Читать книгу Лесгород. Она - Софи С./М. - Страница 6

Она рано заинтересовалась сексом, а вот сексуальную тягу раскрыла в себе поздно. Несмотря на новые фантазии, в тринадцать всё было ещё невинно, а где-то и забавно.

Они шли с мамой из магазина, и она вдруг спросила её:

«Мама, а как люди занимаются сексом?»

Спрашивала она не впервые, мать говорила – обнимаются. Она долго так и считала, частенько говорила ей: «Мам, давай займёмся сексом», та – «Давай». В девять она поняла, что мать обманывает и ждала до тринадцати, чтобы узнать правду. Правда была краткой и безобразной. Мать сказала:

«Как собаки».

В голову пришла картинка сцепившихся нижними местами собак, что, бывало, сутками стояли так во дворе. Ребята их пугали, а они расцепиться не могли. Проклятье, подумала она.

На этом изыскания не окончились. Что-то мать не договаривает, была уверена Вероника. Столько толков про это, а она как-то слишком упрощает сей вопрос. Казалось, мать стесняется и не хочет вдаваться в подробности, но вскоре стало понятно, что ей и сказать-то нечего. Она считала, что детям это знать не положено, а Вероника уже взрослая, поэтому можно смело сказать ей, что мужчина засовывает «это» туда и точка. Она нисколько не стеснялась и говорила прямо: не к чему разводить толки о таких простых вещах, а тем более, выдавать это за что-то невероятное. Того же мнения была и бабушка.

Вероника решила проверить, в самом ли деле они ничего больше не знают. И спросила:

«А каково это?»

Мать ответила так:

«Ну, представь, что сломили ветку и тебе туда засунули».

«Это же больно!» – вскрикнула Вероника.

«Надо терпеть», – ответила мать.

Бабушка сказала, что не помнит, каково это, они жили на Урале, там холодно, делали это на печи, не снимая полушубков. Летом занимались урожаем и так выматывались, что приходили и падали замертво – не до этого было. Вывод напрашивался один – ерунда всё этот секс. Толкуют о нём, а на деле ничего он не значит, и толку от него – только дети. Это было большим разочарованием для Вероники.

В пятнадцать одноклассницы шептались об этом на переменах, многое даже пробовали. Мама сказала, что от одного раза может быть не только ребёнок, но ещё и неизлечимая болезнь. Мало того, мальчики коварны и мечта у них одна – использовать и выкинуть.

«Так что не ходи к ним домой, и особенно, в уединённые места! Нечего им удовольствие доставлять», – сказала мать.

И тут Вероника задумалась:

«Значит, для них есть удовольствие?»

Мать сказала:

«Да, для мужчин есть какое-то».

В её времена парень, если он порядочный, не должен был делать непристойных предложений, а стало быть, довольствовался старушками или собственной рукой. После свадьбы – лишь своей женой. Такая схема, видимо, мало кого устраивала, за что расплачивались, в основном, девушки. В сознании матери крепко закрепилось: чтобы унизить женщину, никакие извращения не нужны, достаточно просто соблазнить её. Часто парни бросали такую девушку, не скрывая самодовольства. Тех, кто давал, не уважали, а тех, кто не давал – ненавидели.

Бабушка говорила, что у них в деревне было много «дикарей» – так она их называла. Эти самые дикари всячески соблазняли девушек, а которая из них доверится и даст, на утро найдёт надпись дёгтем на воротах. Иногда, и тем, кто не давал, писали «шлюха», чтобы отомстить. Одну за это так избил отец, что она повесилась. Дала, значит, шлюха. Раскованная – шлюха. Не девственница – брак – на помойку. Порядочная девушка робка и холодна, и не за какие коврижки не даст, ибо знает, удовольствия не будет никогда, а издевательства – непременно. Издевательства будут самой до смерти, стоит забеременеть. Стараясь избежать позора, девушки провоцировали выкидыш или рожали тайно. Те из них, кому удавалось при этом выжить, убивали новорождённого. Бабушка лично находила одного на скотомогильнике, других находили в лесу. Почему она говорила об этом внучке? Это была её судьба. Она сама забеременела до брака, но, несмотря на унижения, нашла в себе мужество оставить ребёнка. Она даже вышла замуж. Правда, за человека, который до конца дней упрекал её тем, что «взял с дитём». Этот человек был худшим женихом в деревне и худшим человеком на сто деревень. Конечно, он достался ей в мужья лишь от безысходного её положения.

