Читать книгу ДеньГа. Книга странствий человеков в людском море - Семивэл Семивэл - Страница 79

Живой мир тоже располагался по степени

возрастания сложности диалога: травы, деревья,

насекомые, рыбы, коровы, кошки, лошади.

Последние, с кем общалось ещё легко, были псы.

Потом начинались трудности: дальше шли люди.

(Александр Чудаков. «Ложится мгла на старые ступени»)

Кварцевый экран окна безо всякого участия электричества показывал буколическую* картинку: сразу за оградой нашего сада десяток баранов и пара коз лакомились пригорюнившейся в ожидании зимы травой. А какое тут стадо гуляло всего-то десяток лет назад! Голов сорок коров, несколько быков, пара десятков коз – пёстрое стадо неспешно перемещалось по просторному лугу, ходило на водопой к озеру, насытившись, устраивало лёжку возле малого пригорка. А лет двадцать назад отдельно паслись ещё и кони – их было значительно меньше, чем скотины, не больше десятка, но ведь были!

*Буколическая картинка (от греч. буколикус – пастушеский) – идеальная картинка жизни на лоне природы, вне связи с социальными противоречиями.

А теперь вот только мелкорогатые, да куры и гуси с утками, да свиньи в загоне. И то живность принадлежала не деревенским, а одному хозяйственному мужику, переселенцу из города. Бывший дальнобойщик, он гонял теперь по дорогам России несколько грузовых фур с наёмными водителями, а сам жил селянской натуральной жизнью, разведя со временем большое подсобное хозяйство, с упомянутой живностью. Скотный двор его досаждал соседям специфическим запахом, да обглоданными деревьями, что посажены вдоль оград соседских усадеб, да гвалтом слетавшихся со всей округи ворон, галок и даже озёрных чаек-бакланов. Звали мужика Козулупов, и так выходило, что покинув город ради села, он просто восстановил свой фамильный статус-кво*, не больше. Коз своих Козолупов не лупил, но фамилию свою всё же оправдывал, ибо – обожал залупаться,* и делал он это как настоящий козёл.

*Статус-кво – в международном праве положение, существующее в какой-то определённый момент.

*Залупаться – если кто подумал ниже мужского пояса, то зря: залупаться – означает в просторечии всего-навсего задираться. См. академический «Словарь русского языка» в 4-х томах.

Отношения выяснялись им всегда одинаково: прав он был, не прав – в момент наливался дурной бешеной кровью и начинал орать так, что противопоставить такому напору оставалось только одно. А именно – махнув рукой, пойти прочь. Все соседи тихо его ненавидели, потому что громко ненавидеть не представлялось возможным – переорать его мог разве что Жириновский (и то в молодые годы), а вот перестать уважать себя после стычки – запросто. Не драться же с ним, в самом деле! Тем более у него имелась двустволка, а хватит ли у новоиспечённого мироеда, при таком бешеном темпераменте, терпежу не пустить в ход своё ружьё – таким вопросом не задавался никто. Всё было понятно и без вопросов.

Вот таким он жил, Козолупов. Но со всем этим своеобразием характера и особенностей его проявлений лично я мог мириться – и мирился – по одной простой причине. Благодаря оному задержавшемуся в мире натурального хозяйства «кулаку-мироеду» наша деревня не скатывалась окончательно в сугубо городскую жизнь – по утрам нас будили петухи, наша детвора имела счастье видеть – и общаться – с живыми, а не «тивишными» – животными, наблюдать их жизнь. Да и вообще…

Вообще – это я том, что человек, отрезаемый урбанизацией от живой природы, теряет что-то такое важное, большое, исконное… Ну вот, скажем, люди думают, что они – сами по себе, а животные, растения – сами по себе. Чёрта с два. И животные, и растения – они участвуют в нашей жизни гораздо глубже, чем мы можем себе представить. Они наблюдают за нами со стороны, они разговаривают с нами, они слушают нас и даже – понимают! В чём-в чём, а в этом я убедился лично.

