Читать книгу Полночные тени - Сергей Тягунов - Страница 15

(1)

Как говорил старик, я пролежал в бессознательной лихорадке пять дней.

Сны не тревожили меня, помню лишь всплывающие из пустоты мелочи: запах чего-то едкого, видимо, мази, вкус настойки, обжигающей, терпкой, и голоса рядом со мной – спорящие, эмоциональные, тяжелые.

Пришел я в себя из-за головной боли, мой левый висок пульсировал, словно намеревался взорваться. Перед мысленным взором вставала картина, как черепушка взрывается на тысячи осколков, а кровавые ошметки облепляют стены…

Тогда до меня дошло: всё это время я пролежал не в затхлом колодце, а в настоящем доме.

На теплой кровати.

Правда, радость моя оказалась недолгой.

Рядом со мной сидел старик. Стоило мне раскрыть глаза, как он приказал отправляться в свою “нору”.

Меня грубо подняли, какая-то худая тетка с короткими волосами осмотрела с ног до головы – я оказался совсем голый, – покривилась над кровоподтеками, надавила на некоторые из них.

Затем удовлетворенно кивнула и взмахнула рукой, мол, проваливай.

После чего Ахлоас вручил куль с рубахой, шароварами и потрепанными сапогами и потребовал собираться.

В тот момент меня переполняло торжество от его синяка, черневшем на правой скуле.

Однако радость моя оказалась недолгой: меня вернули в колодец. После жизнь и вовсе стала невыносимой, как в той старой аккаратской поговорке – самонадеянность губит последствиями.

Старик придумал нечто похуже, чем просто держать меня в сырости.

Он будил меня каждое утро на рассвете, выдергивал на божий свет, а затем нагружал самой тяжелой работой.

Мне приходилось таскать тюки, разбирать руины, носить здоровенные булыжники в тачку – и так бесконечно. Руки в первые же дни покрылись синяками и мозолями; спина, непривычная к такой нагрузке, раскалывалась от боли; плечи саднили из-за бесконечных царапин.

А больше всего тяготило молчание. После попытки побега никто в деревне со мной не общался, в том числе и сам Ахлоас, все относились ко мне как к прокаженному и тягловой скотине одновременно.

Однако я всё запоминал, глаза улавливали каждую деталь.

И мне многое удалось узнать о быте и самих нокронговцах. Из-за работы я смог обойти всю деревню вдоль и поперек.

Здесь живут одни старики. Никто моложе пятидесяти мне на глаза не попался. Преимущественно мужчины, женщин насчитал не меньше четырех.

Однако радоваться оказалось нечему: пусть морщины моих хозяев испещряют лица, точно ущелья – высокогорные вершины, все оказались не по годам сильны и выносливы.

Одного взгляда хватало для осознания простой истины: в деревне собрались воины. Никогда еще не встречал столь крепких, мощных и одновременно древних людей.

Их словно вытесали из каменных булыжников, вдохнули в них жизнь – и отпустили на волю.

Нечего было и думать снова бежать. Среди них много охотников и следопытов.

Один раз я даже застал, как Ахлоас, полуголый по пояс, тренировался с мечом. Некоторые молодые неспособны так управляться с клинком, как он: оружие в его руках жило само по себе.

А сам старик – боги, да какой он «старик»! – изгибался точно гремучая змея перед атакой. Его суставы принадлежали молодому: он прыгал, вертелся и кружил.

Танец смерти, выверенный, страшный и… обыденный.

В те мгновения я убедил себя в том, что он вообще не человек.

Впрочем, удивляться мне долго не дали – и вновь завалили работой. Увидев меня, Ахлоас прервал тренировку, кивнул в сторону горы острого щебня возле своей хаты и велел эту гору перетащить на тележке из одного конца деревни в другой.

После тяжелого дня я буквально сам лез в колодец, где растягивался на циновке и тут же проваливался в черное забытье без сновидений.

Время летело, утро сменялось ночью, привычный распорядок сохранялся с раздражающей точностью: разминка, завтрак, поручения, обед, поручения, короткий отдых, поручения, ужин, прогулка по двору, колодец, сон.

Из раза в раз, из раза в раз.

И я сумел сделать еще два вывода.

Первый: кроме меня, в деревне не было илотов. Я единственный, кто выполнял грязную и монотонную работу, хотя местные и не гнушались запачкать одежду.

Второй вывод: в слово «илот» Ахлоас и другие вкладывали иной смысл, чем просто бесправный «раб».

