Читать книгу Лесгород. Она - Софи С./М. - Страница 5

Который день она просыпалась от одного и того же сна: то она у школьной доски – не знает, как решить задачку, то за партой – думает над той же задачкой, а работы уже сгребает злобная математичка. Вот-вот эта карга опозорит её перед классом, вот-вот разразится криком. Школа окончена – она не могла поверить, что всё позади. Сколько ещё ей будут сниться такие сны? Наверно, до старости.

В начальной школе учительница кидала стулья и называла «Хлопковых» – хлопками, «Дураковых» – дураками. «Хлопок ты бестолковый, пенёк ты с глазами!» – рявкала она, стоя над душой, и как треснет по парте – тетради так и подпрыгнут. Математичка так не делала. Она до того запугала детей, что ей достаточно было презрительно взглянуть, приспустив очки, как ученик дрожал от страха. Учитель от Бога – недаром называли её. А ведь столетие назад эта же карга унижала бы учениц розгами на глазах у всех! В детстве Вероника замирала от этой мысли, думала, как изгалялась бы над ней учительница в те времена, и даже родители одобряли бы это.

Как видно, всё, что касалось унижений, сильно ранило её и злило, особенно когда униженный был в безысходном положении и ничего не мог с этим поделать. Она чуть не поседела, думая, как же так вышло, что она стала получать от этого удовольствие. В свои восемнадцать доктором наук она, конечно, не была, но к детству была ближе любого доктора. Безысходное положение само по себе – штука щекотливая. Каждый ждёт от такого положения самого худшего, а попасть в такое положение ребёнку очень просто. К примеру, её отец часто избивал брата – самым жестоким образом. Это, бывало, наталкивало её на мысли. Страх самого худшего, конечно, делает порку благим делом. И это ещё не всё. Она вспоминала, что насилие, которое она встречала в жизни, вызывало лишь негативные эмоции, но эмоций этих было много. Возможно, будучи слишком ранимой, она защищалась от того, что казалось ей страшным унижением, ища этому оправдание. Так или иначе, началось всё с того, что она стала выдумывать насилие «благое», где больно, но и хорошее что-то имеется.

Думая о своей матери, она испытывала отвращение и стыдилась его. Где-то в подсознании у неё висело необъяснимое чувство того, что именно мать навредила ей. Мать родила её поздно, назвав лишь одну причину – мне не хватало любви и смысла. Равнодушная к мужу, она не спускала с рук маленькую Веронику, но стала оставлять её, когда ей исполнилось три. Мать душила её любовью, но вдруг выпустила на свободу, мол, лети. Мало того, опасаясь, что ребёнку навредят, она очень рано начала внушать ей страх перед незнакомцами. И вышло так, что Веронике не только приходилось ходить по улицам одной, она ходила по ним с мыслью, что её вот-вот поймают и порубят на котлеты.

Её самостоятельные путешествия часто доходили до того, что даже в садик она ходила сама. Правда, из садика воспитатели одних не отпускали. Отец вечно пропадал, а мать работала санитаркой то сутки, то двое подряд. Придумали так: одна знакомая матери, заходя за сыном, забирала и Веронику, выводила её на улицу и шла своей дорогой. Так делали и когда её перевели в отдалённый сад, ей было пять, а она сама садилась в автобус до сада и обратно, ключ от дома носила на шее. Ещё года в три она объездила на трёхколёсном велосипеде всю деревню, а в четыре – и близлежащие поселения. Так она гуляла. Маленькая девочка, обделённая вниманием отца, чрезмерно самостоятельная для своего возраста, она фантазировала о том, что есть на свете дети, которые нужны своим отцам. В её фантазиях отец был мудр, помогал ребёнку и оберегал его. Запреты всегда касались смертельно опасных занятий, а наказания были справедливыми – боль, причинённая любовью, а чаще была лишь возможность наказания, которую снисходительно и милосердно упускали (в те времена, обычно персонаж-зверушка: гордый лев, могучий белый волк и т.д.) В её фантазии не было не только ненависти, там не было наказаний «для себя», они были лишь для наказуемого – для его безопасности. Они как бы говорили: мне не всё равно. Могущество власти объяснялось тем, что защитить от жестокой среды способен лишь кто-то способный на жестокость, и тем добрее кажется он, чем суровее среда.

