Читать книгу Белая Богиня - Роберт Грейвс - Страница 7

Поскольку постулируемое здесь предположение о тесной связи между религиями Древней Британии, Греции и Иудеи явно вызовет протест, я предпочел бы немедленно заявить, что я не британский еврей и никак не отстаиваю позиции иудаизма. Я лишь утверждаю, что в различные периоды второго тысячелетия до н. э. пришедшие с северо-востока и с юго-востока завоеватели вытеснили с берегов Эгейского моря союз занимавшихся торговлей племен, которых египтяне называли «народами моря», что некоторые из этих племен отправились на север по давно установленным торговым путям и в конце концов достигли Британии и Ирландии и что другие двинулись на запад, тоже по уже известным торговым путям, и пришли в Ирландию через Северную Африку и Испанию. Часть этих рассеявшихся племен вторглась в Сирию и Ханаан, в том числе филистимляне, которые отняли Хевронское святилище в Южной Иудее у едомитян Халева. Однако халевиты («кениты», «люди-псы»), союзники иудейского колена Иудина, отвоевали его два столетия спустя и одновременно переняли значительную часть религиозных верований филистимлян. Эти заимствования были окончательно систематизированы в Пятикнижии вместе с корпусом семитских, индоевропейских и малоазиатских мифов, охватывавших религиозные традиции неоднородного в этническом отношении союза иудейских племен. Таким образом, связь между древними мифами иудеев, греков и кельтов основана на том факте, что все эти народы были цивилизованы одними и теми же эгейскими племенами, которые они когда-то завоевали и которые затем растворились в их составе. А это, в свою очередь, может быть интересно не только любителю древностей, так как привлекательность современного католицизма для широких масс, несмотря на патриархальную Троицу и исключительно мужское священство, зиждется скорее на эгейской традиции матери и сына, к которой медленно вернулся католицизм, чем на элементах культа арамейского или индоевропейского бога-воина.

А теперь стоит подробно остановиться на деталях исторического развития данайцев (Туата Де Дананн). Богиня Дану, Даная, или Дон, в римских источниках предстает как бог Донн, божественный отец Коттия, священного царя коттиев – конфедерации лигурийских племен, давших имя котским Альпам. Коттий, Котий или Котис – широко распространенное имя. Котиями именовалась фракийская династия IV в. до н. э. и I в. н. э., а каттины и аттакотты Северной Британии и многие племена, в названиях которых фигурировал корень «катт-» или «котт-» и которые расселились на самых разных территориях между Фракией и Британией, по-видимому, ведут свое происхождение от Коттия, царя коттиев. В Пафлагонии, на южном берегу Черного моря, также существовала династия Котиев. Все они, по-видимому, были наречены в честь богини Котис, или Котито, или Котитто, оргиастический культ которой бытовал во Фракии, в Коринфе и на Сицилии. Согласно Страбону, ее ночные оргии, котитии, совершались так же, как и оргии во славу Деметры, древнегреческой богини ячменя, и Кибелы, фригийской богини, владычицы львов и пчел, в честь которой ритуально оскопляли себя молодые люди. На Сицилии участники котитий носили ветви, на которых развешивались плоды и ячменные лепешки. В классической легенде Котт выступает сторуким братом сторуких великанов Бриарея и Гия, союзников Зевса в войне с титанами, происходившей на границе Фракии и Фессалии. Этих чудовищ называли гекатонхейрами («сторукими»).

Детали этой войны с титанами становятся понятны только в свете греческой истории древнейшего периода. Первыми греками, появившимися на территории Греции, были ахейцы, которые вторглись в Фессалию около 1900 г. до н. э. Это были скотоводческие племена, жившие по законам патриархата и поклонявшиеся индоевропейской триаде мужских божеств, изначально, видимо, Митре, Варуне и Индре, которых митаннийцы Малой Азии еще помнили около 1400 г. до н. э.; впоследствии ахейцы нарекли их Зевсом, Посейдоном и Аидом. Постепенно они завоевали всю Грецию и попытались уничтожить полуматриархальную цивилизацию бронзового века, которую они там обнаружили, но затем примирились с ней, приняли наследование по материнской линии и объявили себя сыновьями Великой богини, имеющей множество имен. Они заключили союз с этнически неоднородным населением материковой Греции и островов, частью долихоцефальным, частью брахицефальным, которое они стали именовать пеласгами, или мореплавателями. Пеласги утверждали, что происходят из зубов мирового змея Офиона, с которым соединилась Великая богиня в образе Эвриномы («властительницы всего сущего»), тем самым совершив космогонический акт творения. Однако «Офион» и «Эвринома» – греческие варианты исходных имен. Пеласги могли именовать себя и данайцами, в честь Данаи, другой ипостаси той же богини, на сей раз покровительствующей земледелию. В любом случае ахейцы, занявшие Арголиду, теперь заимствовали наименование «данайцы» и тоже стали мореплавателями, а те, кто остался к северу от Истма, получили известность как ионийцы, дети Коровьей богини Ио. Некоторые из тех пеласгов, что были изгнаны из Арголиды, основали города на островах Лесбос, Хиос и Книд; другие бежали во Фракию, в Троаду и на острова, расположенные в северной части Эгейского моря. Некоторые племена остались в Аттике, Магнесии и других местах.

