Читать книгу Крик в небо – Вселенной. Книга 1. Она - Софи С./М. - Страница 9

Изнасилование, что случилось с ней той осенью, скоро ушло в небытие. Она, казалось, никогда и не чувствовала ничего по этому поводу. Правда, уже новой осенью наплыв фантазий был сладок до тошноты. Еда почти не нужна в это время, какая-то меланхолическая жажда ходит след в след, словно маньяк.

Осенью второго курса она поняла, что в хорошем несексуальном сюжете должен быть жестокий и могущественный человек. Например, правитель-убийца, который, при всех возможностях, за тяжкий проступок не четвертует свою пленницу, а лишь накажет, словно дитя. Здесь наказание выступает в роли заботы, и человек этот кажется неравнодушным к своей рабыне. Она вообще обожала контрастность заботы на фоне возможности тирании. Нежность, забота и дикая чуткость мужчины увлекали её остротой эмоций, и острота эта не притуплялась с годами. Опека, контроль, удержание в неволе и воспитание – всё это было здесь, и было обставлено не иначе, как глубокая заинтересованность и доброжелательность. Оно и действительно жестокостью не отличалось, оно отличалось одержимостью любимого героя. Это никогда не бывал холодный кумир, которому угождают. Возможно, ей ещё повезло, что «искажение любви» пошло у неё по сценарию не самому жёсткому и без этой холодности, которую ценят любители «служить».

Несексуальные фантазии – это сладко. О таком взаимодействии героев она могла фантазировать часами, получая желанные эмоции – так она фантазировала с четырёх лет, и была уже профи по части таких сюжетов. Иногда, столь приятные сюжеты приходилось менять на мерзкие – ужесточённые – чтобы возбудиться. К счастью, для этого хватало и десяти минут. Так она получила «любовные» и «половые» фантазии: одни для души, другие для тела. То, что называлось «любовной» было заложено в её характер. Она читала где-то, что четырёхлетний, но уже «взрослый» ребёнок в наказаниях и контроле видит знаки внимания и любви. Что было с ней в четыре? Мать рассказывала ей о мужьях всех соседок и подруг, ещё она помнила, что гуляла, где хотела. Отец избивал братьев и только её не замечал. Вот и всё. «Половые» фантазии – это то, что заложили в раннюю сексуальность. Мать любила спать с ней в одной постели и кормила грудью до трёх с лишним лет – пока она не могла вспомнить ничего больше.

С воплощением в реальность «половых» фантазий всё было понятно, а вот что делать с «любовными» она не знала. Как быть, когда ты уже взрослый, а всё ещё хочется снисхождения? И ни какого-нибудь, а снисхождения от тирана! Тут всё очень непросто. За всем этим стоит жажда внимания, а взрослый человек, если он не сумасшедший, понимает, что в неравноправии реальной заботы нет. Унижение оно и есть унижение, что тут ещё скажешь? Конечно, она не смогла бы подчиняться в неигровом контексте. Дело тут даже не в особенностях характера, а в том, что она хотела настоящей любви. Кто может любить её так, как её не любили? Уж точно ни холодный нарцисс и ни тиран психопат.

***

Холодными вечерами Вероника подолгу смотрела в распахнутое окно и курила дешёвые сигареты с запахом яблока. Потом, надевала два свитера, садилась на кровать и дрожала, пока усталость не заберёт её из реальности в сон. И вот ей снятся закатные воды Оки, розоватые, с золотым отливом. Мгла затягивает небо, поглощает землю. Летучие мыши резвятся над рекой, и там, где лунное море разлило серебристые сумеречные разводы, видно, как они вертятся в небе… будто запутавшиеся в потоке ветра пожухшие листья… Но вот она реальность: крашенный белый потолок пустой комнаты над кроватью и старенький «Сименс» – под ней. Сименс показывает семь часов утра. Очередное холодное утро началось с пиликания мелодии будильника из динамика этого телефона. Последнее время этот звук стал единственным, что он издавал. Она уже и не надеялась, что когда-нибудь будет ожидать от этой штуковины настоящего звонка.

