов в свою веру, ибо римский пантеон и без того весьма напоминал бриттский, а поклонение Митре, практиковавшееся римскими легионерами, представало в глазах друидов восточным вариантом их собственного культа Геракла. Единственной возложенной на них религиозной обязанностью было почитание римского императора в качестве конкретного воплощения солярного божества, которое могло носить различные имена, и, вероятно, эта обязанность их не тяготила. Когда официальной религией Рима стало христианство, не было предпринято никаких попыток силой обратить коренных жителей Британии во всеобщую веру, и даже в городах церкви оставались маленькими и бедными, тогда как в большинстве языческих храмов по-прежнему творили обряды старым богам. В отличие от Иудеи, в Британии не было столкновений на религиозной почве, пока римские гарнизоны не покинули остров и с востока не обрушились полчища варваров – ютов, англов и саксов, а цивилизованным бриттам пришлось бежать в Уэльс или на континент. Однако присутствие в Британии этих варваров, по крайней мере, уберегало Церковь Уэльса и Ирландии от любого серьезного вмешательства в их религиозные дела со стороны континентального католицизма, и архиепископство Святого Давида оставалось совершенно независимым от Рима вплоть до XII в., когда норманны провозгласили верховенство архиепископа Кентерберийского и его право подчинить себе все церкви Британии. Следствием этой религиозной политики стали англо-валлийские войны.

Наиболее дьявольской и непростительной ересью первым церковным соборам представлялось отождествление быка, ипостаси Геракла – Диониса – Митры, живую плоть коего участники орфических мистерий разрывали и поглощали во время церемонии инициации, с Иисусом Христом, живую плоть коего символически разрывали и поглощали во время Святого причастия. Появление этой ереси, зародившейся во II в. н. э. в Египте, сопровождалось отождествлением Девы Марии с триединой богиней. Копты даже осмелились воображать «трех Марий», свидетельниц распятия, в облике одной богини, причем в Марии Клеоповой видели что-то вроде Блодуэд, в Деве Марии – Арианрод, а в Марии Магдалине – третью составляющую этой древней триады, которая в кельтских легендах носила имя феи Морганы, сестры короля Артура. В ирландских легендах Моргана – это Морриган, что означает «Великая Королева», богиня смерти, принимающая облик вóрона, а «фея», «le Faye», означает «судьба». Согласно «Глоссарию Кормака»[154], Морриган призывали во время битвы, выдувая на военных трубах звуки, напоминающие воронье карканье. Она нисколько не походила на нежную героиню рыцарских романов, знакомую читателям по «Смерти Артура», но была подобна «омерзительной ведьме Керридвен» из «Легенды о Талиесине», «с огромным ртом, смуглолицей, словно запачканной сажей или золой, стремительной, хромой, косой на левый глаз».

