Читать книгу Пути-дороги - Сергей Калабухин - Страница 4

За минуту до восьми ноль-ноль Левенцов проскочил проходную и, переведя шаг в прогулочный режим, двинулся к осточертевшему трёхэтажному корпусу с табличкой у дверей: «Конструкторский отдел промышленной автоматики». На первом этаже уже визжали станки экспериментального цеха. Бюро гидравлических систем находится на втором этаже, здесь у Левенцова тоже оборудована своя «пещерка»: рабочее место в дальнем от входной двери углу, стол впритык к обеим стенам, а с тыла прикрывает кульман. На доске кульмана уже который месяц висит очередной проектный чертёж топливной системы для судового двигателя. Левенцов косо глянул на него. Это был парадокс: в КОПА приходилось «убивать» лучшее время суток без всякой надежды принести пользу человечеству, и за это ему платили деньги, а дома он занимался Делом, которое, верил, принесёт пользу человечеству, но деньги платил за это сам. Вот и сегодня придётся убить минимум восемь часов. Четыреста восемьдесят минут. Двадцать восемь тысяч восемьсот секунд, каждая из которых тянется по часу… Облокотясь о стол, он устроил голову в ладонях и скоро задремал.

Левенцова разбудил Егор Агапович Сорокин.

– Профсоюзное собрание сегодня, – сообщил он. – Принятие соцобязательств. Ты не думаешь по своей теме взять?

– Нет, – отрицательно помотал головой Левенцов. – Не думаю, я давно уже не думаю. Как только пересеку проходную в эту сторону, так сразу и не думаю. Без пользы, понимаете?

У парторга, профорга и председателя общества трезвости Сорокина был абсолютно трезвый взгляд на вещи, поэтому многих вещей он совершенно не понимал, как не понял теперь и сказанного ему коллегой.

– Наглеешь ты, чем дальше, тем больше, Левенцов! – сердито сказал Егор Агапович. – Вот уже и спишь на работе. Придётся, видимо, мне поставить вопрос о твоём недостойном поведении на ближайшем партийном собрании. Да и пользы от тебя как от конструктора в работе бюро что-то не видно. Как ни посмотрю, у тебя на кульмане один и тот же чертёж уже который месяц без каких-либо изменений висит.

– Беспартийный я, товарищ Сорокин, – зло усмехнулся Левенцов. – Вы как парторг бюро прекрасно это знаете. Так что ваше партийное собрание меня волнует мало. И насчёт моей работы не вам судить. Вы хоть знаете, в чём она заключается? Да и не только моя! В модернизации давно созданного!

– И что плохого в модернизации? – удивился Сорокин.

– Вы, Егор Агапыч, как коммунист должны бы знать, с чего начиналась советская промышленность. Помните, был такой лозунг: «Догнать и перегнать Америку!»? Даже первые советские станки по этому лозунгу назвали – «ДиП». Почти семьдесят лет с тех пор прошло, а мы не только не догнали, но и продолжаем всё больше отставать. Почему?

– А то ты не знаешь, умник! – возмутился Сорокин. – Сколько всего нам пришлось за эти семьдесят лет преодолеть: Гражданская война, разруха, Отечественная война и вновь разруха, а восстанавливать-то пришлось не только свою страну, но и братские страны Европы, вставшие на путь строительства социализма. И ещё помощь народам Африки и Азии, скинувшим оковы колониализма. А Америка все эти годы только наживалась. Но в космос, всё же, первыми вышли мы! Так что, дай срок – догоним и перегоним.

