Читать книгу Принцип моей неопределённости - Таня Гуревич - Страница 14

Год, когда Ната ушла из нашей школы, стал для меня каким-то мраком. Мы постоянно шлялись с Мариной по пустым классам, сбегали с уроков, чтобы запереться в туалете и болтать там до звонка. Это не мешало нашим оценкам, и поэтому учителям в глобальном смысле было всё равно. Разговоры были в основном о нашей непростой судьбе, непонятых и угнетаемых всеми вокруг душах.

Марина периодически пропадала из школы на день или два. Появляясь потом, она рассказывала, как тайком встречалась с Алисой – девушкой, которую она любит. Алиса не ходила ни в одну школу в Москве, и, на самом деле, большую часть времени жила в Штатах со своим отцом, но иногда приезжала в гости к матери. Рассказы Марины были одновременно и невероятными, и удивительными. Но не верить ей я не могла: мне хотелось доверять хоть кому-то без сомнений.

Мы писали графоманские чернушные стихи о смерти, суициде и несчастной любви. Чтобы получить материал для творчества, по идее необходимо было пережить что-то, хотя бы косвенно связанное с темой нашей поэзии. И так как тему смерти раскрывать было особенно не из чего, мы обе интуитивно выбрали крайне популярный, а потому богатый сюжет разбитого сердца.

Казалось бы, моё сердце и должно было быть разбито. Но прозаичность, с которой в наших отношениях с Пашей наступила половая свобода, не вдохновляла меня на рифмы. В этом как будто не было надрыва, трагедии. Я не чувствовала боли – шок, абсурд происходящего служили мощной заморозкой. Паша, как ни в чем не бывало, одаривал меня цветами и милыми безделушками, а мне не хватало зрелости и смелости разглядеть в его поведении простое свинство. С другой стороны, мне позволялось пробовать другое. Но что? Я делала такую крупную ставку на эти классические и предсказуемые отношения, что, прогадав, растерялась – куда же теперь податься? В какой стезе пробовать свои вкусы дальше?

Всё образовалось как-то само собой. Мы гуляли с Натой и Мариной, слушали уже заученных наизусть «Снайперов», шатались по Пушкинскому бульвару, где собирались остальные поклонницы творчества Арбениной, Сургановой или просто девушки, разделявшие их предпочтения в романтических отношениях. Со мной знакомились, я знакомилась. Обмены телефонами, встречи, походы в кино, первые пробы необычных впечатлений. Так прошёл год.

В конце 10 класса я ушла из школы. Нагрузка стала слишком высока, и я решила заканчивать год экстерном, оставив максимум сил для подготовки к вступительным экзаменам. В экстернате было просто учиться: он был рядом с домом, и я не страдала от отсутствия общения с одноклассницами, которых с недавних пор не могла переваривать. Тем более, что Марина практически перестала появляться в школе, сдавая контрольные и зачёты дистанционно.

Жизнь была похожа на какую-то репетицию спектакля, в которой я не знала, где мои сцены и реплики, а где чужие. Я выходила на сцену невпопад, произносила слова некстати и не к месту. Порой мне казалось, что я словно призрак, который пытается донести что-то из потустороннего мира до своих близких, но они не слышат и не чувствуют моего присутствия. Иногда, когда я ждала Пашу, который неизменно опаздывал на нашу встречу на час, а то и полтора, в моей голове начинали появляться сомнения: а действительно ли мы договаривались на это время? Может, мне почудилось? Или, может, меня вовсе нет, я только плод воображения, фантазия, а значит, ко мне невозможно ни опоздать, ни задеть меня. Мои мысли – только поток какой-то вселенской информационной энергии, которая завихряется вокруг микроскопической пылинки.

В такие моменты меня захватывало необычное ощущение, как будто всё моё тело состоит из вспененного чугуна. Чего-то необыкновенно пышного, объёмного, как сахарная вата, и в то же время тяжелого, тянущего ко дну. Непроницаемого, как защитный костюм кинолога. Я не могла пошевелить даже ресницами, ведь каждая моя мышца была замурована этой давящей монтажной пеной, которая продолжала сжиматься, впечатывая меня в моё собственное сознание. Я не чувствовала страха, лишь неприятное, монотонное давление. В сознании я видела перед собой абсолютно белое бесконечное поле пустоты, в центре которого крошечная девочка собирала из ниоткуда миленькие цветочки и напевала тоненьким голоском какой-то неузнаваемый мотив: «Ля, ля-ля, ля-ля». Она увлечена своим букетом и не слышит, не чувствует падения колоссальных стальных прутов обхватом в метр – они падают в миллиметре от её спины каждую минуту или чаще. Но каждый раз ей удаётся отступить на полшага в стремлении к следующему несуществующему цветку.