Всюду в средневековой Европе, где сохранялись эти еретические воззрения, Церковь карала их столь жестоко, что британские и ирландские поэты, вероятно, испытывали наслаждение, смешанное с ужасом, облекая их, подобно Гвиону, покровом причудливых загадок. Можно только посочувствовать поэтам, ведь их предшественники приняли Иисуса Христа без принуждения и никто не покушался на их право толковать христианство в духе собственной литературной традиции. Они видели в Иисусе последнее явление человеку того же страждущего священного царя, которому они поклонялись с незапамятных времен под самыми разными именами. Как только Рим и Кентербери стали грозить им дубиной непреложных догматов, их охватило простительное негодование. Первые христианские миссионеры с безукоризненной вежливостью вели себя по отношению к адептам языческого культа солнца, с которым их мистическая доктрина имела много общего. Кельтские и докельтские боги и богини превращались в христианских святых, например в святую Бригиту, неугасимый священный огонь в честь которой неукоснительно поддерживали в монастыре в Килдэре до эпохи Генриха VIII, а языческие празднества христианизировались при самом незначительном изменении ритуалов. Согласно «Календарю Энгуса», святая Бригита сохранила свой древний праздник огня, Feile Brighde (Феле Брегуду), отмечавшийся вечером первого февраля. Она внушала такое благоговение, что епископы считались своего рода экспертами в ее культе: когда один из них, Коннла, ослушался ее, по преданию, она повелела бросить его волкам. Святой Броккан в своем «Гимне» величает ее «матерью моего Господа», а святой Ультан – «матерью Иисуса». (Некогда ее почитали как мать Дагды.) В «Лисморской книге»[155] она названа «пророчицей Христа, царицей Юга, Марией Ирландской». Тот же самый процесс происходил в Греции и Италии, где языческая богиня Венера превратилась в святую Венеру (Венеранду), богиня Артемида – в святую Артемиду, Меркурий и Дионис – в святого Меркурия и святого Дионисия, бог солнца Гелиос – в пророка Илию. Когда святой Колумба основал церковь в ирландском Дерри («дубовой роще»), он не пожелал срубить несколько священных деревьев и предпочел обратить свою часовню алтарем не на восток, а на север, то есть к Каер Арианрод. А будучи в Шотландии, он объявил, что, хотя и «страшится смерти и ада, ничто не вселяет в него такой ужас, как стук топоров в дубовой роще в Дерри». Однако эпоха религиозной терпимости длилась недолго; как только принцы утратили привилегию назначать епископов из своих собственных кланов, а борцы с идолопоклонством почувствовали себя достаточно могущественной политической силой, чтобы в праведном гневе обрушиться на «язычников», топоры застучали на каждом священном холме.

Несправедливо было бы называть поэтов-еретиков «отступниками». Их в большей степени интересовали поэтические ценности и литературные взаимосвязи, нежели прозаическая догма. Вероятно, им очень досаждало, что на их поэтическое творчество пытаются наложить церковные ограничения. «Да разумно ли это? – наверное, восклицали они. – Папа, хотя и позволяет нам символически изображать Иисуса в виде рыбы, солнца, хлеба, виноградной лозы, агнца, пастыря, камня, героя-победителя, даже в образе крылатого змия, грозит нам геенной огненной, если мы осмелимся почитать его так, как поклонялись освященным веками богам, коим он пришел на смену и из культа коих переняли все эти символы. И горе нам, если перепутаем хотя бы один догмат сложнейшего афанасьевского Символа веры![156] К чему напоминать нам из Рима или Кентербери, что Иисус был величайшим из священных царей, отдавших жизнь свою на древе ради спасения людского, бросивших вызов аду и восставших из мертвых, и что в нем исполняются все пророчества? Однако притворяться, будто он первый, великие чудеса и подвиги коего прославляли поэты, – значит показать себя лицемером или невеждой. А посему при втором его пришествии мы оставляем за собою право нарекать его Бели, или Аполлоном, или даже королем Артуром».

Наиболее добродетельный и просвещенный из ранних римских императоров, Александр Север (222–235 н. э.) почти в точности придерживался подобных взглядов. Он считал себя реинкарнацией Александра Великого и, по свидетельству его биографа Лампридия, числил среди своих домашних богов Авраама, Орфея, Александра и Иисуса Христа. Упоминание Александра Севера как адепта перечисленных богов позволяет пересмотреть принятую негативную точку зрения на термин «гелиоаркит» («Helio-Arkite»), который использовался в начале XIX в. для описания приверженцев гипотетического языческого культа, якобы возрожденного бардами в виде христианской ереси, где главными объектами поклонения были солнце-Гелиос и Ноев ковчег (Ark). Слово «аркит» («Arkite») без компонента «Helio-» было впервые употреблено антикваром Джейкобом Брайантом в сочинении 1774 г. «Анализ древней мифологии». Однако это слово, если оно, по мнению Брайанта, долженствует означать «Arcian», или «Arcensian», то есть «имеющий отношение к Ноеву ковчегу (Arc)», образовано неправильно, поскольку «-ite» – суффикс со значением «соплеменник» или «соотечественник», а не «единоверец». Возникает впечатление, будто Брайант заимствовал это слово из какого-то древнего религиозного труда и не до конца уяснил себе его смысл.