Однажды прямо в центре деревни я перевернул тачку с кирпичами, некоторые из них растрескались, некоторые – разбились, больше непригодные для стройки.

Это заметил Вайрат, бугай, грозный на вид, всегда носящий здоровенный двуручный меч за спиной. По его лицу никогда не получается прочитать, о чем он думает, всегда кажется, будто он сейчас раскроет твою голову о стену. Его брови нахмурены, уголки губ опущены вниз, во взгляде – серая холодность.

Я был уверен тогда, что меня накажут.

Высекут.

Или изобьют до полусмерти.

Или запрут на месяцы в колодце.

Или перестанут кормить.

Или…

Вайрат просто подошел ко мне и помог затащить уцелевшие кирпичи в тачку. Даже слова дурного не сказал.

Когда я, весь бледный и испуганный, спросил, какая кара меня ждет, он сказал: «никакая, бить тебя или измываться над тобой нельзя. Ты илот. Неприятности с каждым случаются».

Тогда у меня в сердце затеплилась надежда вновь обрести свободу…

(2)

Мы вошли в лес.

Стоило перейти невидимую границу, отделяющую нас от деревни, как сердце болезненно сжало. В животе разлился холод, по спине побежали мурашки. Ноги одеревенели, стали тяжелыми, чужими.

Я поправил лямку сумки на плече, сжал губы, стараясь изо всех сил не задать очевидный вопрос – зачем мы сюда пошли?

Ахлоас идёт впереди, даже не оборачиваясь; его двуручный меч в ножнах покачивается на спине из стороны в сторону, размеренно, будто маятник.

Под нашими сапогами хрустят ветки, шуршит листва. В нос бьют запахи сырой прелой земли, смолы и какой-то гнили. Раскидистые ветви изуродованных дубов скрывают от нас небо, отчего всюду царство сумрака.

Взгляд падает на стволы, кусты, норы в земле – и всюду воображение подкидывает пугающие образы чудовищ.

– Запоминай происходящее, – вдруг сказал Ахлоас. – Именно сюда ты намеревался сбежать.

– Я могу задать вопрос?

– Валяй.

– Ты собираешься меня убить?

– С чего вдруг? Уже коленки трясутся? Смотри, не наложи в штаны – придется вести тебя к ручью, чтобы дать возможность отмыться. – Он хохотнул, но даже не обернулся ко мне. – Мозгами пораскинь: у нас с собой мешок с едой, запасы воды, теплые вещи, одеяла… Если бы я хотел насадить тебя на меч, сделал бы в деревне.

– Тогда зачем мы сюда пошли?

– Расслабиться, уединиться с природой, послушать пение птичек да погладить мох.

– Я… Хорошо…

– А скажи, сколько времени ты уже проторчал в колодце?

– Я не считал.

– Ой да хватит уже выдирать из жопы шерсть! Ответь на вопрос.

– А иначе что? – съехидничал я. – Изобьешь до полусмерти?

– Жакерас, я исполню твою мечту: оставлю тебя в этом лесу. Но, поверь, тебе совсем не понравится. В одиночестве ты будешь хныкать и звать мамочку. А мамочка не придет.

– Месяц, – сказал я.

– Что?

– Я провел в деревне уже месяц.

– Тогда где твоя гильдия? Почему никто не пришел тебя спасать? А я отвечу, чтобы тебе не пришлось попусту сотрясать воздух: в Нокронг ни один здравомыслящий человек не сунется. Сюда приезжают умирать. Пропадаешь здесь – и весь мир сделает вид, будто тебя не существовало.

– Предлагаешь смириться?

– Предлагаю добиться свободы, – сказал Ахлоас. – Довольно просто, как видишь.

Я задумался над его словами, прикидывая, есть ли тут скрытая западня.

Бывали в моей жизни ситуации, когда приходилось сталкиваться с настоящими убийцами – с таким типом, которые игрались с жертвой, давали ей расслабиться, успокаивали, подбадривали.

А затем убивали.

Медленно, с наслаждением, наблюдая за агонией. Ножом в живот, например. Пока содержимое кишок отравляло кровь, проходили десятки колоколов…

Стоит быть настороже.

– Нам далеко идти? – спросил я.

– Углубимся в лес. Я скажу, когда сделаем привал.

– Понял.

– Усвой еще кое-что: от меня ни на шаг. Захочешь погадить или мочевой пузырь натянется как бурдюк, обращаешься ко мне. Увидишь что-то странное – ко мне.