Наиболее воинственными среди них были кентавры Магнесии, избравшие своими тотемами вертишейку и горного льва. Кроме того, они поклонялись лошади, вероятно не азиатской, привезенной с берегов Каспийского моря в начале второго тысячелетия до н. э., а более древней и не столь совершенной породе европейских лошадей, напоминающих дартмурского пони. Кентавры во главе со священным царем Хироном с благодарностью приняли помощь ахейцев в войне с врагами-лапифами, жителями Северной Фессалии. Имя Хирон, очевидно, этимологически связано с греческим «cheir» («рука»), а слово «кентавры» – с «centron» («коза»). В своей статье «Чем питались кентавры» я предположил, что они погружали себя в состояние наркотического транса, поедая мухоморы (Amanita muscaria), «жабу с тысячей когтей»: именно такой мухомор красуется у ног мифического предка кентавров Иксиона, вырезанного на обороте этрусского зеркала. Нельзя ли считать гекатонхейрами кентавров горной Магнесии, поддержка которых была стратегически необходима ахейским пастухам Фессалии и Беотии? Богиня-мать племени кентавров по-гречески именовалась Левкофеей, Белой богиней, но сами кентавры называли ее Ино или Пластеной, а наскальный рельеф с ее изображением до сих пор показывают на труднодоступной горе Сипил, в предполагаемом царстве древнего Тантала[65]. Кроме того, она стала «матерью» Меликерта, или Геракла – Мелькарта, бога древних полусемитских захватчиков.

Греки уверяли, будто сохранили в памяти дату победы Зевса в союзе с гекатонхейрами над фессалийскими титанами: хорошо осведомленный Татиан приводит подсчеты историка I в. н. э. Таллоса[66], согласно которым эта битва произошла за триста двадцать два года до длившейся десять лет осады Трои. Поскольку датой падения Трои тогда неоспоримо считался 1183 г. до н. э., выходит, что Зевс победил гигантов в 1505 г. до н. э. Если счесть эту дату более или менее точной[67], то легенда рассказывает о реальных исторических событиях – об усилении ахейской власти в Фессалии и о поражении пеласгийских племен, вынужденных отступать все далее на север. История гигантомахии – битвы олимпийских богов с гигантами, – изложенная в «Библиотеке» Аполлодора, возможно, восходит к подобным, но значительно более поздним событиям, когда греки решили покорить воинственных магнесийцев, удерживающих могучие твердыни Пелион и Оссу, видимо, потому, что практикуемая ими экзогамия противоречила олимпийской теории патриархата и создала им незаслуженную славу сексуальных маньяков. Аполлодор отмечает также роль доблестного Геракла, ставшего едва ли не магическим амулетом против напасти гигантов.

Ахейцы поселились на Крите в XVII–XV вв. до н. э., в конце минойской эпохи, которую в Греции именуют микенской, по названию Микен, столицы государства Атрея. Греки-эолийцы вторглись в Фессалию с севера и сумели далее завоевать Беотию и Западный Пелопоннес. Они легко поладили с ахейскими данайцами и стали известны под именем минийцев. Не исключено, что оба этих народа в XIV в. до н. э. приняли участие в разграблении Кносса, положившем конец господству Крита на море. Ослабление Крита, бóльшая часть населения которого к этому времени говорила по-гречески, вызвала мощную микенскую экспансию: завоевание территорий в Малой Азии, Финикии, Ливии и на островах Эгейского моря. В середине XIII в. до н. э. наметилось различие между ахейскими данайцами и менее цивилизованными ахейцами Северо-Западной Греции, которые завоевали Пелопоннес, основали новую патриархальную династию, отринули верховную власть Великой богини и учредили олимпийский пантеон, где боги и богини были представлены в равной мере, а главенствующая роль принадлежала Зевсу. Мифы о раздорах Зевса с супругой Герой (ипостасью Великой богини), с братом Посейдоном и с Аполлоном Дельфийским доказывают, что данайцы и пеласги поначалу ожесточенно сопротивлялись религиозной революции. Однако союзные греки победили Трою – город, открывавший доступ к проливу Дарданеллы и взимавший пошлину с греков, которые торговали с Причерноморьем и Востоком. Спустя поколение после гибели Трои еще одна волна индоевропейских захватчиков обрушилась на Малую Азию и Европу, в том числе дорийцы, которые наводнили всю Грецию, убивали, грабили и жгли, и беженцы нескончаемым потоком хлынули из Греции во все стороны света.

