Читать книгу Пути-дороги - Сергей Калабухин - Страница 11

«Опять два выходных, как песок сквозь пальцы!» – с грустью думал Левенцов, глядя воскресным апрельским вечером в окно на рыночный массивный корпус. Огромный козырёк гофрированной крыши рынка холодно отражал тёплые лучи опускавшегося солнца. После долгих зимних сумерек с их тусклыми оранжевыми фонарями и чёрным снегом по обочинам шоссе яркий солнечный свет в восемь вечера казался нереальным, возникало ощущение какой-то светлой невесомости и одновременно какого-то успокаивающего беспокойства, так бывает, когда хочешь вспомнить что-то очень важное, связанное с глубинным смыслом жизни и никак не можешь.

Но стоило перевести взгляд на землю, и светлое чувство пропадало. Всё обозримое пространство за окном было усеяно рваными клочьями бумаги, разломанными ящиками, битым бутылочным стеклом, пробками и прочим мусором. У рынка, сданного в эксплуатацию и вступившего, как и всё многострадальное отечество, в рыночные отношения, недоставало средств на дворников. Рынок планировался под изобилие сельскохозяйственной продукции, городские власти имели неосторожность поверить государственным мужам, которые клялись, что освобождённый от совхозных пут российский фермер завалит рынок мясом, овощами, коровьим и птичьим молоком. Фермер ни с птичьим, ни с коровьим, ни даже с козьим молоком на рынок не явился. Фермеру было не до рынка, собственную шкуру бы спасти. Вместо баснословного дохода рынок, как и всё прочее, стал приносить в городскую казну одни убытки. За отсутствием производителей городские власти пустили на рынок спекулянтов. И мёртвый рынок вместе с прилегающей к нему огромной территорией, как по мановению волшебной палочки, ожил. Откуда что взялось: от марсианских ковров до тульских пистолетов! Такую продукцию, однако, покупатель каждый день не ел, рынок загружался лишь по субботам и воскресеньям, поэтому на дворников вырученных денег не хватало.

Ветер разносил бумажные клочья во все стороны, вынуждая дворников расположенных поблизости домов прибегать к нелитературным выражениям. Одну из берёзок под окном у Левенцова раздавил автомобиль, та же участь была уготована и остальным берёзкам, мест для стоянки автомашин возле рынка не хватало, водители ставили их впритык друг к другу у домов. Под окнами справляли малую нужду. Лучше было не смотреть в окно воскресным вечером.

Левенцов пошёл к Татищеву, тот ругался с телевизором.

– Нет, ты посмотри, что творится на телевидении: дикторы все вдруг стали картавые, шепелявые, сопящие и заикающиеся! А ведущие многих программ просто не умеют коротко и ясно излагать свои мысли, а тем более чужие.

– А ты не слушай, Глеб. И газеты не читай. Чтобы настроение себе испортить, денег на газеты не надо тратить, достаточно вон взглянуть через дорогу.

– А как они измываются над русским языком! – не унимался Татищев. – Точно младенцев кашей, кормят этими своими акциями, приватизациями, западными цивилизациями! Когда хозрасчётами, починами, подрядами кормили, и то не так противно было. От одной дури ушли, в другую кинулись. Ага. Тогда для партократов счастливое будущее строили, теперь для бизнесменов. Тьфу, слово-то какое мерзкое: «бизнесме-ен!» Ещё одно мне уж больно нравится, как его… А, во: «менеджмент», язык сломаешь. Ведь есть же русское слово: «управление», чего оно не нравится-то им, зачем язык-то выворачивать? Дилерами, брокерами, маркетингами сыплют. Ага. Под видом борьбы с коммунистами разрушают русскую культуру…

– Брось, Глеб! – отмахнулся Левенцов. – Ничего с русским языком и культурой не случится. Вспомни историю. Было уже такое. Сразу после Октябрьской революции то же самое происходило под лозунгами борьбы с капитализмом. Ленин и позднее Сталин в открытую отрицали значение русской культуры. Ленин начал уничтожение и высылку русских деятелей культуры, искусства, науки, а Сталин завершил этот процесс более радикальными методами, создав затем «советские литературу, искусство, науку», «народных академиков и писателей». Тогда тоже русский язык заполонили всякие наркомпросы, ревкомы, колхозы, гипромаштяжи и тому подобные словообразования. Волна накатила и схлынула. Русский язык устоял. Или ты ратуешь за возврат дореволюционных стандартов русского языка?

– Тебе, Слава, я вижу, на всё плевать. Спрятал голову в изобретательство своё, и хоть потоп!

– Ох, и ехидный ты, Глеб, всё бы тебе подковырнуть! Не прячу я голову под крыло. Зарплаты, правда, стало не хватать на поездки по городам и весям, зато пешком больше стал гулять. Информации об отечестве, во всяком случае, больше получаю, чем ты из телевизора.

– И что тебе говорит твоя информация?

– Говорит, что жива Россия.

– А куда нашу Россию ведут? – вспылил Татищев. – Смотреть противно, как всякие недоумки умиляются распрекрасным, по их мнению, дореволюционным прошлым: «Расстегайчиков-с, блинчиков-с с сёмужинкой-с пожалуйте-с!» Ладно, Чехову, Куприну, Вересаеву не верят, почитали бы об этом прошлом обыкновенную статистику. Три четверти населения безграмотны, повальное невежество, болезни, голод, нищета, а им, видите ли, «расстегайчики-с» увиделись! «Конфетки-бараночки, словно лебеди, саночки…» Слушать тошно.