– Да, всё это было и есть, – признал Левенцов. – Но я имел в виду совершенно иные трудности, мешающие нам догнать и перегнать. Системные, и потому непреодолимые. Нельзя, уважаемый товарищ Сорокин, победить в гонке, занимаясь только модернизациями, требуется скачок, изобретение и внедрение нового! Америка не зря скупает по всему миру лучшие научные умы и технические патенты. Вот вы мой чертёж обругали, а он вовсе не мой. Ему более двадцати лет, и я должен его как-то улучшить за счёт внедрения новых современных материалов и технологий. А мне обрыдло улучшать чужое, я хочу разрабатывать своё, новое! Уйду я, пожалуй, на третий этаж, в бюро электроники, там сейчас, говорят, микропроцессоры внедряют…

– Внедряют, – подтвердил Сорокин. – Раньше ламповые и релейные схемы управления заменяли на транзисторные и микросхемы, теперь микропроцессоры в ход пошли. А ты и в этом разбираешься? Только ведь и там по сути модернизацией занимаются, а не изобретательством. И тебе придётся с самых низов начинать, как новичку, из простых лягушек, так сказать, пробиваться. А вот если станешь Главным конструктором, тогда и будешь разрабатывать своё, – насмешливо бросил Сорокин. – А пока что, говорят, все твои изобретения идут прямиком в мусорную корзину.

– Да, идут, – горько усмехнулся Левенцов. – А знаете, почему? Все они «зарубались», потому что не отвечали стандартам ГОСТа, ОСТа, правилам Регистра, Требованиям Минсудпрома, Минрыбхоза, Минморфлота по унификации, стандартизации, технологичности, экономичности и прочей «ичности».

– Вот оно и выходит, что ты сам виноват, – с удовлетворением отметил Сорокин. – Стандарты и правила не просто так существуют. И раз уж ты считаешь себя настоящим конструктором, изволь их соблюдать. И пока ты член коллектива, а не кустарь-одиночка, тебе придётся, как и всем нам, взять на себя определённые соцобязательства. Вот хотя бы научись соблюдать стандарты и правила. А Америку мы и без твоих изобретений перегоним! – поставил точку в споре Егор Агапович и величественно удалился.

Левенцов поднялся и подошёл к Скобцевой Алле. Она заканчивала чертёж форсунки. Стоя за её спиной, он залюбовался: юная Алла работала, как прожжённый профессионал – сноровисто, быстро, цепко и вместе с тем раскованно. Длинные красивые пальцы левой её руки, словно бы едва касаясь, обхватывали поворотный механизм линейки, пальцы правой так же изящно держали профессионально заточенный карандаш. Голова склонена с величественной грацией. Светлые волосы без излишних выкрутасов были собраны у затылка заколкой. Энергия и свежесть ощущались в её стройненькой фигурке. Скользнув взглядом по красиво облегающей бёдра юбке, он вдруг отметил, что Алла рослая, а производит впечатление миниатюрной.

Она оглянулась.

– Отлично! – кивнул он на чертёж. – У тебя талант, ты далеко пойдёшь.

Она махнула пальцами с забавно беспечным выражением, как если бы сказала: «Надо как-то время убивать», а вслух произнесла:

– Далеко ходить я не люблю.

– Тогда ты не просто талантлива – ты гениальна.

– Что есть, то есть! – спокойно сказала Алла. – А вот ты ведёшь себя глупо. Впрочем, как всегда…

– Скобцева, мы же давно помирились! – поморщился Слава. – Зачем этот наезд?

– Если б не помирились, ты бы слова от меня не услышал. – Алла положила на стол карандаш и повернулась к Левенцову. – Вот скажи, зачем ты провоцируешь парторга, да ещё таким глупым способом? Он ведь легко может добиться того, что ты очутишься не на третьем этаже, а за воротами с волчьим билетом в руках.

– Руки у него коротки! – зло буркнул Слава. – Сейчас не тридцать седьмой год…

– Да, сейчас не тридцать седьмой, – кивнула Алла. – Тогда бы тебя просто расстреляли за саботаж, вредительство, антисоветскую пропаганду и сон на рабочем месте. Егор Агапович Сорокин – хороший, добрый человек. И чего он только нянчится с тобой, как с неразумным дитятей, не пойму…

– Скобцева, ты следи за базаром, как выражаются в определённых кругах. Сон на рабочем месте признаю, а всё остальное…

– Удивляюсь я тебе, Левенцов! – сказала Алла. – Ты старше меня лет на десять, наверно, а не понимаешь элементарных вещей!