Таким образом, мы можем, не испытывая никаких сомнений и колебаний, свойственных историкам, отождествить Дану, богиню Туата Де Дананн, то есть пеласгов бронзового века, изгнанных из Греции в середине второго тысячелетия до н. э., с доахейской аргосской богиней Данаей. Ей поклонялись в Фессалии, она стала прародительницей древней ахейской династии – дома Персея (правильнее «Птерсея» – разрушителя). Однако ко временам Гомера Данаю превратили в мужское божество Даная, сына Бела, который якобы привез своих дочерей в Грецию из Ливии через Египет, Сирию и Родос. Имена трех дочерей – Линда, Камира и Иалиса, – очевидно, представляют собой эпитеты богини, которую также величают «Ламией, дочерью Бела, царицей Ливийской». В хорошо известной легенде об убийстве в первую брачную ночь дочерьми Даная, или Данаидами, сыновей Эгипта число их увеличено с трех до пятидесяти, возможно, потому, что таково было постоянное число жриц, посвящавшихся в культ богини-матери в тайных школах Аргоса и Элиды. Исторические Данаиды действительно могли явиться на берега Эгейского моря с озера Тритон в Ливии (ныне это заливаемый морской водой солончак), следуя указанным в легенде маршрутом, хотя маловероятно, что они именовались Данаидами до того, как добрались до Сирии. Тот факт, что коттиев, пришедших в Северную Грецию из Причерноморья через Фригию и Фракию, также считали потомками Дану, подтверждает, что они появились там до эолийцев, которых не причисляли к потомкам Дану. А. Б. Кук в своем труде «Зевс» убедительно доказывает, что греко-ливийские и фракийско-фригийские племена находились в тесном родстве и что обе эти племенные группы были связаны родственными узами с критянами.

Далее, мы можем отождествить Дану с богиней-матерью племени данунов, которое в XII в. до н. э., согласно египетской надписи того времени, вторглось в Угаритское царство вместе с прочими «народами моря» – шерданами и закалами из Лидии, шакалеша из Фригии, пелесетами из Ликии, акайваша из Памфилии и другими захватчиками из Восточного Средиземноморья. Для египтян все они были «народами моря» (акайваша – это ахейцы), вынужденными под давлением новых индоевропейских завоевателей оставить прибрежные районы Малой Азии, а также Грецию и острова Эгейского моря. Пелесеты впоследствии стали филистимлянами Южной Финикии; они объединились с керетиянами (критянами), а некоторые из керетиян служили телохранителями царя Давида и, по мнению сэра Артура Эванса, говорили на греческом языке. Один из народов, вынужденно покинувший берега Средиземного моря, покорил хеттов, стал известен ассирийцам под именем «мушков», а грекам – «мосхов» и осел в верхнем течении Евфрата, где основал город Гиераполь. Приводимое Лукианом в сочинении «О богах сирийцев» описание древних ритуалов, все еще совершаемых во II в. н. э. в их храме Великой богини, как нельзя ярче представляет религию эгейского бронзового века, которую удалось сохранить. Племена или кланы «народов моря» направились на запад – на Сицилию, в Италию, в Северную Африку, в Испанию. Закалы впоследствии превратились в сикулов, жителей Сицилии, шерданы дали имя Сардинии, а турша – это тирсены (или тиррены) Этрурии.

По-видимому, некоторые племена Туата Де Дананн двинулись на запад, так как Силий Италик, латинский поэт I в. н. э., очевидно испанец по происхождению, записывает предание, согласно которому Балеарские острова – центр мегалитической культуры и одно из главных месторождений олова в античную эпоху – впервые обрели царскую власть в лице представителей Туата Де Дананн Тлептолема и Линда. Линд – это мужской вариант имени Данаиды Линды. По крайней мере какая-то часть этого народа осталась в Малой Азии. Недавно в предгорьях Тавра возле Александретты был обнаружен город данунов (Туата Де Дананн), а при его раскопках (еще не расшифрованные) – надписи хеттским и арамейским письмом, относящиеся к IX в. до н. э. Предполагают, что они написаны на ханаанском языке, а скульптурам, найденным во время раскопок, свойственны черты ассиро-хеттского, египетского и эгейского стиля. Все вышеперечисленное подтверждает греческий миф о Данае, сыне Агенора (Ханаана), который пришел на север из Ливии через Египет и Сирию.

