Читать книгу Пути-дороги - Сергей Калабухин - Страница 17

Скобцевой Алле было в этот день не до политики. Накануне вечером позвонил один из её «челноков» и доложил о возвращении с товаром из Китая. Наутро она приняла у него товар. Для таких операций ей служил бревенчатый дом на городской окраине, который она снимала за небольшую плату у владевшей им по наследству отдалённой родственницы. Здесь у неё был и склад, и рабочий кабинет, заниматься своим бизнесом дома при матери она избегала.

Приняв товар и пощёлкав клавишами калькулятора, она с довольным видом хлопнула пальцами о ладошку и выдала агенту долларовый гонорар, сказав, как всегда:

– Премиальные скорректируем по реализации.

Отсортировав часть привезёного, она погрузила её в свой «жигулёнок» и стала развозить по точкам сбыта.

Уже смеркалось, когда она, проезжая у вокзала мимо коммерческих ларьков, услышала весёлый оклик:

– Алка, заворачивай до нас!

Притормозив, она оглянулась и увидела группу знакомых по коммерческому делу, окруживших чёрного цвета «волгу». На багажнике машины были расставлены бутылки «Советского шампанского» и стаканы. За «волгой» тянулась цепочка других машин, среди которых была пара «мерседесов», одна «вольво» и одна «тойота». Ей приглашающе махали рукой. Дав задний ход, она подъехала и вышла из машины. Тут же был наполнен для неё стакан:

– Давай, Алк, в честь победы над «совками».

Она выпила, потом спросила:

– А что там?

– Как крыс, советских голодранцев придушили… Давай ещё.

– Спасибо, хватит. В «Центральный» собираетесь? – кивнула она на строй машин.

– Выше подымай. Загородный ресторанчик тут один организовали, грандиозную закусь с шоу обещают. Айда с нами!

– Спасибо, не могу, устала. На колёсах целый день.

Пожелав компании хорошо повеселиться, Алла села за руль. Её «жигулёнок» стал набирать скорость, но внезапно встал, как вкопанный. Сердце у Аллы билось учащённо, она увидела Левенцова. Он шёл с отрешённым видом. Подойдя к окошку одного из незакрывшихся ещё ларьков, спросил что-то у торговца. Получив, видимо, отрицательный ответ, направился к другому не закрытому ларьку, расположенному в ближнем к шоссе ряду, в трёх шагах от Аллиной машины. Перед ларьком пьяно приплясывал с бутылкой водки в одной руке и стаканом в другой знакомый ей охранник. Обойдя его и наклонясь к окошку, Левенцов спросил:

– Вина какого-нибудь нет?

Охранник, перестав приплясывать, схватил его за куртку и потянул к себе:

– Мужик, наши победили!

Левенцов выпрямился, брезгливо посмотрел на пьяного. Тот отпустил его куртку и наполнил стакан:

– На, пей, мужик, угощаю за победу.

– Прости, уважаемый, за какую? – поинтересовался вежливым, мягким баритоном Левенцов.

– На-а-аши победили! – с пьяной тупостью прокричал охранник, крутя оловянными глазами. – Пей за победу, мужик!

– Если ты про расстрел в Москве, то там не ваши победили, – возразил Левенцов. – Все мы, и наши, и ваши, там проиграли…

В оловянных глазах у охранника сверкнуло нечто трезвое, выразившее единственное чувство – злобу. Размашистым движением руки он плеснул водку из стакана в Левенцова. Левенцов уклонился и ударом снизу послал стокилограммового охранника в нокдаун. Не дожидаясь, когда тот поднимется, он пошёл к переходу через автомагистраль. Алла увидела, как из ларька выскочили ещё два охранника, эти были потрезвее. Вместе с поднявшимся коллегой они кинулись к стоявшему позади её машины «москвичу». «Москвич» резво рванулся с места и ушёл вперёд. Она двинула свою машину следом.

«Москвич» настиг Левенцова, когда тот подходил к своему подъезду. Преследователи остановили машину впритирку к тротуарной бровке и разом выскочили из неё. Не успел Левенцов опомниться, как очутился, стиснутый со всех сторон, в машине. Обогнув дом с другой стороны, «москвич» снова выскочил на автомагистраль, Аллин «жигулёнок» – следом. Было уже темно, машины шли по шоссе с включенными огнями. Хотя поток был редок, «москвич» на обгон не шёл, это облегчало Алле преследование. За городом «москвич» свернул на просёлок. Отпустив его на полсотни метров, Алла выключила фары и свернула следом.