– Каких, например?

– Ну, хотя бы, разницу между капиталистическим американским и нашим советским производством. Ты вот хаешь модернизацию и почему-то уверен, что Америка обгоняет нас исключительно за счёт быстрого внедрения новых изобретений. Так? Или я неправильно поняла твою недавнюю тираду на этот счёт?

Левенцов кивнул.

– Да, изобретения в Америке внедряются быстрее, чем у нас, – продолжила Алла. – Ты прав, что виновата в этом разница политических систем. Но ты совершенно не понимаешь, что так называемая «вина» нашей системы в торможении внедрения новшеств на самом деле направлена на общее благо всего народа.

– Как это? – Изумлению Левенцова не было предела.

– «Элементарно, Ватсон!» – голосом Шерлока Холмса в изображении артиста Ливанова снисходительно ответила Алла. – Включи, наконец, мозги! И у нас, и у них производство конвейерного типа. И у нас, и у них широко применяют модернизацию и стандартизацию. Почему же у них изобретения внедряются быстрее?

Левенцов поразился, что сам он никогда не задумывался над этим. Наконец он с видом победителя выдал:

– Единственная разница, которую я вижу, это принцип производства продукции: у них – конкуренция, у нас – плановое хозяйство. Конкуренция заставляет капиталиста искать, находить и быстро внедрять новые технические решения, для него это вопрос выживания. А у нас конкуренции нет, торопиться незачем.

– А если ещё подумать? – снисходительно прищурилась Алла. – Или после бессонной ночи с твоей перезрелой старушкой у тебя голова совсем не варит?

– С ка-какой старушкой?

– С той самой, на которую на той новогодней вечеринке ты меня променял. Трёхреченск – город небольшой, тут невозможно надолго что-либо скрыть. С чего бы молодому мужику в понедельник, после двух выходных, засыпать с утра прямо на рабочем месте? Вывод напрашивается вполне определённый…

– Во-первых, Скобцева, это ты меня тогда отшила, – хмуро возразил Левенцов. – Во-вторых, не подменяй тему: что в моём ответе тебя не устраивает?

– То, на что указал тебе Сорокин: ты скользишь по верхам явлений, даже не пытаясь копнуть глубже, не вникаешь в их причины. Да, конкуренция – сильный стимул, но разве у нас она отсутствует? А что же такое, по-твоему, пресловутое «соревнование двух систем», если не конкуренция? Причём в глобальном масштабе, а не только между однородными предприятиями. Эх, Левенцов, как же ты меня разочаровал…

У Славы вдруг заболела голова. Он никак не мог смириться с фактом, что его макает мордой в дерьмо молодая девица, об интеллектуальных способностях которой он до этого был самого низкого мнения. Он позорно молчал, не находя достойных аргументов, а Алла тоном учительницы объясняла ему очевидные вещи.

– При конвейерном производстве жизненно необходимы стандартизация и модернизация. В процессе эксплуатации, например, автомобиля, всегда выявляются какие-нибудь недостатки конструкции или технологии. Для их устранения нужно всего лишь перенастроить несколько этапов конвейера и выпустить на рынок модернизированную модель машины. Когда же требуется изготовить совершенно новую модель, приходится организовывать и новый конвейер! Ведь и на старую модель найдётся покупатель, да и запчасти должны производиться для ремонта. Но затраты на новый конвейер можно значительно снизить, если в новой модели удастся применить часть деталей старой. Вот почему так важна стандартизация, от которой ты, Левенцов, столь высокомерно воротишь нос!