Миф об оскоплении Урана его сыном Кроносом и о мести, впоследствии обрушенной на Кроноса его собственным сыном Зевсом, который изгнал его на запад, в подземный мир, где его неусыпно сторожили сторукие, истолковать довольно трудно. Исконный смысл этого мифа – ежегодная смена власти, когда царя дуба свергал его преемник. В давние времена Зевс был вещим героем скотоводов и пастухов, связанным с дубовым культом Додоны в Эпире: прорицания в Додоне произносились жрицами-голубками Дионы, лесной Великой богини, лучше известной как Диана[68]. Предложенная Фрэзером в «Золотой ветви» теория достаточно хорошо известна, чтобы останавливаться на ней подробно. Впрочем, Фрэзер не объясняет, почему срезание с дуба омелы друидами олицетворяет оскопление прежнего царя его преемником, поскольку омела – фаллический символ. После кастрации тело царя поедалось в виде причастия, как свидетельствуют несколько легенд о Пелопидах. Однако, по крайней мере на Пелопоннесе, этот культ дуба стал частью культа ячменя, героем которого был Кронос и который предполагал человеческие жертвоприношения. В культе ячменя, как и в культе дуба, преемник царя наследовал расположение жриц своей матери-богини. В обоих культах жертва обретала бессмертие, а ее вещие останки переносились для погребения на какой-либо священный остров, такой как Самофракия, Лемнос, Фарос неподалеку от Александрии, островок Ортигия возле Делоса, другая Ортигия[69] – у берегов Сицилии, Левка в устье Дуная, где находится святилище Ахилла, Эя Кирки (ныне остров Лошинь в Адриатическом море), Элизий Атлантики, куда душа Менелая переселилась после смерти, и далекая Огигия – возможно, остров Торри у западного побережья Ирландии. На всех этих священных островах останки жертвы бережно хранили жрицы, совершающие магические ритуалы и участвующие в оргиастических культах.

Кронос-оскопитель был свергнут с престола своим сыном Зевсом, и в этом мифологическом событии можно увидеть некую экономическую подоплеку: ахейские скотоводы, которые, появившись в Северной Греции, стали отождествлять своего бога неба с местным героем священного дуба, заняли более привилегированное положение, нежели земледельцы-пеласги. Однако обоим культам удалось достигнуть компромисса. Диона, или Диана, богиня лесов, стала отождествляться с Данаей Ячменной, а тот факт, что галльские друиды впоследствии срезали омелу не кремневым или обсидиановым кривым ножом, а неудобным золотым серпом, доказывает, что ритуальное почитание дуба отныне сочеталось с ритуальным почитанием ячменного царя, которого богиня Даная, или Альфито, или Деметра, или Церера, сжинает серпом в форме полумесяца. «Сжать» означало «оскопить»; сходным образом воины абиссинской народности галла идут в бой, взяв маленькие серпы, которыми затем кастрируют поверженных врагов. В латинском варианте бог Кронос именовался Сатурном, а статуи часто изображают его с садовым ножом, кривым, точно вороний клюв: возможно, это своеобразный ребус, отсылающий к его истинному имени. Ибо хотя впоследствии греки стали полагать, что это имя означает «chronos» («хронос», «время»), потому что всякого дряхлого старика шутливо именовали Кроносом, разумнее было бы видеть в этом имени дериват того же корня «cron» или «corn», от которого образуется греческое и латинское слово «ворона» – «corone» и «cornix». Ворона слыла птицей, полет которой часто толкуют авгуры, и в Греции и Риме символизировала долголетие. Таким образом, не исключено, что Кронос, спящий титан, коего неусыпно стережет сторукий Бриарей, имел и другое имя: Бран, Вороний бог. В любом случае миф о Кроносе весьма амбивалентен: с одной стороны, он свидетельствует о свержении и ритуальном убийстве священного царя в конце срока его правления как в культе дуба, так и в культе ячменя; с другой – о победе ахейских скотоводов над земледельцами доахейской Греции. Участники римских сатурналий республиканской эпохи, праздника, напоминающего старые английские Святки, на время забывали обо всех правилах приличия в память о золотом веке – господстве Кроноса.

Я называю Брана богом вороны, однако ворона, ворон, ворона серая и другие крупные птицы-падальщики в древности зачастую именовались одинаково. Словом «corone» древние греки обозначали не только ворону, но и «corax» – вóрона, а латинское наименование «corvus» («ворон»), образовано от того же корня, что и «cornix» («ворона»). Ворóны Брана, Кроноса, Сатурна, Асклепия и Аполлона одновременно и вóроны.