– Боишься, я убегу?

Он тяжело выдохнул.

– Ты меня неправильно понимаешь, – сказал. – Здешние места опасны. По-настоящему опасны. Стоит быть настороже, если жизнь тебе дорога.

Ахлоас обернулся, губы его растянула хищная улыбка, брови сошлись на переносице, в глазах сверкнула непонятная мне жажда.

У меня по спине пробежали мурашки, холодок разлился в животе.

– Не пачкай порты, паренек, – сказал старик, – и не пускай зайцев. Все пройдет хорошо – только не чуди, ясно?

– Ясно.

– Вот и славненько.

Лес становится гуще; торчащие из земли корни дубов напоминают свитых змей; стволы почернели и поблескивают от слизи, голые густые кроны над головой закрывают небо.

Путь сумрачен, дальше десяти шагов мрак растворяет в себе мир. Мало того, поднимается туман, густой, молочный, плотный, отчего ощущение нереальности происходящего только усиливается.

Тропа под ногами исхудала, ссохлась – и теперь нам приходится пробираться сквозь чахлую траву.

Тревога внутри меня растет, я все чаще оглядываюсь, взгляд непроизвольно отмечает ориентиры – особое дерево, необычный куст или камень, – однако сизая мгла не дает мне шанса, лес слишком ирреален.

– Мы куда-то конкретно идем? – спросил я.

– Да, углубляемся в чащу. Хочу показать тебе кое-что интересное.

– Это священное место?

– С чего ты взял?

– Туман. Он… он странный, сложно объяснить.

– Верно излагаешь, парень, – сказал Ахлоас, продолжая топать сквозь кустарник. – У нас тут много всякого “такого”. – Он сделал особый акцент на последнем слове. – И ничего естественного в нем нет, тоже верно. Однако и святостью в здешних местах не пахнет. – Смешок сорвался с его губ. – Скоро поймешь, почему.

Я не стал продолжать диалог.

Вскоре словно из ниоткуда возник черный монолит.

В два человеческих роста глыба торчит из земли и мха; её ничем не запятнанная поверхность испещрена вязью рельефов – вдавленные вглубь иероглифы собираются в незнакомые строчки

Мой взгляд скользит по ним, однако ничего разобрать не получается – язык незнаком мне.

Лес сторонится монолита: ветки лежат от него в десяти шагах, дубы растут и того дальше – возвышаются идеальным кругом, даже их бугристые корни и ветви тянутся в обратную сторону от глыбы, отчего не покидает ощущение, будто здесь давным-давно произошел страшный взрыв.

Лишь туман ничего не боится, стелется густой дымкой.

Моя рука легла на вязь иероглифов, тепло разлилось по коже, легкая вибрация отозвалась в костях.

Пальцы заскользили по выемкам, коснулись картинок – солнце встает над равниной с воткнутыми в землю мечами, уродец-упырь скалится в жуткой гримасе, от покрытого вязью меча исходят лучи, – вернулись обратно на верхние строчки.

Я не сразу понял: меня заворожил монолит, стою рядом с ним с открытым ртом, всматриваюсь в каждую щербинку, в каждую трещинку…

– Откуда он тут? – наконец спросил я.

Ахлоас посмотрел на меня, его брови нахмурились, в глазах блеснула настороженность.

– А ты что-то ощущаешь, малец?

– Тепло. Вибрацию. И… внутреннее биение, кажется. Оно словно живое.

– Будь добр – убери руку. Иначе я ее тебе отсеку.

Сказал он с такой серьезной интонацией, что я тут же выполнил его приказ.

– Это священный камень, – заметил Ахлоас. – Из тех времен, когда Нокронг сиял в своей славе. Из тех времен, когда мы были нормальными.

– Я, кажется, видел много таких в столице.

– Да, их воздвигли наши предки по всей стране очень давно. Однако прикасаться к ним может только тот, кто родился здесь. Ты понял?

– Я… не знал. Больше не буду трогать, хорошо.

– И все же уясни: пальцев и кистей у тебя не будет, если ослушаешься.

– Я запомню.

Мы двинулись дальше.

Хотя я то и дело оборачиваюсь, мой взгляд вновь и вновь возвращается к монолиту. В ладони еще остывает то тепло, пусть и сильно меньшее, чем когда касался черного обсидиана.

– Про Нокронг много баек ходит, – сказал я.

– Не сомневаюсь, – заметил Ахлоас. – В вашей привычной манере – лживые и глупые.