Она всё-таки нашла работу. Работала она в ресторане на самой окраине. Не близко, но других вариантов не было – в городишке это была единственная вакансия со свободным графиком, а из-за учёбы она не могла быть на работе раньше трёх.

В тот день с полчетвёртого до вечера гостила одна шумная компания, всего три человека – два мужчины и женщина. Вероника носила им пиво за пивом, они хохотали, подшучивали. Надо сказать, без фанатизма, и порой, так остроумно, что она сама смеялась. Такие обычно оставляют хорошие чаевые. В целом, она была рада, что обслуживала тех, кто шутит, а тех, кто жалуется, обслуживали другие.

Устав от заказов, она не сразу расслышала зов коллеги – Аллы. Та всегда работала в те же смены, будто подбирала специально, и тоже была немного странной.

– Слушай, там чувак за стойкой, – Алла указала на парня, – хочет тебя.

Вероника присмотрелась к нему. Симпатичный. Очень даже.

– Прямо хочет? – рассмеялась она.

– Я ему пива принесла, а он: «Мне вот ту официантку», – она заговорила так важно, голову задрала. Потом, голос перелился в нечто конспиративное: – Представь себе, и на тебя показывает! – Она пригнулась за стульями и наотмашь повела рукой – так она изображала его, точнее, то, как он показывал.

Она замолчала. По обыкновению она давала зрителю время насладиться своей артистичностью, а может, хотела заинтриговать. Её пародии всегда были далеки от оригинала, но одна такая на коллектив и настроение обеспечено всем.

– И что? Что дальше? – спросила Вероника.

– Я говорю, какая разница, я сама вас обслужу, – сказала она. Свои реплики она говорила чётко, хорошо поставленным голосом, в тоне всегда имелся оттенок благородства. Чужие – то басом, то пискляво, и обязательно корча рожи. Вероника ждала, что же она выдаст. Она и говорит: – И тут он: «Мне нужна она. Две-три минуты – этого достаточно», – это было басом. Ну, хоть так, хуже, когда она пищала.

Смеясь, Вероника подошла к парню за стойкой, раскрыла перед ним меню. Не успела она открыть рот, как он свернул меню.

– Такое же передо мной, – сказал он. – Я давно пришёл.

Перед ним и правда было меню, вот только чуть правее и он прикрыл его рукой.

– Хорошо, – начала она, – вам пиво или что покрепче?

– Я хочу есть. Это вы исключаете? – Он говорил негромко. Но хамил.

Он не выглядел бедным, скорее, напротив, но даже небольшой опыт работы убедил её в том, что скидки по вкусу всем.

– Закажите наши бургеры, они всем нравятся и на них акция, – сказала она.

– Может, я сам разберусь, – отрезал он.

Она начала нервничать. Ты всё сделала правильно, говорила она себе. Протянула меню. Он сидит за стойкой бара, хотя полно свободных столиков – предложила выпить. Потом, предложила бургеры. Их велят предлагать всем – на них акция! Всё верно. Он – просто хам. Просто гадкий, вредный человек. Она смотрела на его сапоги, куртку. Ему было лет тридцать. От него приятно пахло. Запах манил её, точно так, как пишут в дешёвых журнальчиках, и он был красавцем – мерзавцем, как принято.

Он смотрел в меню. Ресницы густые-густые.

– Ладно, мне пиво.

Он взглянул на неё:

– Скажите, какой Стаут мягче из тёмных, и… – Он ткнул пальцем в меню, указал на красный Эль: – Что за композиция у этого?

– Это Эль, – сказала она, сама не зная зачем.

– Я знаю. Я спросил, каков он?

– Нет, вы подумали, что это Стаут, – выдала она. – И ещё вы спросили, какой Стаут мягче из тёмных – они все тёмные, это же Стауты!

Он рассмеялся. Какие у него были губы! Едва не красные, за ними белые зубы, ровные и красивые. Наверно, плохие. Часто ровные и белые зубы – это только фасад, приглядишься, к половине приложился кариес.