Пятьдесят Данаид упоминались в истории Древней Британии. Джон Мильтон в своей «Древней Британии»[70] обрушивает немало весьма тяжеловесных по стилю насмешек на передаваемую Неннием легенду, согласно которой Британия получила свое древнейшее имя, под которым она была известна Плинию, от Альбины (Белой богини), старшей из Данаид. Имя Альбина, вариантом которого была названа река Эльба (по-латыни «Albis») и от которого образовались немецкие слова «Elven» («женщина из племени эльфов, эльфийка»), «Alb» («эльф»), «Alpdrücken»[71] («кошмар, вызванный демоном-инкубом»), родственно греческим словам «alphos» со значением «матово-белая проказа»[72] (по-латыни «albus»), «alphiton» («пивоваренный ячмень») и «Alphito» («Альфито»), «Белая богиня», в классическую эпоху превратившаяся в чудище, которым пугают детей, но изначально почитавшаяся в Аргосе племенами Туата Де Дананн как богиня ячменя. Сэр Джеймс Фрэзер видит в ней «Деметру или ее двойника Персефону». Само слово «Argos» означает «ослепительно-белый» и, будучи употребленным как прилагательное, обыкновенно описывает белоснежные жреческие облачения. Также оно означает «быстрый, как молния». Мы вправе рассматривать сторуких великанов в связи с Белой богиней Аргоса: это доказывает миф об Ио, той же богине, нянчившей младенца Диониса; ее стерег Аргус Панопт («Недремлющее Око», «Всеглаз»), стоглазое чудовище, возможно изображавшееся в облике белого пса. Знаменитого пса Одиссея звали Аргус. Ио в образе белой коровы была ипостасью богини ячменя, в свою очередь слывшей воплощением богини. Она также почиталась в облике белой кобылы, Левкиппы, и белой свиньи, Керы или Форкиды, которую вежливо именовали также Марпессой («похитительницей»).

Но и в нашей «Повести о Талиесине» Каридвен, или Керридвен, ненавистница Гвиона, возможно, выступает как Белая богиня – свинья. Такого мнения придерживается в своей работе «Религия древних кельтов» Джон Арнотт Маккаллох, который, опираясь на свидетельства Гальфрида Монмутского и французского кельтолога Тома, утверждает, что валлийские барды описывали ее как богиню Пшеницы. Маккаллох отождествляет ее с вышеупомянутой Деметрой-свиньей. Ее имя представляет собой композит и состоит из корней «cerdd» и «wen». «Wen» означает «белый», а «cerdd» в ирландском и валлийском имеет значение «обретение», а также «вдохновенные, или священные, искусства, в особенности поэзия». Их можно уподобить греческим словам «cedos» и «cerdeia», откуда происходит латинское «cerdo» («искусный мастер»). В греческом языке слово «ласка», облик которой особенно любили принимать фессалийские ведьмы, часто употреблялось с эпитетом «cedro», который обычно переводят как «лукавая», а в Испании древним словом неясного происхождения «cerdo» называют свинью[73]. У Павсания Кердо – супруга героя Форонея, брата Ио и Аргуса Панопта, культ которого существовал в Аргосе и который научил людей пользоваться огнем; в главе десятой он будет отождествлен с Браном. Знаменитая серданья испанских Пиренеев – пляска по случаю сбора урожая, – может быть, впервые была исполнена в честь богини, которая дала имя лучшей житнице этих мест – долине Сегре в графстве Серданья, с главным городом Пуигсерда, иными словами, «Холм Сердо». Слог «серд» встречается в именах иберийских правителей, из которых наиболее известен упоминаемый Ливием Сердубел, престарелый вождь, пытавшийся примирить римлян и иберийский город Кастуло. Керридвен – явно Белая Свинья, богиня Ячменя, Белая дама Смерти и Вдохновения; более того, она – Альбина, или Альфито, богиня Ячменя, именем которой была названа Британия. У маленького Гвиона есть все основания ее опасаться; с его стороны было большой ошибкой схорониться в куче зерна на ее собственном гумне.