Я никогда не понимала ни этих ощущений, ни видения, но покорялась своему подсознанию в том путешествии, в которое оно меня приводило.

Где-то зимой Паша подарил мне кольцо: с сердечком, инкрустированным бриллиантами, дорогое, в известной бирюзовой коробочке. Похвастался тем, как долго копил на него. Сказал, что любит, что мы всегда будем вместе.

– Будем вместе? – я надела кольцо на палец, переборов отвращение к пошлому сердцу.

– Ну да, как же ещё?

– Кто ещё будет с нами вместе? – я прекрасно знала, что он продолжает окучивать моих одноклассниц.

– Ты про это, – он пожал плечами, поморщился. Потом коварно улыбнулся. – Мои девочки, твои – пусть будут.

Паша знал, что я встречаюсь с девушками. Но его это не расстраивало, а скорее даже заводило. Часто он расспрашивал меня о деталях того, чем мы занимались с той или иной моей пассией. А я сменяла одну девчонку на другую, не видя особого смысла ни в одной из них. Пока однажды на очных часах в экстернате не увидела новую одноклассницу.

Её звали Рая. Тёмные, оттенка мелкосмолотого кофе, густые волосы, тонкий нос на ровном лице, молочная кожа. Меня сразу захватили её глаза: ярко василькового цвета, с серебристыми искорками, которые мерцали, когда она смеялась. Изящные пальцы с коротко остриженными ногтями – Рая играла на гитаре – выделялись на фоне нарочито грубой, мальчуковой одежды: потёртые джинсы брата, с лишней тканью там, где девушкам она не нужна, толстовки и футболки серых, синих, тёмных цветов, гриндерсы, рюкзак вместо сумки.

Я влюбилась в Раю, в её глаза, в её голос: она пела мне свои песни, то с хрипотцой, будто сорвала голос в попытке докричаться до кого-то, то необыкновенно тонко и ясно – так могла бы звучать хрустальная звезда среди пустого рождественского неба. Слушая домашние, любительские записи её песен, я неизменно плакала от восторга и любви.

Рая дружила со мной. Ей нравились мои стихи, мой юмор и мои рассуждения о мире. Мы подолгу болтались по городу, обсуждали всё на свете, катались на троллейбусах, слушали плеер. Обычно напористая и уверенная в себе, перед ней я робела. Во-первых, она была из совершенно другого мира: она слушала другую музыку, сама играла в группе. Во-вторых, она была слишком красива: никогда ни до, ни после я не встречала такой красивой девушки. В-третьих, Рая была на сто процентов гетеросексуальна. Но это никак не останавливало мою растущую упрямую влюблённость. Вплоть до одного случая.

Мы всё также гуляли по весеннему городу после уроков, размачивая наши кеды в апрельских лужах. И разговаривали, кажется, о Питере. Я уже была там и не раз, а Рая никогда.

– Чем, ну чем он такой особенный? Ну город и город. Эрмитаж там, ну музеи всякие. Если ты не задрот, чего там делать?

– Ну ты чегоооо! Там так круто! Там же клубы, тусовки, там атмосфера, – я жарко её убеждала, но больше ради того, чтобы раззадорить и полюбоваться на искорки в глазах.

– Атмосфера!.. Она там, где ты её создашь. А клубы и тусовки – это тупо.

– Вот слова будущей рок-звезды! Твои фанаты будут польщены.

– Да нет, ну не все. Все подряд – это тупо, это неинтересно.

– В Питере не всё подряд, там классные!

– Классные – это не в России.

– Да ты, матушка, сноб! – меня всегда бесила Райкина зацикленность на иностранной музыке, мне так хотелось, чтобы она вслушалась в слова и стихи «Снайперов» – и тогда, она бы поняла… Поняла меня.

– Да, я сноб! И что ты со мной сделаешь? – тут наконец Рая рассмеялась, откинув волосы назад. Я как оленёнок замерла, зачарованная тем, как солнечный свет заполнял её всю.

Мы помолчали.

– Ну ладно. Допустим, концертами и клубами тебя не заманишь. А крыши?

– А что, в Москве с домов сняли все крыши? Сенсация-сенсация, в городе съехали абсолютно все крыши! Жители просто не просыхают! – Райка заливисто хохотала, театрально размахивая руками на манер мальчишки с газетами.

– Ну нет! В Питере совсем другие крыши! Они красивые, – я схватила её за руки, чтобы остановить это представление.

– Тоже мне. Наши крыши не хуже, – она выпуталась, но говорила уже абсолютно серьёзно. – Пойдем, я тебе покажу.

Рая повела меня чуть ли не к ближайшему подъезду, который неожиданно оказался открыт. Мы поднялись на последний девятый этаж почему-то пешком. Лестница на крышу была загорожена обыкновенной рабицей с дверью на замке. Только я собралась позлорадствовать, что её незапланированная затея сорвалась, как Рая подёргала ручку и дверь поддалась. Бесшумно мы залезли на чердак, где в дальнем углу сочно благоухал какой-то спящий бомж. Открыли люк и выбрались на крышу.