Внезапно огни «москвича» пропали. Включив фары и увидев рощу впереди, Алла тут же опять выключила их. Её «жигулёнок» в кромешной тьме подкрадывался к роще. Дорога сделала резкий поворот, и Алла увидела огни остановившейся машины. Её появления не заметили, поскольку рядом с «москвичом» кипела драка. Взревев мотором, с включившимися фарами, Аллин «жигулёнок» ринулся вперёд.

Ослеплённый кровью, заливающей глаза, Левенцов почувствовал вспышку света, но связал это с помутнением сознания, а рёв мотора принял за гул в ушах от полученных ударов. Боли он почти не чувствовал, томила лишь досада, что умрёт так глупо. Когда его вытащили из машины, тот, которого он послал в нокдаун у ларька, подошёл к нему со стаканом водки и предложил с издёвкой выпить «за победу». Левенцов принял у него стакан и огляделся. Окружили его плотно. Один стоял за спиной, другой, поднёсший стакан, лицом к лицу с ним, третий – с правой стороны, а с левой подпирал капот машины. «Надо сбивать этого», – подумал Левенцов о стоявшем с ним лицом к лицу. На вид парень был громада. Мясистая, квадратная голова, бычья шея, отсутствие признаков интеллекта, всё это впечатляло злобной мощью. Но в слоновьей фигуре парня ощущалась рыхлость, и он был пьян, а крепость удара своей правой Левенцов уже на нём проверил. Резким кистевым движением он выплеснул водку в глаза стоявшему справа, пустой стакан с силой швырнул наугад в стоявшего за спиной, и тут же чётким ударом снизу послал стоявшего перед ним во второй раз в нокдаун. Без промедления Левенцов рванулся к обочине, где был спасительный кустарник, но кто-то успел подставить ногу. В падении ему удалось почти достичь уже кустарника, и тут его ошеломил тяжёлый удар в ухо. «Кастет», – зло подумал Левенцов, ощутив кровь, обильно хлынувшую по щеке и шее. Он обернулся в ярости с намерением ответить на удар, но не успел, его опередили ударом в лоб над бровью. От крови, хлынувшей в глаза, Левенцов ослеп и получил ещё удар по глазу. Тело наливалось слабостью. «Не надо было оборачиваться», – подумал Левенцов с раскаянием. Чувствуя, как противно липнет к телу промокшее бельё, он в приступе бессильной ярости свалил подножкой тяжёлого противника на землю, поймал вслепую его горло и принялся душить. Довести это дело до конца ему не дали, ударив кастетом по затылку. Откатившись в сторону, Левенцов с трудом поднялся на ноги, чувствуя, что сознание сейчас его покинет. Ещё один удар – и всё. Собиравшихся его добить вспугнул Аллин «жигулёнок».

Алла выскочила из машины и, невидимая за светом фар, скользнула под прикрытие кустарника. Трое кинулись к её «жигулёнку», но тут раздались выстрелы. Трое бросились на землю. Услышал выстрелы и Левенцов. Алла стреляла из кустов по шинам «москвича». Когда машина накренилась, она позвала негромко: «Сла-а-ав». Левенцов поспешил на дружеский призыв немедля. Прячась за кустами, они подбежали к «жигулёнку». Охранники вскочили, когда «жигулёнок» начал маневрировать, разворачиваясь. Алла сунула Левенцову пистолет:

– Пальни в воздух, Слав!

Левенцов пальнул в окно, и один из подбегавших неожиданно рухнул. Двое других благоразумно прыгнули в кусты.

Выведя «жигулёнок» на шоссе, Алла завернула его к обочине и остановила. Откинувшись на сиденье с закрытыми глазами, она дрожащим голосом произнесла:

– Как самочувствие, Слав?

– Нормально, боль начинаю ощущать, кастетом били. Если бы не ты… Откуда ты взялась-то?

– Потом, Слав, – сказала Алла, не открывая глаз, её била дрожь.

Успокоившись, она глянула в сторону просёлочной дороги:

– Заскучали там. Я им, кажется, оба колеса пробила.

– А я, кажется, подстрелил нечаянно одного. Не дай Бог, убил ещё.

– Не бери в голову. Я их знаю, никчёмные людишки, – с этими словами она дала газ, и «жигулёнок» весело помчался к городу.

Они приехали домой к Алле. Алевтина Владимировна, взглянув на разорванное ухо Левенцова, на рваные раны под глазом и на голове, на окровавленную одежду, промолвила негромко:

– Господи, зверьё какое! Вам, молодой человек, повезло, что я врач-хирург. Сейчас быстренько вас заштопаю, вот только есть небольшая проблема: у меня совсем нет обезболивающего.