Римляне поклонялись Белой богине в образе Кардеи, а Овидий в «Фастах» приводит о ней путаную историю, ассоциируя ее имя с обозначением дверных петель – «cardo». Он говорит, что она была возлюбленной Януса, двуликого бога дверей и первого месяца года, и что она покровительствовала дверным петлям. Она также хранила младенцев от ведьм, принимавших облик зловещих ночных птиц, выхватывавших детей из колыбели и пивших их кровь. Овидий утверждает, что вначале она властвовала над городом Альбой («белым городом»), колонизированным выходцами из Пелопоннеса в эпоху рассеяния народов и впоследствии в свою очередь колонизовавшим Рим, и что главным орудием, которым она отвращала зло, слыл боярышник. Овидий все вывернул наизнанку: Кардея была Альфито, Белой богиней, причинявшей в обличье птицы или зверя зло детям, а ее священное растение, боярышник, нельзя было приносить в дом, чтобы не подвергнуть детей опасности. Именно Янус, «стойкий страж дубовой двери», не пускал в дом Кардею и ее ведьм, ибо в действительности Янус был богом дубов Дианусом, воплощенным в римском царе, а затем – в жреце Юпитера, его духовном преемнике, а его божественная супруга Яна была Дианой (Дионой), богиней лесов и луны. Удвоенная буква «п» в латинском варианте имени Юпитера – Juppiter – заменяет выпавшую букву «н»: он был Jun-Pater, то есть отцом Диануса. Однако прежде чем Янус, или Дианус, или Юпитер, взял в жены Яну, или Диану, или Юнону, и подчинил ее своей воле, он был ее сыном, а она была Белой богиней Кардеей. И хотя он сделался Дверью, стражем народа, она стала дверной петлей, крепящей его к дверному косяку; важность подобной связи будет объяснена в главе десятой. «Cardo» («дверная петля») и «cerdo» («искусный ремесленник») – это одно и то же слово; в ирландском языке бог ремесла, знавший толк в дверных петлях, замках и заклепках, носил имя Кредне (Credne), искусный мастер, изначально просивший покровительства богини Кердо, или Кардеи. Таким образом, когда Кардея стала возлюбленной Януса, ей вменили в обязанность не пускать за порог злокозненную ведьму, вредящую детям, каковой она сама, вселяющая благоговейный ужас, была во времена матриархата, когда ее полагалось умилостивлять во время бракосочетания, возжигая факелы из ветвей боярышника. Овидий говорит о Кардее, явно приводя религиозный догмат: «В ее власти отмыкать закрытое и закрывать то, что отомкнуто».

Овидий отождествляет Кардею с Карной, праздник коей отмечался в Риме первого июня, когда ей приносили в жертву свинину и бобы. Это разумно, поскольку ассоциирует Белую богиню со свиньями, однако римское объяснение этимологии ее имени («Карна наречена так, quod carnem offerunt, ибо в жертву ей приносят мясо») представляется бессмысленным. Более того, как отмечалось применительно к «Битве деревьев», в классическую эпоху бобы использовались в качестве гомеопатического средства против ведьм и привидений: боб брали в рот и выплевывали его, целясь в выходца с того света, а во время римского праздника лемурий всякий отец семейства, не оглядываясь, бросал себе за спину бобы черного цвета, предназначавшиеся лемурам, или призракам, приговаривая: «Сим искупаю себя и своих близких». Мистики-пифагорейцы, заимствовавшие свое учение из пеласгийских источников[74], давали неукоснительно соблюдаемую клятву не вкушать бобы и цитировали приписываемое Орфею стихотворное изречение, смысл коего сводился к тому, что вкушать бобы означает поглощать головы предков[75]. Цветок бобов – белого цвета и расцветает в ту же пору, что и боярышник. Боб посвящен Белой богине; отсюда его связь с шотландским ведьмовским культом; в первобытные времена только жрицы Белой богини имели право сажать бобы или варить их. У жителей аркадского города Фенея бытовало предание, будто богиня Деметра, придя в их город во время своих странствий, позволила им возделывать любые зерновые и бобовые культуры, кроме собственно бобов. В таком случае орфический запрет вкушать бобы, по-видимому, объясняется тем, что стебель боба обвивается вокруг жерди по спирали, знаменуя собою воскресение, и что духи умели возрождаться в облике смертных, переселяясь в бобы (об этом упоминает Плиний), которые вкушали женщины. Таким образом, мужчина, проглотивший боб, возможно, святотатственно покушался на замысел своих покойных предков. Римские отцы семейств во время лемурий бросали бобы в призраков, чтобы дать им возможность возродиться, и приносили бобы в жертву богине Карне в ее праздник, ибо она владела ключами от подземного мира.

Карну обыкновенно отождествляют с римской богиней Кранаей, на самом деле Кранеей («жестокой» или «каменной»), – греческий эпитет богини Артемиды, которую приходилось постоянно умилостивлять, чтобы она не проявляла враждебности к детям. Кранее был посвящен храмовый холм возле Дельфов, в котором обязанности жреца, назначавшегося на пятилетний срок, всегда исполнял мальчик, и кипарисовая роща Краней, прямо под стенами Коринфа, где располагалось святилище Беллерофонта. «Краная» означает «скала» и этимологически родственно гэльскому слову «cairn», которое ныне употребляется в значении «груда камней, сложенных на вершине горы».