Выводы, которые она сделала на этот счёт, она и сама не считала точными, но нельзя считать выдумкой то, что было на самом деле. Она помнила свои фантазии, начиная с четырёх лет. Сюжеты были невинны: ничего пошлого, ничего ужасного, а главное – никакого наплевательства. Обычно там было ослушание, затем, спасение виновника от последствий того, что он натворил, и наказание. Само наказание хотелось пропустить, потому что удовольствие она получала именно от взаимодействия героев. Ей нравились их эмоции: обида с одной стороны, и желание не потерять любовь – с другой. Эти долгие воспитательные разговоры, которые в итоге убеждали воспитанника в правоте его воспитателя, захватывали её так сильно, что, порой, идя по улице и думая об этом, она могла врезаться в столб. Власть представлялась идеалом, она точно помнила, что всегда была на стороне власти. И вот, воссоздавая конфликтную ситуацию, где один – виноватая жертва, а другой – всегда прав и справедлив – она ушла от понятия равенства. Что с ней случилось? Она, такая гордая, так сильно злилась, когда дело касалось унижения, ненавидела обидчика, и вот в своих фантазиях она винит жертву за то, что её бьют, а избивающий стал добродетелем! Это извращённое видение. И с этим она уже не могла ничего поделать – оправданное насилие уже нравилось ей.

Она говорила матери, что старается не засыпать, чтобы перед сном успеть придумать «мультики» – так она их называла. Конечно, мать понятия не имела, что это за мультики. Вероника и сама мало чего тогда понимала. Она не считала, что в этих мультиках есть что-то плохое, о сексе и жёстком унижении она ещё не думала. Тогда, в детстве, она не знала, во что выльются её фантазии, она просто фантазировала, словно от одиночества и страха. И каждую ночь она спала с матерью в обнимку – до одиннадцати лет.

* * *

Началось всё со сказок. Сказка прекрасна тем, что в ней имеется запрет и ослушание. Это будоражило. Любимыми были «Синяя борода» и «Снежная королева». «Ну, давай ещё синюю бороду», просила она перед сном. Каждый вечер мать читала ей «Синюю бороду» по два-три раза. Не надоедало. Как же – это же борода! Он – злодей, поэтому о нём она не сочиняла истории перед сном, а вот по «Снежной королеве» была придумана особая история. Вероника помнила, что в садике в тихий час лежала с закрытыми глазами и представляла Кая и Герду и прекрасную королеву… Потрясающий момент, когда Кай попадает к королеве в замок – дальше можно выдумать, что угодно! И что же она выдумывала? Королева такая суровая, ледяная, а он – маленький беззащитный мальчик… Это уже будоражит, а если к тому добавить немного воспитательных моментов, хорошая вещь выходит. Про королеву она выдумывала, когда ей было не больше пяти – в ближайший садик она ходила до пяти. В другом саду захватывающих сюжетов стало много. Любой мультфильм она переделывала под такой сюжет, могла она и своих персонажей придумывать.

Сюжеты становились всё интереснее, фантазии походили на фильмы. Она помнила, что это даже вызывало некоторые неудобства. Когда персонажами были люди, возникала проблема с их одеждой. Зверям одежду придумывать не надо, обстановку в доме тоже, а тут одежду придумай, комнаты в доме распланируй, дом обставь мебелью и даже этого будет мало. Надо атмосферу выдумать – восток, запад. Улочки, рынки, площади, традиции, сложные судьбы… В общем, пока до воспитания дело дойдёт, уснёшь. Приходилось на следующий день сюжет продолжать. И так до месяца. Потом, обычно появлялись новые персонажи.

Лет в тринадцать героями стала влюблённая парочка, они до поступления в ВУЗ в её голове сидели. Парень был опасен для общества, он носил с собой десяток ножей, но был хорош в глубине души и очень красив. Девушка была ещё красивее его, вот только вела себя не очень. Касательно насилия, любовники действовали по аналогии с детской версией. Осведомлённая о бесправии женщин, которое грозит им потерей здоровья, а то и жизни, она, конечно, увлекла себя совсем другим – некой «заботой в плену», с той же снисходительностью и милосердием. Отношение к женщине уходит от отношения к равной, но лишь с самыми лучшими помыслами: охраны, помощи и скидок на уязвимость. Эти милые «глупышка», «малышка» перемежались с чем-то маниакальным. К примеру, с приступами ревности, где дело заканчивалось телом, связанным в подвале, гудящей лампой и злыми от боли глазами над головой. Она вставала на сторону одержимого – заглядывала в его глаза, где ярость и слёзы, чувствовала себя настоящим маньяком, и в то же время, благородно. Живое трепетное сердце этого человека с его импульсивной любовью и ревностью стало сердцем истинно человеческим, израненным и горячим. Конечно, он не мог причинить вреда любимой – любовь никогда такого не допустит. Он, как правило, хотел признаний и признания. Он был и воплощением человеческой боли, и воплощением добра в зле, которое так сложно разглядеть. Как бы претенциозно не звучало всё это, оно лишь означало, что любовь – это больно. Контроль – это больше, чем забота. Укус – это больше, чем поцелуй. Удар – это уж точно не равнодушие.