Идём далее. Капиталист может потратить часть прибыли на создание нового конвейера для быстрого внедрения, выражаясь твоей терминологией, изобретения. А мы такой возможности не имеем, потому что у нас действительно плановое производство и к тому же жуткий дефицит буквально на всё! Почему, спросишь ты? Потому что у нас массовое производство. Люди годами стоят в очереди на покупку автомобиля, а мы эти машины ещё и экспортируем! Выкроить при таких условиях средства на внедрение изобретений, то бишь создание новых конвейеров производства чего-либо, неимоверно трудно. Нам бы поскорее хотя бы давно разработанными вещами насытить рынок. И всё же и у нас в стране появляются новые модели машин, телевизоров, тепловозов, космических кораблей и всего прочего.

– Довольно! – взмолился Левенцов. – Сдаюсь. Вы с Сорокиным умные, я – дурак! Давай завязывать этот ликбез, окружающий народ уже давно оттопырил уши и забыл о работе.

Вернувшись на своё рабочее место, Левенцов остался один на один со служебным временем. Служебное время являло собой нечто прямо противоположное времени в обычном понимании. Если время в обычном понимании было чем-то ускользающим и неосязаемым, то служебное, наоборот, осязалось так прилипчиво, что хотелось дать ему по роже. Левенцов давно оставил попытки обмануть служебное время, убегая мыслями к домашним разработкам. Служебное время, точно сторожевой пёс, ненавидящий всё неслужебное, загоняло мысль в загон служебных. Восемь часов. Четыреста восемьдесят минут. Двадцать восемь тысяч восемьсот секунд, каждая из которых тянется по часу…

«Что это я мучаюсь-то? – осенило вдруг Левенцова. – Почему бы мне действительно всерьёз не покумекать над этим проклятым чертежом, давно висящим на моём кульмане, в плане усовершенствования топливной системы судового двигателя, не выходя при этом за заданные рамки?»

Неожиданно для себя он увлёкся решением поставленной Заказчиком задачи и даже вздрогнул от неожиданности, когда раздался рядом голос Аллы:

– Левенцов, что это с тобой? С чего вдруг столь ударный труд, да ещё в понедельник? Ты на обед-то собираешься или как?

– Или как, – мрачно ответил Слава. – У меня деньги кончились…

– Десяти рублей достаточно? Больше у меня с собой нет. – Алла вынула из сумки десятку.

– Однако! – признательно изумился он. – С такой купюрой и в ресторан не стыдно. Не составишь компанию? В «Трёх тополях», говорят, марочное сухонькое подают.

– Вперёд, к «Трём тополям»! – воскликнула с улыбкой Алла. – Но сухонькое пить сейчас не рекомендую, рабочий день ещё не кончился, да и профсоюзное собрание потом ещё будет. Сорокин теперь тебя в покое не оставит и малейший запашок учует.

– Сами-то наши начальнички, небось, как всегда пива надуются в столовке при Доме приезжих… – недовольно пробурчал Левенцов.

После собрания, продлившегося почти час, Левенцов в благодарность за червонец решил проводить Скобцеву домой. Они медленно шли по улицам, осыпаемые тополиным пухом, как вдруг Алла сказала:

– Я, Слав, написала заявление на увольнение. Бизнесом займусь. Тянуть в бюро лямку за гроши не для меня, я пожить хочу.

– Не понял, ты бизнесом заняться хочешь или пожить? Совместить два этих противоположных полюса, по-моему, никак не можно.

– Увижу, что не можно, брошу бизнес.

– Не так всё просто, девочка. Бизнес – это деньги, а деньги для неокрепшей молодой души – наркотик. Живи лучше простыми радостями, они надёжней. Ты такая юная, у тебя такой весёлый ум, такая красота, здоровье – чего тебе ещё? Нет ценней валюты!

– Разве природной валюте денежная повредит?

– Ещё как!

– Не верю, я уже решила.

– Тогда удачи тебе в бизнесе. Но жаль. Мне тебя в отделе будет не хватать.

– Только в отделе, Слав?

– Не знаю…

Алла, достав из сумки пачку «Космоса», закурила.

– Ты давно куришь? – спросил Левенцов.

– Нет, балуюсь иногда, – сказала она и беззаботно хлопнула пальцами о ладошку. – Замуж как выйду, так и брошу. Только замуж, видно, мне не светит.