Райка торжествовала: с крыши и впрямь открывался знатный вид на Замоскворечье. Усевшись на коньке, мы закурили. Включили её плеер, поделили наушники. Молчали.

Тут заиграл трек Joan Jett:

Мы обе хорошо знали английский, значит, она прекрасно понимает слова. Меня накрыла душная волна: она знает? Заметила? Что мне сделать? Позволит ли она?

Почувствовав на себе мой взгляд, Рая посмотрела на меня. А я быстро наклонилась и поцеловала её – максимально бережно и тепло, насколько это было возможно на продуваемой ветром апрельской крыше. Через мгновение я открыла глаза, чтобы увидеть её – широко раскрытые. Она не отвечала на поцелуй, но и не противилась ему. Это длилось минуту или чуть дольше, потому что боковым зрением я заметила, что сигарета, безвольно повисшая в её руке, почти истлела на ветру.

Её губы были нежными, хоть и сильно обветренными. Лёгкими и одновременно такими мягкими, какими могут быть только очень желанные, наполненные жизнью губы. Если бы надо было описать поцелуй для того, кто ни разу не целовался, я бы сказала: прижмитесь губами к спелой вишне, почувствуйте, как в ней пульсирует яркий, горячий сок. Вы хотите выпить его, не надкусив ягоды.

Пепельный остов сигареты упал, и Рая вздрогнула, отклонившись. Кажется, в её глазах замерла слезинка, но я не успела её разглядеть – она отвернулась и встала.

– Пойдём, становится холодно.

Когда я спустилась обратно на чердак, Раи уже не было. Не было ни на лестнице, ни на улице. Похоже, она просто сбежала. Можно было позвонить ей или написать смс, но я не стала – зачем? Девушка имеет право на маленькие слабости. Убрав мобильник от соблазна подальше в рюкзак, я отправилась пешком в сторону дома. Дорога заняла час или два, точно не могу сказать. Но я проветрилась и почти пришла в себя.

Разбирая дома вещи, я увидела с десяток пропущенных вызовов от Паши и ещё штук двадцать сообщений. Он ждал меня на свидании два часа назад.

«Чёрт, я совсем забыла».

Конечно, он простил меня за этот случай. Я не особенно об этом заботилась: я была слишком увлечена своей безответной любовью к Рае, которая только усложнилась после случая на крыше. Паша напомнил о себе сам.

«Встретимся? Я больше не сержусь. Завтра сможешь? В 17 в Тоннеле»

Я пошла. Я любила Тоннель: там вкусно кормили, играла ненавязчивая музыка, а столики разделяли полупрозрачные шторы, создавая вокруг некоторую видимость приватности.

Ровно в 17 Паша уже был на месте, одно это уже значило что-то необычное. Его лицо никогда нельзя было назвать непроницаемым, и сейчас я сразу поняла, что намечается какой-то некислой важности разговор.

– У тебя кто-то есть? – вместо приветствия он сразу начал допрос.

– А у тебя?

– Нет, это не то. Как его зовут?

– Ха-ха. Какая тебе разница? Расскажи, кого ты трахнул сегодня с утра? Сашу? Надю?

– Перестань. Ты любишь кого-то.

– Чего? С каких пор тебя это заботит?

– Я люблю тебя, Аня. Всегда люблю. Остальное неважно. А ты?

– Чего я?

– Ты любишь кого-то другого.

– Паш, ты прикалываешься? Ты сам это начал. У тебя тысяча девок. У меня тоже есть свобода.

– Это не то, Аня, не то, – ему вдруг стало трудно говорить, голос скомкался, захлопнулся как глухая дверь.

Я остолбенело смотрела на Пашу: он опустил взгляд в стол, загородился скрещёнными руками, сгорбился. Он продолжил сдавленным, как жестяная банка, голосом:

– Я не могу видеть, что ты любишь кого-то ещё. Это слишком больно.

– Больно? – стыдно, но я невольно усмехнулась. Что он вообще знает о боли?

– Больно. Очень больно, – Паша посмотрел мне в глаза каким-то зелёным, утонувшим взглядом. – Я не могу.

– Тогда не буду тебя мучить, – я стала стаскивать с пальца подаренное им кольцо, но он перехватил мою руку, сжал пальцы и улыбнулся: «Оставь себе».

Кажется, теперь история нашла-таки свой логичный, хотя и нетривиальный конец. Нет, мы никогда не прекращали поддерживать контакт, списывались раз в год-два. Просто по-дружески. Пару раз по пьяни он писал мне, что никогда не отпустит и всегда будет ждать, но это была только пьяная дичь. Правда?