– Я беру этот. «Old speckled hen», – сказал он с чисто американским акцентом.

Хотя, она училась на переводчика, и преподаватели заставляли её корчиться перед зеркалом, чтобы поставить звуки, услышав такое произношение от русского человека, она не могла не рассмеяться. Ишь, как старается – бросилось в голову.

– Что смешного? – бросил он.

– Ничего. Вы говорите на английском, как наш препод. Он завкафедрой на ин. язе и ему девяносто лет. Уж у него-то было время поставить звуки!

– Да? Значит, как дед девяносто лет? Отлично, сочту за комплимент, а вы, значит, студентка, горяча и красива… – Должно быть, это был сарказм. – Что ж, тогда скажите, что значит «Old speckled hen?» – спросил он.

– Что? Что значит?

Он взглянул на неё, как на безумную. Снисходительность во взгляде была такова, словно он смотрел на неизлечимо больную. Кто его знает? Это печально, когда чувствуешь малейшую перемену в настроении человека, а истолковать её не можешь. Она всё смотрела на него, думала.

– Переводится как? – спросил он, наконец. – «Old speckled hen?»

– Какая-то курица, – ответила она. – Причём, старая. Наверно, как наш препод. И, кроме того, она ещё какая-то. Но такого прилагательного я не знаю.

Он снова посмотрел на неё, как на безумную, но теперь с улыбкой. Потом, улыбка стёрла снисхождение и появилась заинтересованность. В его смеющихся глазах был блеск – что это, если не интерес?

Только вот он сказал:

– Вопросов больше нет, – и отвернулся.

***

Часом позже её обрадовало, что посетителей вдруг не стало. Официанты ушли в подсобное помещение, а она засобиралась домой. Возможность уйти пораньше успокаивала: сегодня она успеет попасть в комнату до закрытия общежития, сегодня не придётся ночевать на вокзале.

Она оделась и уже пошла за сумкой, когда услышала мужской голос из-за спины. Обернулась: перед ней стоял он – тот самый парень. Теперь она поняла, какой он высокий. До того смутилась, что едва осмелилась оглядеть: чёрные джинсы с карманами повыше колена, кожаные берцы, тёмная куртка нараспашку, мех на капюшоне – вот и всё, что ухватил глаз, прежде чем он заговорил.

– Вы уже уходите? – спросил он.

– Да, ухожу. – Она замялась на месте и посмотрела по сторонам. – Вы можете позвать официанта, но вообще мы скоро закрываемся.

– Я знаю, когда вы закрываетесь, – проговорил он. И при этом так уверенно, так прямо посмотрел на неё.

Он подошёл вплотную и тем самым будто уменьшил её. Лишь оказавшись рядом с ней, хрупкой и скромно одетой, он умудрился показаться ей ещё выше и красивее. Её уверенность в себе хромала на обе: даже сексуальность в его простом, по-мужски неброском облике, будто опускала её к самой земле, как удар на публике. Она уставилась на его сапоги, но поднять глаза всё-таки пришлось: расслабленная поза, хитрая улыбка. А как нагло он сверлил её взглядом! Нельзя не опустить глаза вновь.

– Раз уж вы одеты, давайте выйдем на перекур, – сказал он. – Обсудим, стоит ли вашему начальству знать, когда вы уходите.

Официантами командовали все вплоть до уборщиц. Она ничуть не усомнилась в его намерениях. Он, наверняка, знаком с начальником лично.

– Да, конечно, – ответила она. Перед ней возникли его прищуренные глаза и от волнения картинка «поплыла».

У ресторана шатались несколько пьянчуг, так что отошли подальше. Ресторан находился у перекрёстка, парень свернул направо. Справа от обочины была небольшая лесополоса из сосен.

Она взглянула вглубь, потом – на него:

– Так значит, для обсуждения вам прямо необходимо заскочить в лесополосу? А вы хоть лопату к снежному сезону захватили уже или за ней тоже надо заскочить?

– Что? – опешил он.

– Ничего, – ответила она. На легенду и на «мне надо заскочить туда-то за тем-то» она больше не поведётся. Раз и навсегда запомнила – никогда не входить в укромные места.