Расскажу. Отправился я однажды летом искупаться в озере. Иду себе такой расслабленный, умиротворённый, с полотенцем через голое плечо, в одних купальных шортах. Вижу – на дороге лежит мёртвая ворона. А надо сказать, Козолупов периодически постреливал в птиц, когда они особенно начинали наглеть на скотном дворе и донимать своим шумом-гамом. Ну и вот, одна из жертв такой профилактики, похоже, лежала у меня на пути. Я постоял, мысленно поругался («Ну вот, ещё одна! Ну уж коли стреляешь, так подбирай убиенных»). Решил – отнесу птицу к его двору, положу у ворот. Немым, так сказать, укором. Взял несчастную за крыло, сделал два шага, и вдруг – откуда только взялись, целая стая ворон прямо у меня над головой. Как будто из воздуха материализовались! И ну круги надо мной нарезать, всё ниже, ниже опускаются. Япрямо испугался – настолько серьёзно всё завертелось. Никогда ещё птицы таких каруселей в мою честь не раскручивали. Ну, думаю, сейчас ка-ак спикируют, да ка-ак клювами-то своими начнут мне по башке давать, да когтями своими как примутся когтить! Встал я, будто вкопанный, да как закричу: «Эй, вороны! Не я это! Не я убил – это он! Тот, к кому вы подхарчиться летаете! Что, не знаете, кто в вас стреляет? Первый раз, что ли?» И, о чудо! Вороны враз прекратили каркать, завершили круг – и дружно полетели прочь. В сторону скотного двора.

Так я узнал – увидел! – что они нас понимают. Мы, венцы природы – нет. А они – да. С пернатыми оказалось договориться легче, чем с представителем людского рода Козолуповым.

…Буколические бараны откочевали дальше, а я вернулся к баранам своим, подумав о том, что у окна стоять, конечно, хорошо, но не далее как пару дней назад жизнь открыла для меня дверь. Вот парадокс – в тот самый момент, когда я вспомнил о своей давней книге, где всё, ну или почти всё – игра ума, где жизненные коллизии были творчески переосмыслены, раскрашены вымыслом и превращены в литературный материал – и вот в этот самый момент жизнь подбрасывает мне уже не информацию к размышлению, не материал для материала, а – дело. Самое настоящее. Как будто Богам прискучило моё комфортное стояние перед окном, надоело наблюдать жизнь наблюдателя и описывателя наблюдаемого. Дескать, ну что, журналист, издатель, несостоявшийся писатель, инженер человеческих душ? Отделаться хотел – созерцанием? И воспроизводством продуктов созерцательности. То бишь – писульками? Всю жизнь только и делаешь, что описываешь жизнь, думая, что в этом и есть единственный смысл твоей жизни. Думал, так, подобно богомолу, сучком прикинувшись, и проскочишь? Нет, парень! Не проскочил. Н-н-а! – повестку в жизнь! Распишитесь в получении.

Про деньги. Купюры: и снова соль. Роль соли – самой обычной, поваренной – в жизни наших предков была просто огромна, уступая первенство только хлебу. Главным образом это было связано с тем, что долгое время соль была единственным консервантом, помогающим хранить продукты. Отсюда и та разветвлённая сеть соляных контор в России (скажем, в 1757 г. они работали в 50 городах), которая стала не только прообразом, но и испытательным полигоном банковской системы, работающей с бумажными денежными знаками и ценными бумагами. Денежные переводы осуществлялись с помощью векселей, которые выдавали соляные конторы.

В условиях, когда в России быстро расширялись масштабы торговли и товарообмена, соляные конторы прививали купеческому сословию доверие к государственным ценным бумагам, которые можно было без особого труда обратить в звонкую монету и обратно. Таким образом,«соляные векселя» явились прямыми предшественниками российских бумажных денег, а сеть соляных контор, можно сказать, породила в будущем банковскую систему.