Читать книгу Лесгород. Она - Софи С./М. - Страница 8

В свои восемнадцать она смущалась, что ещё ни разу не целовалась. Далёкая от настоящего влечения, она, как многие девочки, любила женоподобных мальчиков. Этакие романтические натуры с мягкими ладонями сводили её с ума, так что её первая любовь – парень девятнадцати лет – был как раз такого типа.

Встреча случилась в парковом кафе. Вероника слушала рассказчиков о третьем рейхе и помешивала остывший кофе. В глазах напротив поочерёдно читались: ненависть – участие – интерес – трепет. Паренёк рассказывал о фильме, как выяснилось, это был один из сотен изученных им фильмов на военную тематику. Наконец, потаённый восторг мелькнул на его лице, и она едва не рассмеялась.

Он говорил:

– И вот момент, когда они уже знали о грядущей смерти и были бессильны, обречены. Патрон в стволе – отсчёт на секунды. Но они до сих пор оставались такими же сильными – это были те, кто прошагал через всю покорённую Европу. Я подумал – сдохните! Так вам и надо! И в этот момент я испытал какое-то двусмысленное чувство…

Тяга молодого человека к военной литературе и кинематографу её не волновала, но на словосочетании «двусмысленное чувство» она в раздумье подпёрла щёку.

По завершению вечера этот парень предложил себя в качестве провожатого, и она согласилась.

Они молча брели вдоль по улице, пока она не спросила:

– Ты бы хотел быть не Игорем, а, например, Адольфом?

– Нет, – рассмеялся он. – Я не расист, не нацист, даже не националист. Я, скорее, историк.

Он попытался объяснить свою противоречивую позицию, но вразумительного ответа не вышло. Ему не хотелось переусердствовать в доводах, потому что отпугивать девушек, по его словам, глупо.

– Виной всему страх, – произнёс он. – Страх перед человеком непосвящённым, перед непониманием. То, что находится на уровне подсознания, нельзя объяснить тому, кто не испытывал подобного. Я ненавижу нацистов за то, что они делали, но они же меня и привлекают – вот и всё.

Веронику мало интересовала вся эта история. Это был симпатичный парень, глаза которого напоминали ей глаза лидера любимой музыкальной группы, и этого было достаточно – голова пошла кругом.

Слова «нацист» и «фашист», которые он так любил использовать в речи, иногда, заставляли её со слезами думать о беде, подло обрушившейся на миллионы невинных, а иногда – о нём – неверно толковать его, как личность. Увлечение это обещало самоуверенность. На деле он кормил её сообщениями, за полгода назначил не больше десятка встреч и осилил поцелуй всего лишь раз. Это случилось через четыре месяца, и этот поцелуй уже не был первым. Печальным вышел её первый поцелуй – её поцеловал первый встречный. Она сама позволила, от отчаяния.

Для любимого она была той, кто является «между делами», для неё он был важнее всех дел, несмотря ни на что. Полгода она сходила по нему с ума, видела сны о нём и дрожала от каждого сигнала телефона, а он не раз отказывался от встреч. Он поступал не по-мужски во многом, например, ночью бросил её в парке одну, потому что спешил домой, чтобы бабушка не волновалась. Всячески он показывал, что она не дорога ему, но сообщения присылал и свидания назначал, хоть и редко.

Как-то раз он взял её за руку и был особенно разговорчив и весел. В тот день она отдышаться не могла, когда они расстались. Она была взволнована и счастлива, смотрела в небо и дышала, дышала, а надышаться не могла. Это был последний счастливый день. Вскоре, он просто перестал отвечать на сообщения. Исчез молча.

Оставшись одна, она, будто очнулась ото сна. На городских улицах – тоска, а четыре чужие стены ещё тоскливей. Спешить было некуда. В общежитии никто не ждал: ни любимый человек, ни любимый предмет, вроде компьютера. Интернет был непозволительной роскошью. Иллюзией общения стали живые люди – две неприятные девушки, с которыми она делила комнату, и которым дела до неё не было, пока не найдётся чем упрекнуть.

Необходимость делить угол с посторонними смущала вплоть до желания ночевать на лавочке в парке. Она слишком долго не умела быть девушкой. Мама – деревенская женщина, сосредоточенная лишь на том, как сэкономить и накопить, считала, что косметика и красивое бельё, как и секс, существуют для блядей. И вот Вероника, до окончания школы проходившая в мужских трусах, что были малы двоюродному брату, чувствовала себя неловко в окружении знающих дам. Уже после первого полугодия она приспособилась: Аня объяснила, как наносить косметику, и то, что её нужно не только наносить, но и смывать перед сном; ноги – брить; и люди моются не только по субботам. Новые знания помогали, но желание уединения не пропало.

Люди бывают разные, и те, что жили с ней, уже не хотели лишаться преимуществ. Они пытались «доминировать» самыми отвратными способами. Одна из них была особенно скверной девчонкой. Часто среди ночи говорила – «не храпи», а на утро жаловалась всем, что ей приходится терпеть храп. Вероника переживала, думала, и правда храпит, пока однажды та не выдала «не храпи», когда она лежала, не могла уснуть. «Я и не храплю», сказала она. Та говорит: «Нет, храпишь». Абсурд какой-то. На что только не идут люди, чтобы поставить человека в положение обязанного им или ущербного. До этого она и не знала, что такие бывают.