– Слушай, – сказал он, – у меня есть к тебе предложение. Может, прогуляемся куда-нибудь, выпьем вина, – здесь он добавил улыбочку.

Она уставилась в его пьяные глаза: зелёные-зелёные, они блестели на свету.

– И что же, я тебе понравилась?

– Да, ты хорошенькая…

Никогда не считала она себя настолько хорошенькой, чтобы такой парень делал ей такие предложения. Просто отказать ему она не могла – она чувствовала себя слишком воодушевлённо. Пусть он хоть поговорит с ней. А может, он возьмёт её номер телефона…

Он оглядел её, будто прежде не видел.

– Мне не по себе, – произнёс он. – Ты ведь не шлюха, а я такое предлагаю. Но как мне быть?

– Значит, только шлюхам такое предлагают? – сказала она. – А если я сама тебе предложу?

– Тогда я, как настоящая шлюха, буду согласен.

– Ну, мораль – это то, что делает женщин шлюхами. Мужчин – мораль делает негодяями. Давай играть по этим правилам. Ты не можешь быть шлюхой. Только негодяем.

– Но какой же я негодяй, если я честен?

Она задумалась. Действительно, обмана никакого: он говорит прямо, что трахнет её и забудет.

– Ты развращаешь девушек, значит, негодяй. По-любому.

– Ха-ха. Один мой друг как-то сказал мне: человек не может быть слишком развратен. Слишком подл, лжив, безумен – да. Но не слишком развратен.

– Значит, ты такой честный и тебе не по себе, но я настолько тебе нравлюсь, что ты идёшь на такие жертвы…

– Само собой. Я просто переступаю через себя.

Он был смешным, совсем не таким, каким был в ресторане. Но, всё-таки, юной девушке от таких предложений страшно становится.

– Я вообще-то не профи, – произнесла она. Если бы он знал, что она и вовсе девственница…

– Зато профи я, – ответил он. – У меня было, по меньшей мере, две партнёрши. Обе – мои руки, правда, но это ведь неважно. Могу я считаться опытным или как?

Рассмеявшись, она не заметила, как оказалась у него на груди. Он придерживал её за талию, потом, стал заглядывать в глаза. Ей вдруг сделалось так нелепо: она трезва, а ведёт себя хуже пьяной. И чувствует себя так же – просто пьяной чувствует себя и всё. Она всё смотрела в его глаза: бывают ли маньяки с такими глазами? По крайней мере, в сказках маньяки и выглядят, как маньяки, а у этого топора нет, а взгляд такой чистый… Есть такие лица, на которые смотришь и понимаешь – этот маньяком быть не может. И дело тут не в красоте.

***

За размышлениями о нём, она не заметила, как прошла метров сто. Он шёл по левую руку молча. Будто очнувшись ото сна, она посмотрела на него, он – на неё. Их взгляды на секунду столкнулись. Свет от стоянки ресторана ещё маячил позади, но дорога была освещена плохо. Редкие машины ослепляли светом. Она начала понимать, что он может убить её. За безумие или за желание секса? Она не могла видеть никакой приманки в сексе – она даже не знала, какого это. В редких комментариях матери значилось, что хотеть секса – глупо и даже аморально.

Она развернулась к нему:

– Я должна забрать сумку, я забыла сумку в подсобке. Я должна вернуться, я быстро! – проговорила она.

Они вернулись за сумкой. Пройдя в подсобку, она схватила её и ринулась к дверям. Он стоял в проходе. Он был красив и страшен – удивительное сочетание. Его всеохватывающая тень нависла над ней, стало темно, как в подземелье, где за спиной чудовища умирает единственная свеча. Что-то было здесь не так. Было ощущение, будто ей от него не избавиться, вопреки здравому смыслу. Ей не нужно то, что он ей предлагает, но всё-таки она чуть не пошла с ним в лес.

Он подал ей руку, чтобы помочь подняться на ступени, но не распрощался с ней. Упрямый, сукин сын.