Я описываю ее как Белую богиню, поскольку белый – ее главный цвет, цвет первого воплощения в ее лунной триаде, но, когда автор византийской энциклопедии Су́да[76] пишет, что Ио была коровой, менявшей цвет – от белого к розовому, а затем к черному, – он имеет в виду, что новая луна – белая богиня рождения и роста; полная луна – красная богиня любви и битвы; луна на ущербе – черная богиня смерти и прорицаний. Легенда, изложенная в энциклопедии Суда, подтверждается приводимым Гигином мифом о телке, родившейся у Миноса и Пасифаи: трижды в день она подобным же образом меняла цвет. Отвечая на вопрос оракула, некий Полиид, сын Керана, справедливо сравнил ее с шелковицей – священной ягодой триединой богини. Три стоячих камня, в иконоборческом XVII в. низвергнутых с холма Мелтри-Хилл возле валлийского местечка Дуигавалхи, возможно, символизировали триединую богиню Ио. Один был белым, другой – красным, третий – темно-синим, и в них видели трех женщин. Местные монахи измыслили предание: якобы три женщины, облаченные в наряды этих цветов, когда-то были обращены в камень за то, что веяли зерно в воскресенье.

Наиболее исчерпывающее и вдохновенное во всей античной литературе повествование о богине содержится в «Золотом осле» Апулея, где Луций призывает ее из бездны отчаяния и духовного падения и она не остается глуха к его мольбам. Кстати, оно позволяет предположить, что богиня, коей поклонялись на холме Мелтри-Хилл, была едина в трех ипостасях: белая выращивала пшеницу, красная жала, а черная веяла.

«Около первой ночной стражи, внезапно в трепете пробудившись, вижу я необыкновенно ярко сияющий полный диск блестящей луны, как раз поднимающейся из морских волн. Невольно посвященный в немые тайны глубокой ночи, зная, что владычество верховной богини простирается особенно далеко и всем миром нашим правит ее промысел, что чудесные веления этого божественного светила приводят в движение не только домашних и диких зверей, но даже и бездушные предметы, что все тела на земле, на небе, на море то, сообразно ее возрастанию, увеличиваются, то, соответственно ее убыванию, уменьшаются, полагая, что судьба, уже насытившись моими столь многими и столь тяжкими бедствиями, дает мне надежду на спасение, хотя и запоздалое, решил я обратиться с молитвой к царственному лику священной богини, пред глазами моими стоящему. Без промедления сбросив с себя ленивое оцепенение, я бодро вскакиваю и, желая тут же подвергнуться очищению, семь раз погружаю свою голову в морскую влагу, так как число это еще божественным Пифагором признано было наиболее подходящим для религиозных обрядов. Затем, обратив к богине могущественной орошенное слезами лицо, так начинаю:

– Владычица небес, – будь ты Церерою, благодарною матерью злаков, что, вновь дочь обретя, на радостях упразднила желуди – дикий древний корм, – нежную приятную пищу людям указав, ныне в Элевсинской земле ты обитаешь; – будь ты Венерою небесною, что рождением Амура в самом начале веков два различных пола соединила и, вечным плодородием человеческий род умножая, ныне на Пафосе священном, морем омываемом, почет получаешь; – будь сестрою Феба, что с благодетельной помощью приходишь во время родов и, столько народов взрастившая, ныне в преславном Эфесском святилище чтишься; – будь Прозерпиною, ночными завываниями ужас наводящею, что триликим образом своим натиск злых духов смиряешь и над подземными темницами властвуешь, по различным рощам бродишь, разные поклонения принимая, о Прозерпина, женственным сиянием своим каждый дом освещающая, влажными тучами питающая веселые посевы и, когда скрывается солнце, неверный свет свой нам проливающая; – как бы ты ни именовалась, каким бы обрядом, в каком бы обличье ни надлежало чтить тебя – в крайних моих невзгодах ныне приди мне на помощь, судьбу шаткую поддержи, прекрати жестокие беды, пошли мне отдохновение и покой; достаточно было страданий, достаточно было скитаний! Совлеки с меня образ дикий четвероногого животного, верни меня взорам моих близких, возврати меня моему Луцию! Если же гонит меня с неумолимой жестокостью какое-нибудь божество, оскорбленное мною, пусть мне хоть смерть дана будет, если жить не дано.

Излив таким образом душу в молитве, сопровождаемой жалобными воплями, снова опускаюсь я на прежнее место, и утомленную душу мою обнимает сон. Но не успел я окончательно сомкнуть глаза, как вдруг из середины моря медленно поднимается божественный лик, самим богам внушающий почтение. А затем, выйдя мало-помалу из пучины морской, лучезарное изображение всего тела предстало моим взорам. Попытаюсь передать и вам дивное это явленье, если не помешает мне рассказать бедность слов человеческих или если само божество ниспошлет мне богатый и изобильный дар могучего красноречья.