– Ну и не слушай! – вновь посоветовал Левенцов. – Зачем ты себя истязаешь высказываниями явных идиотов? Побереги нервы, Глеб, не так уж у нас всё плохо. Да, сейчас вместо панельных девятиэтажек для трудящихся стали строить двухэтажные коттеджи для бизнесменов. Ну и что? Особой опасности для отечества в том я не вижу, всё равно же после очередной революции трудящиеся потом эти коттеджи у новых буржуев отберут. Решёток вот только на окнах многовато стало…

– Спасибо, это хоть заметил. Не просто многовато решёток нынче, а все окна первых этажей зарешечены, я хоть и не часто по городу хожу, но это-то заметил. Люди сами себя за решётки посадили, а ты опасности не видишь?

– Пока не вижу. Нам с тобой, Глеб, на пятом этаже боятся нечего. Кстати, там за окном болтается рекламный лозунг, видел?

– Нет, я их и при советской власти не особо разглядывал, а нынешние и подавно не читаю.

– Я тоже советские не читал, но вот почему-то до сих пор помню, что партия – это ум, честь и, кажется, совесть народа. А тот лозунг, про который я тебе говорю, обещает сделать наши ваучеры золотыми. Ты свой ваучер ещё не пропил?

– Нет, – обеспокоился Татищев. – Я и забыл про него. А что?

– Да они всё дешевеют. Золотыми их вряд ли сделают. Давай в следующий выходной пропьём?

– Давай! – оживился Татищев. – А насчёт замены транспарантов, знаешь, что скажу? Сейчас скажу. Те, прежние, про «ум и совесть», народ воспринимал как безобидную забаву пристроившихся к власти маразматиков. Ага. А новые не безобидны, потому что прославляют паразитические способы обогащения. Приобщают к западной цивилизации, то есть. Ага. Я недавно прочёл: оказывается, в романо-германских языках нет аналога русскому слову «совесть». У них там вместо совести «сознание», а это ведь как небо от земли! И после этого нам талдычут, что они цивилизация! И эта сознательная «бессовестная» цивилизация учит нас, как жить!

– А помнишь, Глеб, как ты радовался в девяносто первом, в августе?

– Кто ж тогда мог знать, как обернётся! Теперь-то вижу: не наши тогда победили… Иной раз так бы и грохнул телевизор оземь! Ага. Ты вот счастливый, не смотришь его, а я видел, как они аплодировали одной своей «не нашей», когда она с государственной трибуны брякнула насчёт художников: «К станку их!» Ещё видел, с какими фашистскими улыбками провозглашали: «Место под солнцем заслуживает лишь сильнейший!» У них прямо звериная ненависть ко всему хорошему, что сделано Советской властью! Я тебе так скажу, вражды к их западной цивилизации я не имею, но я русский, я русскую цивилизацию люблю. Особенно за нестяжательство, которое наши «ненаши» теперь на смех поднимают… Чего ты улыбаешься?

– Выражение понравилось: «наши ненаши». Я долго голову ломал, как поточнее обругать, извини за выражение «музыкантов», которые русские мелодии обрабатывают, то бишь уродуют под западный стиль. «Наши ненаши» – точнее не придумаешь. А знаешь, на Западе есть немало такого, что можно обозначить обратным выражением: «не наши наши». В музыке – испанские танцы или итальянские песни, например. В литературе – американский «Гекльберри Финн» Марк Твена или испанский «Дон-Кихот» Сервантеса. Сколько таких славных донкихотов на Руси!

– Согласен. Только наши «ненаши» там другое увидали: коттеджи, «мерседесы», казино, жратву… Откуда только это дерьмо у нас берётся?

– Рынок!

– Да нет, дерьма всегда хватало. Не рыночное, так другое. Ага. Я, когда на службе замполитом стал, знаешь, как воевал с показухой! Ещё солдафонство. И эти, как их, уж забыл… Во, стукачи! У меня до перехода в политорганы одно всего взыскание только было, а тут, как замполитом стал, посыпались. Кто-то там напьётся, кто-то с чужой бабой переспит, а виноватый кто? Замполит, конечно! Стукач «стукнет», особист приедет – и получай командир с замполитом по взысканию. Плохо, мол, личный состав воспитываем. Ага. Как будто личный состав у нас не прожжённые асы, а малолетки из кадетского корпуса! Думаешь, особист не понимал, что мы не виноваты? Понимал, да не сделай он нам гадость, с него самого спросят: почему не отреагировал? Такая вот система.

– Она везде такая была, не только в армии.

– Зато порядок был, – возразил Татищев собственному ходу мыслей. – А теперь хоть пулемёт дома заводи, хоть голый выходи на улицу, всем всё до лампочки.

– Образуется, Глеб. Не вечно же бардак!

С этими словами Левенцов пошёл в свою комнату к своим изобретательским наброскам. Посидев немного над ними, он почувствовал, что дело нынче не продвинется. «Ладно, „лягу-прилягу“ будем делать, – решил он. – Утро вечера мудренее».