– Ты классно выглядишь, – прозвучало тихим голосом у самого уха. Слишком уж вкрадчивый у него был голос, слишком уж эротично он прикасался.

– Это ведь чушь собачья – так делать, – сказала она.

– Чушь, ещё та, – ответил он.

Они вышли из ресторана и встали у входа на перекур. Он отошёл от неё подальше и закурил. Она могла бы убежать, но бежать ей расхотелось.

Когда вернулся, он спросил:

– Давай в отель пойдём?

– Сдалась я тебе… – пробормотала она.

– Сдалась, – сказал он. – Я думал с жизнью покончить, но увидел твой зад и передумал. Так что ты – моя спасительница.

Они сели на лавочку, он снова закурил. Выкурив с ним сигарету, она долго смеялась над его шутками. Он рассказал ей, что бросил учёбу в хорошем ВУЗе, что любит серьёзное кино, увлекается психологией и многое другое по мелочи.

– А я люблю только фильмы ужасов и комедии, – сказала она. – Их легко смотреть – не надо ни над чем задумываться. А серьёзные фильмы и книги почему-то я читать не могу. Хочу включить фильм, а внутри как будто отторжение. Как будто боюсь узнать что-то страшное.

– Это родительская установка, – сказал он, – чтобы ты случайно не стала слишком умной.

– Что? – поразилась она. Нет, тут дело было не только в установках. Это было что-то глубинное, что-то защитное. Мать говорила: «Прошлого нет», а в прошлом была одна боль. И боль эта не имела оправдания так, будто всю жизнь она страдала, а почему понять не могла. Не думай – говорило ей что-то. Не думай, а то сойдёшь с ума. Установки тоже были. Мать говорила, что хорошие оценки – это ерунда. В жизни совсем не надо никаких наук – всё это лишь бы лишить ребёнка детства. Как было не согласиться с матерью? Все школьные годы Вероника не брала в голову вообще ничего. Учительница по математике унижала её, другие учителя тоже. Уважения среди одноклассников не было никакого. И тут, в двенадцать, она влюбилась в англоязычную музыкальную группу и начала учить английский – фанатично. По английскому ей едва натягивали тройку, и вот за полгода она стала говорить лучше отличников. Учительница была в шоке. Наверняка, она запомнила такую ученицу на всю жизнь.

– Давай прогуляемся, – сказал он, вернув её из воспоминаний.

– Давай, – ответила она. И они побрели вдоль по освещённой улице.

В «половой» фантазии её персонажи были несчастны. Там редко изображалось какое-либо возбуждение от мук, оно возникало наяву – от этой самой фантазии. Она не знала, при каких условиях воплощение таких издевательств не навредит ей. Здесь, с этим едва знакомым парнем, условий в помине не было. Она ни на что и не рассчитывала. Он говорил, а она слушала. Он слушал, а она говорила. Вот и всё.

Они вышли к какому-то зданию. Над ступенями висела громоздкая блестящая вывеска: «Отель Метелица». Что за метелица? Разве она собиралась в эту метелицу?

– Я не хочу секса, – сказала она. – С чего ты взял, что я этого хочу?

Он посмотрел на неё со злостью. Ещё и злится, мерзавец. Это она должна злиться, а не он. Как низко с его стороны привести её сюда!

– А чего тогда ты хочешь? – бросил он.

Она ничего не ответила. Просто пошла прочь.

Идя к ресторану, она думала, всё ли нормально. Она жива и её не изнасиловали – это уже хорошо. В этот момент до неё вдруг дошло, что она умудрилась вытворить: она пошла в неизвестное место, с незнакомым парнем, просто наслаждаясь разговором. Уму непостижимая глупость! Может, и он сейчас думал, что повёл куда-то малолетку, и какая это была глупость. Она даже сочувствовала ему, будто он точно такой же, как она. Только он был совсем не такой. Он хотел использовать её, чтобы поставить себе ещё один плюсик. А что же она? Иногда, одиночество сжирало её так, что ей хотелось выбегать на улицу и цепляться за каждого прохожего. Это противно и всегда несёт разочарования.