Прежде всего густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные, свободно и мягко рассыпались по божественной шее; самую макушку окружал венок из всевозможных пестрых цветов, а как раз посредине, надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или скорее – верный признак богини Луны. Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи, а также хлебные колосья, надо всем приподнимавшиеся. Одеяние ее было многоцветное, из тонкого виссона, то белизной сверкающее, то, как шафран, золотисто-желтое, то пылающее, как алая роза. Но что больше всего поразило мое зрение, так это черный плащ, отливавший темным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с правого бедра на левое плечо, как римские тоги, он свешивался густыми складками, а края были красиво обшиты бахромою. Вдоль каймы и по всей поверхности плаща здесь и там вытканы были мерцающие звезды, а среди них полная луна излучала пламенное сияние. Там же, где волнами ниспадало дивное это покрывало, со всех сторон была вышита сплошная гирлянда из всех цветов и плодов, какие только существуют. И в руках у нее были предметы, один с другим совсем несхожие. В правой держала она медный погремок, узкая основа которого, выгнутая в кольцо, пересекалась тремя маленькими палочками, и они при потряхивании издавали все вместе пронзительный звон. На левой же руке висела золотая чаша в виде лодочки, на ручке которой, с лицевой стороны, высоко подымая голову, – аспид с непомерно вздутой шеей. Благовонные стопы обуты в сандалии, сделанные из победных пальмовых листьев. В таком-то виде, в таком убранстве, дыша ароматами Аравии Счастливой, удостоила она меня божественным вещанием:

– Вот я пред тобою, Луций, твоими тронутая мольбами, мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшая из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря целительные дуновения, преисподней плачевное безмолвие. Единую владычицу, чтит меня под многообразными видами, различными обрядами, под разными именами вся Вселенная. Там фригийцы, первенцы человечества, зовут меня Пессинунтской матерью богов, тут исконные обитатели Аттики – Минервой Кекропической, здесь кипряне, морем омываемые, – Пафийской Венерой, критские стрелки – Дианой Диктиннской, трехъязычные сицилийцы – Стигийской Прозерпиной, элевсинцы – Церерой, древней богиней, одни – Юноной, другие – Беллоной, те – Гекатой, эти – Рамнузией, а эфиопы, которых озаряют первые лучи восходящего солнца, ари и богатые древней ученостью египтяне почитают меня так, как должно, называя настоящим моим именем – царственной Изидой. Вот я пред тобою, твоим бедам сострадая, вот я, благожелательная и милосердная. Оставь плач и жалобы, гони прочь тоску – по моему промыслу уже занимается для тебя день спасения. Слушай же со всем вниманием мои наказы. День, что родится из этой ночи, день этот издавна мне посвящается. Зимние непогоды успокаиваются, волны бурные стихают, море делается доступным для плавания, и жрецы мои, спуская на воду судно, еще не знавшее влаги, посвящают его мне, как первину мореходства. Обряда этого священного ожидай спокойно и благочестиво…»[77]

Весьма схожая латинская молитва содержится в английском травнике XII в. из коллекции Харли (Brit. Mus. MS Harley, 1585, ff 12v—13r)[78]:

«О божественная Гея, о богиня, о матерь-природа, дарующая жизнь всему сущему и заново выводящая на небо солнце, что ниспослала ты всем народам… Хранительница небес, и моря, и всех богов, и всех сил… По мановению длани твоей вся природа затихает и погружается в сон… Да и радостный солнечный свет пробуждаешь ты по воле своей и лелеешь все живое с материнской заботливостью… А когда смертный покидает сей мир, дух его возвращается к тебе. Воистину справедливо наречена ты Великой матерью богов; ты победительница, имя тебе – Виктория. Ты наделяешь силой смертных и богов… Без тебя ничто не появляется на свет и не обретает совершенства; могущество твое безгранично, о царица богов. Богиня, я преклоняюсь пред тобою, я взываю к тебе; соблаговоли ниспослать мне то, о чем я умоляю, дабы я возблагодарил тебя, о божественная, с тою верой, с коей надлежит чтить тебя.

А ныне я обращаю мольбы и к вам, силы и травы, и к вашему могуществу. Заклинаю вас, тех, кого породила Гея – Матерь Всего Сущего, и кого даровала как целительное средство всем смертным, и кого наделила властью, – окажите свои благодеяния смертным. Вот о чем молю, вот как заклинаю вас: явите нам свои добродетели, ибо создавшая вас сама дозволила мне взывать к вам, заручившись спасительной помощью владеющего искусством врачевания; а посему, о травы, ниспошлите исцеление милостью божественных сил…»

Трудно сказать, как именовали английские язычники XII в. бога врачевания, однако его явно связывали с богиней, к которой обращена молитва, те же отношения, что и Асклепия с Афиной, Тота с Исидой, Эшмуна с Иштар, Диан Кехта с Бригитой, Одина с Фрейей, Брана с Дану.