– Я сам от них долгое время отмахивался. Но стоило мне приехать в вашу страну, как мое мнение изменилось. Тот туман, что густой стеной закрывал границу, навсегда останется в моей памяти.

– Ты ничего не знаешь и не понимаешь.

– Так объясни мне.

– Не забывайся, илот.

– Послушай, я не полный идиот. У вас в “деревне”, как ты ее называешь, вообще нет других рабов, кроме меня. Да и в само понятие “илота” вы вкладываете иное значение. Я вам нужен для чего-то… Но для чего?

Губ Ахлоаса коснулась ухмылка.

– Возможно, ты не так безнадежен, как мне показалось, – сказал он. – Смекать ты умеешь. Хотя в первый раз я был уверен: такой городской житель не способен справиться даже с собственным членом.

– Приму за комплимент. Но замечу, что я видел практически весь мир. Мои караваны отправлялись в Геткормею, Аккарат, Тошатханский союз и даже в Коат. Я проплыл все побережье. Я знаю, как выглядит жизнь.

– Внешне ты крепок, парень, это правда. Но душа твоя в действительности не сталкивалась с кошмаром.

Я резко остановился.

– Поэтому ты привел меня сюда? – спросил.

– Отчасти.

– Покажешь колодец с забитыми рабами? Или сейчас отрежешь мне руку?

– Оглядись. Посмотри на лес моими глазами.

Тяжелый вздох вырвался из моей груди.

Я медленно повернул голову в одну сторону, затем – в другую.

Обычный туман, обычный лес, обычные дубы – поблескивающая черная кора, смоляные следы, кривые ветки, свисающий мох…

Мне потребовалось десять ударов сердца осознать простую в целом вещь – с веток свисает отнюдь не мох.

Ноги понесли вперед – к ближайшему дереву. За спиной раздалось недовольное хмыканье, но меня слишком захватила увиденная картина, я проигнорировал Ахлоаса, сощурил глаза.

Разум отказывается принимать, соглашаться, признавать. Ведь эта темно-синяя поверхность, эти два больших круглых провала, эта дыра чуть выше – все это не может быть тем, чем кажется.

Однако предо мной с ветки свисает человеческая кожа.

Перевернутое лицо.

Мой рот распахнулся от ужаса. Горло сжал невидимый обруч. Меня будто окунули в чан с ледяной водой; онемели руки и ноги; в животе сжался узел, возник позыв облегчиться.

– Оно настоящее, – сказал Ахлоас. – Не выдумка.

Я завертел головой.

Оказалось, разорванные лица в несколько рядов висят на каждом треклятом дубе.

Как чья-то ужасающая коллекция.

Как символ невообразимой жестокости.

Как предупреждение.

Морщинистые и гладкие. Щетинистые и нет. С вычурными растянутыми улыбками-дырами. Без капли крови, аккуратные, выделанные с заботой.

– Это ваших рук дело? – спросил я. – Так вы расправляетесь с илотами?

– Малец, ты смотришь, но не видишь. Слушаешь, но не слышишь.

– Так просвети меня!

– Лица не висели на ветвях, тебе не показалось. А потом – бац! – и тут как тут.

– Хочешь, сказать, будто это колдовство?

– Думай. У тебя голова на плечах, а не жопа.

Я пожевал нижнюю губу в задумчивости.

– И туман, получается, тоже непростой, – сказал. – Нигде в мире я такого не видел. Значит, лица и мгла как-то связаны…

– Просто позволь чувствам взять верх, – заметил Ахлоас.

– И увижу что, парящих слонов?

– Истину.

– Магия не существует в отрыве от колдунов.

Проглотив тяжелый горький ком, я медленно осмотрелся.

В голове возник образ: бледный старик лежит в могиле. Закрытые глаза его впали, тонкие губы синие, растянутые, оголяют контур челюсти. Мертвец.

Его руки покоятся на груди – мой взгляд выхватывает тонкие ладони с иссохшими, худыми пальцами, как у младенца. Длинные острые ногти впиваются в тонкую пергаментную кожу.

Выделяются лишь седые волосы, густые, пышные, точно грива.

Именно таким стариком является предо мной лес. Жизни в нем больше нет, однако что-то зловещее не дает его душе отправиться в царство богини смерти.

Да, он лежит на камне, да, он иссох и в другой ситуации вызывал бы жалость.

Только веки его дрожат, вот-вот распахнутся – и взору предстанет нечто с той стороны реальности…