– Тоже мне, нашла проблему! – сказала Алла, достав из бара бутылку армянского пятизвёздочного коньяка. – Выпей, Слав.

– О-о! – изумился Левенцов, взглянув на этикетку. – Пожалуй, безнравственно переводить такое добро на обезболивающее. Я лучше потерплю.

Но Алла уже наполнила стакан:

– Выпей, у нас этого добра достаточно… Подожди, я лимончик принесу.

Левенцов пил мелкими глотками, смакуя. В процессе обработки ран и зашивания их он ни разу не поморщился. Забинтовав его залатанную швами, точно старый футбольный мяч, голову, Алевтина Владимировна сказала:

– Вы мужчина! Идите теперь в ванную, умойтесь. Одежду там оставьте, я сейчас халат вам дам.

После того, как Левенцов смыл с тела кровь и надел махеровый, цвета спелой вишни, фешенебельный халат, его пригласили к ужину. Стол щедро был уставлен и закуской, и спиртным. Он приналёг на марочное вино, женщины выпили по рюмке коньяка. Левенцов и Алла попеременно рассказывали Алевтине Владимировне о приключении.

– Сам по себе факт избиения меня не удивил, – поведал Левенцов. – Все сейчас злые стали. Но я поражён мотивом. Прозевал момент, когда агония перестройки обернулась отвратительным мутантом. Только сегодня, увидев его на экране телевизора, я носился по улицам и вглядывался в лица. Меня поразило безразличие. Потом этот пьяный вопль: «Наши победили!» Это уже было мерзко. В подонках и прежде не ощущалось недостатка, но чтобы принародно ликовать по случаю расстрела соотечественников… В советской России на такое ни один подонок не решился бы. Это другая страна, это не Россия.

– Не бери в голову, Слав. – Алла хлопнула пальчиками о ладошку. – Это временно. У нас с конца прошлого века до двадцать четвёртого года этого вообще мрак был. Прошло ведь! А мы восемь годков всего лишь во мраке, обижаться нам грешно.

– Как мы легко о Родине! – произнесла с укором её мать. – Вроде тех оболваненных юнцов, что восклицают: «Истина дороже Родины!». Абстрактная, расплывчатая, переменчивая в пространстве и во времени истина им дороже единственного во Вселенной образа жизни, без которого они сами обращаются в нечто абстрактное, расплывчатое, переменчивое! Отправить бы их в такое место, где ни добра, ни зла, ни трудолюбия, ни лени, ни трезвости, ни безрассудства, а одни лишь голенькие истины, живо вспомнили бы о Родине!

– Что ты меня Родиной всё тычешь, мам! – возмутилась Алла. – Люблю я Родину, люблю! Только, в отличие от тебя, не идеальную, а какая есть, понимаешь? Ты просто не хочешь себе сознаться, что не в Родине дело, а в ностальгии по привычному, которое ты в своё время поругивала крепко, а когда ушло, вдруг мило стало.

– Поругивала я любя, как поругивают родного человека, – возразила Алевтина Владимировна. – А теперь чужое торжествует, и это чужое я не поругиваю, а отвергаю. Мне вот даже эти эрзац-продукты в глотку не идут, потому что все они не русские.

– He все, мам. Селёдка вон, – Алла кивнула на тарелку с сельдью. – не русская тебе?

– Не русская, – нарочито по-детски беспомощно произнесла Алевтина Владимировна. – Канадская это селёдка, доченька, продавщица мне сказала.

– Ну и что! Канадскую селёдку съешь, нерусской что ли станешь?

– Господи, какой же ты ещё ребёнок! Неужели ты не понимаешь, мы же превращаемся в колонию!

Разговор принимал характер семейного спора между матерью и дочерью. Обе они немного рисовались в споре перед гостем, а он искусно делал вид, что потрясён их умом и эрудицией.

В двенадцатом часу ночи Левенцов объявил, что ему пора домой, а то завтра на работу.

– Шутить изволите, молодой человек, – возразила Алевтина Владимировна. – С разбитой головой, и на работу! Я как врач прописываю вам постельный режим минимум на неделю. Больничный я сама оформлю. Сейчас постелю вам на диване в библиотеке.