История религии знает только одного знаменитого «аркита» – все того же Александра Севера, который был прозван «аркитом», ибо родился в храме Александра Великого в городе Арка в Ливане, куда его родители-римляне отправились на религиозное празднество. Его мать Мамея исповедовала некую разновидность христианства. Аркеи, то есть потомки Аркея, названного среди сыновей Ханаана в родословии Книги Бытия (10: 17), а также упомянутого на табличках из Амарны в 1400 г. до н. э., – древние племена хананеев, известные своим поклонением богине Луны Астарте, или Иштар, которой был посвящен ковчег из дерева акации. Впрочем, Арка, именуемая на табличках из Амарны «Иркатой», может быть, и не связана с индоевропейским корнем «arc» со значением «защищать», откуда происходят латинские слова «arceo» («я отвращаю»), «arca» («ковчег») и «arcane» («сверхъестественные тайны, магические загадки»). Аркеи упомянуты в родословии в главе 10 Книги Бытия вместе с емафянами, ливийскими евеями (возможно, ахайфитянами, или ахейцами) и гергесеями Южной Галилеи, которые, вероятно, происходят из Гергитиона под Троей и представляют собой народ, который Геродот именует «тем, что осталось от древних тевкров». Культ аркитов, или аркеян, впоследствии превратившийся в «аркитскую», или «аркейскую», ересь, был синкретический религией, созданной Александром Севером, и в этом смысле слова Гвиона можно считать аркитом. Солнце-Гелиос и Ноев ковчег (Ark) действительно есть важнейшие элементы мифа о Геракле, а Иштар в посвященной Потопу части вавилонской легенды о Гильгамеше предает Гильгамеша так же, как Блодуэд – Ллеу Ллау Гифеса в сборнике повестей «Мабиногион», Далила – Самсона в Книге Судей, Деянира – Геракла в классическом мифе. Жаль, что восторженные последователи Брайанта попытались обосновать разумный тезис легкомысленными и даже фантастическими измышлениями.

Хвалебное упоминание в загадке Гвиона архиепископства святого Давида (следует заметить, что святой Давид сам слыл чудесным младенцем, рожденным целомудренной монахиней) и антианглийские пророчества также именующего себя Талиесином поэта Х в., которые вместе с поэмами Гвиона были включены в состав «Красной книги из Хергеста», позволяют судить о том, что Гвион надеялся возродить аркитскую, или аркейскую, ересь и возвысить ее до положения всенародной панкельтской религии, исповедуемой также кельтизированными данами Дублина и его окрестностей и объединяющей бретонцев, ирландцев, валлийцев и шотландцев в политическом союзе, который противостоит англо-норманнам, вторгшимся из Франции. Если это так, его надеждам не суждено было сбыться. Плантагенеты оказались слишком могущественными: к 1282 г. Уэльс превратился в английскую провинцию, норманны прочно обосновались в Дублине, а голова Ллюэллина, принца Северного Уэльса, лидера нации, привезена в Лондон и, увитая плющом, выставлена на всеобщее обозрение на Тауэр-Хиллском холме. Так англичане-победители надсмеялись над пророчеством, согласно которому Ллюэллину предстояло короноваться в Тауэре. Тем не менее легенду Гвиона по-прежнему читали вслух, а валлийский национализм пережил подъем в конце XIV в., в правление Оуэна Глендовера, который без достаточных оснований провозгласил себя потомком того самого принца Ллюэллина, последнего представителя королевской династии, правившей Уэльсом с III в. н. э. Глендовер, сторонником коего объявил себя новый самозваный Талиесин, вел с помощью французов то разгорающуюся, то затухающую войну против англичан до самой своей смерти в 1416 г.

Примерно в это время доктор Шон Кент, приходский священник из Кентчёрча, сетовал на распространение, вероятно, той самой аркитской, или аркейской, ереси, поскольку ее приверженцы прославляли как аллегорического защитника валлийской свободы Ху Гадарна, мифического героя, который привел кимров в Британию с острова Тапробана (Цейлон):

«Ложные и порочные пророчества», очевидно, касались грядущего изгнания англичан из Уэльса и восстановления независимости валлийской Церкви. Доктор Кент, судя по его фамилии не валлиец, естественно, опасался за судьбу англичан, в особенности потому, что национализм означал открытое возвращение его паствы ко многим языческим суевериям, которые он всячески искоренял бóльшую часть жизни; кроме того, будучи поэтом, он мог испытывать зависть к менестрелям, имеющим немалое влияние на его прихожан.