– Отчего же? Ни внешностью, ни умом Бог вроде не обидел.

– Ума лишку малость дал – мне с двадцатипятилетними младенцами неинтересно. А тридцатипятилетние разобраны.

– Не все, – возразил он. – Меня вот не «разобрали».

– А интересно, почему?

– Потому что у меня есть дело, которое я ставлю даже выше женщины.

– А если полюбишь?

– Убегу тогда.

– Откажешься от счастья? Ты безумец!

– Благодарю за комплимент, но я его не заслуживаю. Просто я отдаю себе отчёт в том, что личное счастье без всеобщего невозможно. А поскольку до всеобщего ещё не близко, любое дело, приближающее к нему, приблизит к собственному счастью вернее, чем любимая женщина.

– Интересно. А ты не откроешь мне, какое у тебя Дело?

– Открою. Я изобретаю сверхэнергоёмкий электрический аккумулятор, способный вытеснить бензиновые двигатели.

– И ты думаешь сделать это в одиночку? Насколько я знаю, целые КБ и у нас, и за рубежом над этим бьются, а ничего путного пока не выходит.

– Зато я не завишу от заказчика, не связан узостью программ. Не получится аккумулятор, что-нибудь получше, может, выйдет, например, энергетический источник на каком-то новом принципе, сверхмощный и сверхминиатюрный. Кладёшь такой источник размером со спичечную коробку в свою сумку, и тебе не страшны стихии. Он обеспечит и отоплением, и освещением, и добудет пищу, а с помощью промежуточных устройств перенесёт куда угодно. Не лишняя вещь в приближении общественной гармонии.

– Никогда бы не подумала, что ты такой романтик, Слава, у тебя такая здоровая ирония по отношению к окружающему…

– Ты полагаешь, только к окружающему?

– Нет, я знаю, ты и к себе беспощадно ироничен. Тем более странно… Неужели ты вправду веришь, что изобретения могут нас приблизить к счастью? Мой отец рассказывал об ужасах чернобыльской аварии. Он добровольно туда поехал, он был врачом. Других спасал, а сам не уберегся… Когда он умирал, я проклинала изобретателей атомной энергии.

– Девочка… – произнёс Левенцов с оттенком укоризны. – Я понимаю твоё горе. Но зачем так огульно об изобретателях? Знаешь, мне тридцать пять уже. Ни кола, ни двора, ни семьи, ни близкого человека. Мои родители погибли в автокатастрофе, сестёр, братьев нет. Я, как проклятый, сажусь каждый вечер к рабочему столу и до ночи ломаю голову над безнадёжным делом, которое, как ты заметила, вряд ли сделает человечество счастливей. Знаешь, какие непростые монологи на этот счёт крутятся у меня в голове даже ночью в сновидениях! Иногда думаешь, может, я наркоман от изобретательства…

Проводив Аллу, Левенцов вдруг увидел, как замечательно хорошо на улице. Дневная жара сменилась уже вечерним ласковым теплом, схлынул транспортно-людской поток, было тихо. Улица, по которой он в рассеянности брёл, проходила мимо парка. Он завернул в него и в тени деревьев вспомнил про аллею, на которой встретился с Наташей. Он попытался вспомнить её лицо – не удалось: в памяти складывалось нечто притягательно приятное, но расплывчатое, без конкретных очертаний. Отчётливо вспомнился только её голос. Какое целомудренное было в этом голосе спокойствие и какие чеканной ясности согласные, смягчаемые придыханием! И неисчерпаемая нежность. Прямо как автономное живое существо воспринимался её голос. Как одушевлённая ласка женщины, счастливо утомлённой наслаждением. Женщина этого чуточку стыдилась, и это так мило отражалось в голосе…

Вспоминать Наташу было приятней, чем трудиться над изобретением. И Левенцов неожиданно подумал: «Гитару бы, в приятели шута, пить с ним вино всю ночь, грустить, глядеть на звёзды, песни петь да затевать проказы во дворце принцессы!»