Заснул Левенцов быстро, но в четвёртом часу утра проснулся с болезненно ясной головой. В голове крутились мысли об изобретении. Перевести мысли на что-нибудь полегче не удавалось. Мыслительный аппарат помимо воли продолжал анализ сделанного им открытия. И вдруг Левенцов замер, задержал дыхание: мыслительный аппарат нашёл принципиальную ошибку в сделанных вчерашней ночью выкладках. Изобретённое им, как он и предчувствовал, опять «перпетуум-мобиле». Левенцов вздохнул было с облегчением, но голова заработала ещё интенсивней, доискиваясь теперь ответа на вопрос, настолько ли ошибка принципиальна, чтобы отвергнуть казавшийся таким блистательным вариант. «Да будь ты проклято моё проклятие!» – выругался он и, с яростью перевернувшись с боку на бок, вдруг застонал от боли в рваном ухе. Боль была изрядная, а ругнуться по этому поводу уже не доставало свежести, слишком много энергии отняло предыдущее ругательство. Левенцов принялся подыскивать для головы безболевое положение на подушке, но скоро вынужден был прийти к печальному выводу, что такого положения не существует. Обезболивающее действие спиртного кончилось. Становилось хуже даже, чем от мыслей об изобретении.

Тщетно пробовал Левенцов уснуть, пристраиваясь на подушке не головой, а шеей. Было такое впечатление, что головные раны связаны с шеей сигнальным устройством, стоило прижаться к подушке шеей, как тут же остро простреливало в голове. Промучившись так до пяти утра, он поднялся, включил большой свет, надел халат и стал обходить остеклённые книжные стеллажи, подымавшиеся в несколько рядов до потолка, потом посидел у окна, зашторенного портьерой, за массивным красного дерева столом на массивном стуле. Потом взял наудачу с полки книгу. Оказался Герцен, «Былое и думы».

Раскрыв книгу наугад, он прочёл: «Чтоб не ходить так далеко, как Китай, взгляните возле, на ту страну на Западе, которая наибольше отстоялась, – на страну, которой Европа начинает седеть, – на Голландию: где её великие государственные люди, где её живописцы, где тонкие богословы, где славные мореплаватели? Да на что их? Разве она несчастна оттого, что не мятётся, не бушует, оттого, что их нет? Она вам покажет свои смеющиеся деревни на обсушенных болотах, свои выстиранные города, свои выглаженные сады, свой комфорт, свою свободу и скажет: „Мои великие люди приобрели мне эту свободу, мои мореплаватели завещали мне это богатство, мои великие художники украсили мои стены и церкви, мне хорошо, – чего же вы от меня хотите?..“»

«Однако…» – усмехнулся он, вспомнив своего гостя из галлюцинации. Вернув книгу на полку, он взял наугад другую. Эта оказалась о Томазо Кампанелле.

Он сел в кресло и, листая книгу, начал выборочно читать, всё больше заинтересовываясь и забыв о боли. Его поразило сходство своих взглядов с образцом мышления великого итальянского подвижника. И судьба сходилась в главном. Ни изнурительными каменными мешками, ни жуткими инквизиторскими пытками судьба, слава Богу, его самого пока не проверила, но всё-таки он тоже был подвижник, отказавшийся от личной жизни ради будущего человечества.

«Но Кампанелла не сломался, а я вот, кажется, сдаюсь, – подумал Левенцов, дочитывая заключительную главу. – Он стократ мужественнее меня, но мудрее ли? И ещё неизвестно, как он повёл бы себя, узнай, что по прошествии сотен лет главный вывод его книги „Город солнца“, восторжествовав в России, будет затем с улюлюканьем опять отвергнут, вывод о том, что всё зло на земле от частной собственности?»

Уже светало. Голова продолжала сильно болеть. Выключив свет, он подошёл к окну и отодвинул портьеру. Окно выходило на уютный двор. Внизу стояла Аллина машина.

В дверь постучали, и вошла сама Алла, свежая и энергичная, одетая в турецкий свитер и американский джинсовый костюм, по куртке которого полукругом шла загадочная надпись по-английски: «Будущее будущего». Подойдя к нему, она тронула его забинтованную голову:

– Больно, бедненький?

– Не очень. Ты машину всегда под окном держишь?

– Забыла вчера в сарай загнать, – беззаботно махнула она пальцами. – Я по делам поеду, Слав. Мама в поликлинику ушла, больничный тебе оформит, у неё там подруга терапевтом работает. Завтрак на столе на кухне. Поправляйся, к обеду я приеду.

– Мне домой бы надо, – сказал Левенцов.

– Не надо, – возразила Алла. – Забыл, где тебя вчера повязали? Здесь пока у тебя дом, ясно?

– Глеб будет беспокоиться. Да и вещи мне некоторые нужны: свежая рубашка, бритва, зубная щётка…

– Вон бумага на столе, напиши ему записку, я всё доставлю.

– На работу ещё надо позвонить.

– Телефон в прихожей, на тумбочке, – сказала она и, взяв у него записку, вышла.

Левенцов наблюдал в окно, как Алла садится в машину.

Она помахала ему рукой и укатила.