Менестрели по-прежнему, даже после падения Оуэна Глендовера, возмущали народ Уэльса антианглийскими прорицаниями. В частности, это доказывает принятый в 1402 г. Генрихом IV репрессивный закон, который гласит: «Дабы воспрепятствовать бедствиям и злодействам, до сего дня во множестве случавшимся в земле валлийской по вине бродяг, рифмоплетов, менестрелей и праздношатающихся бездельников, воспрещается кому бы то ни было оказывать означенным бродягам, рифмоплетам, менестрелям и праздношатающимся бездельникам любую помощь и содействие в созыве кимортай (то есть «kymhorthau»), или собраний простолюдинов, живущих по соседству». Пеннант в своих «Путешествиях»[157] высказывает предположение, что истинной целью «кимортай» было «собрать как можно больше крепких мужчин для возмущения против английского владычества».

Не исключено, что первый Гвион, возрождавший в Уэльсе друидизм как политическое орудие панкельтского сопротивления англичанам, жил еще в царствование принца Оуэна Гвинедда, сына высокоодаренного принца Грифидда ап Кинана, который впервые пригласил ирландских бардов в Северный Уэльс. Оуэн правил в 1137–1169 гг. и отражал атаки короля Генриха II с куда большим успехом, нежели скотты, бретонцы и ирландцы. Кинделу, в поэмах которого впервые встречается слово «друид», обращался к Оуэну как «Дверь Друидов», причем «дверь» представляет собой синоним «княжеского дуба» в «Битве деревьев». Возможно, Оуэн был также героем, воспеваемым в «Песне о Даронви» из «Книги Талиесина», дошедшей до нас в искаженном виде:

«Даронви» означает «громовержец», еще один синоним «дуба», а Оуэн отразил нападение флота Генриха II на остров Англси в 1157 г. и нанес англичанам ощутимые потери.

Если кто-нибудь еще сомневается в том, что Гвион во время своего пребывания в Ирландии мог выучить греческий и древнееврейский, потребные для сочинения загадки, то вот фрагмент комментария Ч. С. Босуэлла к его изданию «Fis Adamnain» («Видения Адамнана»)[158] Х в.:

«В то время как христианская Церковь тевтонской Англии в значительной мере была обязана своим существованием римским миссионерам, куда более древние кельтские церкви, в особенности же ирландская, сохранили тесные связи с Галлией и с Востоком. Именно галлы изначально обратили Ирландию в христианство, а отношения между этими странами никогда не прерывались и не ослабевали. Однако Церковь юга Галлии, а именно юг сохранил в начале Средневековья высокую культуру и занимался миссионерством, с самого своего основания поддерживала тесные связи с церквями Востока. Великий монастырь Леринских островов, где, по преданию, постигал богословие святой Патрик, был основан миссионером из Египта; Коптская церковь в течение столетий живо интересовалась всем, что происходит в Галлии. В самом деле, Леринские острова, а также Марсель, Лион и другие провинции Южной Галлии никогда не утрачивали связи с Египтом и Сирией. Естественно, что многие церковные установления Галлии создавались по образцу восточных, невзирая на властное вмешательство в ее церковные дела Рима, неуклонно усиливавшееся с 244 г. Поэтому, благодаря тесным контактам с Галлией, ирландские клирики и ученые не могли не узнать египетских и сирийских братьев и не воспринять догматы и обряды, бытующие в этих церквях.