«А почему ты согласилась до брака?» – спросила её Вероника.

«Да и не знаю, – ответила она. – С детства мы одну работу знали, вот и согласилась».

Поняв, что у женщин ничего не выведать, кроме их мучений, Вероника подошла к отцу. Спросила его о сексе и о том, каково это. Он покраснел, махнул рукой и выскочил из дома. Потом, неделю в глаза не смотрел. Плохая была идея: он даже когда по телевизору видел сцену секса, прикрывал глаза. Может, лет в тринадцать-пятнадцать по большому секрету кто-то сказал ему, что «это вставляется туда» и на том он считался полностью готовым к взрослой жизни? Правды ей было не узнать, отец и без того всегда стеснялся при ней. Он видел её так мало, что стал для неё чужим человеком.

«Неужели в советские времена все делали это без света и по-быстрому?» – допытывала она мать.

Мать сказала:

«Были всякие, но те, кто делал не так – бляди».

«А как делали эти бляди?» – спросила Вероника.

«Никто об этом не говорил», – ответила мать.

Эта женщина была жертвой своего времени и своего отца, который достался ей потому, что мать её была невестой с ребёнком. Этот тип изводил свою родную дочь, как только мог. Играя на общественном мнении, он постоянно говорил ей о её сексуальной озабоченности. К примеру, стоило ей засобираться на прогулку, как он говорил: «На блядки пошла, не терпится тебе!» В шестнадцать она немного располнела, и он стал говорить всем подряд, что она беременна. Он знал, как сильно это било по ней, поэтому продолжал говорить так, пока она не вышла замуж за первого кто предложил.

Вероника понимала, что мать не зря считала, что «цель секса – дети, а больше толку от него нет». Она лишилась искушения ещё в детстве, и, конечно, считала, что «толку нет и быть не должно», ведь хотеть чего-либо не только глупо, но и стыдно. Про бабушку и говорить нечего. И эти женщины утверждали, что при сексе вполне естественно не возбуждаться – нисколько не желать мужчину, и конечно, не получать никакого удовольствия. Вероника сомневалась, так ли это естественно.

В литературе говорилось, что многие столетия не всякий признавал, что женщины способны на оргазм. Как выяснилось, мастурбация и другие стимуляции, которые могли доставить удовольствие, порицались обществом, особенно когда дело касалось женщин. Женщина должна была обслуживать мужчину и не ждать удовольствий для себя, и даже за это её называли шлюхой. Если она отказывалась, её называли «бревном». Сначала сделают бревном, а потом, этим же и корят. Унижение уже стереотипно заложено в сексуальность женщины: не только множество партнёров оскорбляет женщину, но и её чувственность в постели, будто тому, кого унижают проникновением, стыдно такого желать.

Когда проникновение вызывает страх, а сам акт унижает, фригидность – дело обычное. Не нарвись на проблемы, не дай себя унизить и отомсти – вот и вся сексуальность. Вероника была робкой, она и сама это знала. Она поняла свою женскую участь задолго до визита в библиотеку. Она тоже хотела избежать унижения: думала, что никогда не доверится кому попало. Даже если сильно захочется, вначале надо убедиться, не сволочь ли он. Как бы то ни было, вся эта мораль, кем-то выдуманная когда-то, не сделала её чёрствой. Секс и унижения, казалось, давно уже соединились, словно это одно и то же.