Впрочем, отношения Ирландии с Востоком складывались не только при посредстве Галлии. Паломничества ирландцев в Египет продолжались до конца VIII в., а Дикуйл[159] отмечает, что двое ирландцев, Фиделис и его спутник, создали топографическое описание этой страны. Однако существуют и документальные свидетельства, что даже ирландцы, не покидавшие пределов своей родины, имели представление о Востоке. В состав „Saltair na Rann“[160] входит ирландская „Книга об Адаме и Еве“, перевод коптского сочинения V–VI вв., о коем неизвестно нигде более за границами Египта. Труд Адамнана „De Locis Sanctis“[161] содержит рассказ о монастыре на горе Фавор, который одновременно дает представление и об ирландских монастырских общинах того времени. В самом деле, вся система отшельнической и иноческой жизни в Ирландии точно соответствует той, что преобладала в Египте и Сирии; монастырские общины, состоящие из отдельных хижин, отшельнических хижин-ульев и древних образцов ирландской церковной архитектуры, весьма напоминают Сирию, а Д. Т. Стоукс придерживается мнения, что „ирландские монастыри, где процветала ученость, были созданы по образцу египетских лавр и согласно принятым там правилам“.

Однако, поддерживая отношения с Южной Галлией, Ирландия испытывала на себе влияние не только Сирии и Египта. Цивилизация Южной Галлии, в сущности, была греческой и оставалась таковой на протяжении многих веков после принятия христианства, и это, без сомнения, способствовало хорошо известному сохранению греческой культуры в среде ирландских ученых монахов, хотя в остальной Западной Европе ее к этому времени уже забыли. Не следует думать, будто знание древнегреческого языка и древнегреческой литературы было детальным и точным или предполагало широкое знакомство с античной литературой, однако оно не ограничивалось начатками языка или цитированием фрагментов и изречений, заимствованных из вторых рук. Иоганн Скот Эриугена переводил произведения Псевдо-Ареопагита, Дикуйла и Фиргила (Вергилия, архиепископа Зальцбургского), изучал греческую науку; Гомер, Аристотель и другие классические авторы были известны некоторым ирландским писателям; несколько ирландских богословов знали греческих Отцов Церкви и другие теологические труды. Да и сами греки бывали в Ирландии. Многие греческие священники нашли в Ирландии убежище от преследований иконоборцев и оставили на своей второй родине след, еще различимый во времена архиепископа Ашшера[162], а в одной старинной поэме говорится, как на ярмарку в Кармане приехали торговать греческие купцы.

Поэтому очевидно, что у ирландского писателя было немало возможностей познакомиться с устной и письменной традицией греческой и восточных Церквей. Приобретенные таким образом знания простирались вплоть до знакомства с Видением Апокалипсиса, что доказывается существованием ирландских Видений, которые, с одной стороны, прямо упоминают Видение Апокалипсиса, а с другой стороны, имеют сходное содержание. Предстоит еще выяснить, насколько на пристрастие ирландских писателей к подобному жанру и те специфические особенности, которые он обрел в Ирландии, повлияли эсхатологические идеи, бытовавшие в ирландском обществе до принятия христианства.

В описываемый период традиционная литература Ирландии уже стала частью национальной жизни в не меньшей степени, чем в самой Греции. Более того, в некоторых отношениях она была теснее связана с жизнью народа и устройством общества, нежели в Греции, поскольку писатель в Ирландии существовал на своего рода общественные пожертвования, сравнимые с пожертвованиями на нужды официальной Церкви Ирландии, а ее столпы составляли подобие подчинявшейся закону касты и занимали высокое положение в государстве».

Повторяющийся зачин «Я есмь» и «Я был» в таинственной «Поэме о Талиесине» позволяет предположить, что алфавит Бойбел-Лот, то есть разгадка, изначально состоял из двадцати мистических титулований одного изменчивого, подобно Протею, мужского божества, соответствующих его годичным метаморфозам. Эти титулования держались в тайне, вначале из-за их магической силы, способной вызвать божество, а затем из страха перед христианской Церковью, признавшей их еретическими. Однако почему же в алфавите Бойбел-Лот столько, пусть и неточно переданных, библейских имен из Книги Бытия и Книги Исхода, которые в христианскую эпоху утратили свою религиозную значимость: Лот, Телем, Иахин, Ор, Халев, Неештан, – исключительно имен, связанных с Синаем, Южной Иудеей и населенным едомитянами побережьем Мертвого моря?