Читать книгу Принцип моей неопределённости - Таня Гуревич - Страница 9

– Артём, пожалуйста, расскажи нам, что думал Левин о всех женщинах? – Галина Леонидовна водила карандашом по строчкам классного журнала, выбирая следующую жертву.

– Всех женщинах, ГалинЛенидна?

За глаза они звали учительницу «Гайка» за стальной характер и железные нервы. Вывести из себя её было невозможно. Равно как и разжалобить, упросить на другую оценку или подсказку. Но меня Гайка любила за чуткость и неординарный ум, который, видимо, порой выдавал такие наблюдения о героях, которых она сама за всю свою практику не сумела узнать. Поэтому она решила подтолкнуть меня немного: интересно было бы узнать, что я думаю на эту тему:

– Да, Артём, о женщинах. На какие два типа он их делит?

– Галина Леонидовна, что он может знать о женщинах? Он же ими не интересуется! – с задних рядов выкрикнул то ли Марат, то ли Егор.

Пара девчонок прыснули от смеха. Кто-то раздражённо фыркнул: «Очень остроумно» и «Ой, ну перестаньте». Горькая горошина отвращения крутилась у меня где-то на корне языка. Она стала шипеть там, как таблетка аспирина в стакане воды, пузыриться и наполнять мой рот пустой, но желчной пеной. Хотелось ответить им как-то отвратительно гадко, чтобы избавиться от этой разъедающей пены. Но горло перехватило скользким, липким, обидным комком – едкий ответ не пришёл, класс перешёптывался. Гайка смотрела над узкими стёклами очков, приподняв бровь и немного искривив тонкие накрашенные губы в улыбке, в которой были одновременно и превосходство, и подбадривание.

– Так! Тихо там, в райке! Артём, отвечай.

– Левин… делит… делит женщина на два типа.

– Это мы уже знаем, – Галина Леонидовна насмешливо оглянула класс в поисках ценителей её юмора. – Чем ещё порадуешь старушку-учительницу?

– Он считает, что есть Китти – она одна и есть этот сорт, а другой – все остальные. Одновременно и невинные, и падшие.

– Как так? – Гайка округлила глаза и вытянула лицо так, что даже очки сползли совсем на кончик носа, грозя упасть на стол.

– Левин… Левин говорит, что сближается с невинной девушкой, чистой, а потом она становится падшей «гадиной» и автоматически неинтересной ему. Но в биографии этой девушки изменилось только то, что в ней появился Левин. Значит, по сути, он либо себя считает причиной падения, либо себя считает… Ну, получается, что он сам себе противоречит. Он хочет, чтобы девушка была чиста, и в то же время порочна с ним. Кажется, это называют ханжеством.

– А что же для него Китти? – Галина Леонидовна, конечно, знала, что Левин – ханжа в том, что касается женщин, но не ожидала такого рассуждения от мальчишки. Обычно, ученики принимались рассуждать в духе героя: о различиях нравственных границ для мужчин и женщин того времени, о первостепенности мужского, и вторичности женского. К десятому классу все мальчики уже успевали усвоить эту песню лучше, чем она могла им понадобиться.

– Китти… Ну она кажется ему совершенной, и поэтому её светлый образ Левин нарушить не боится.

– Отчего?

– Потому что она как бы является балансом между тем, чего он боится, и тем, чего он очень желает, одновременно. А он ужасно теряется во всём, где не может принять окончательного и единственного решения. А здесь получается, ему не нужно ничего решать. Ему просто повезло. Хотя Китти отказывает ему сначала, но потом, и может быть, это даже лучше, они женятся, и Левин наконец становится спокоен и, кажется, счастлив.

Класс замолчал и слушал.

– Хорошо, Тёма, пять. Как занятно, что ты назвал Левина ханжой. Только не пиши это в сочинении, бога ради.

Я уткнулся в книгу, делая вид, что ищу какую-то страницу в толстом томе. Тут в затылок мне прилетел огрызок ластика, я резко обернулся и увидел, как Марат корчит дикую рожу, высунув язык и дёргая им возле сжатого кулака. Намёк был на подлизывание к училке. Прозвенел звонок.

На перемене Марат и Егор вышли прямо за мной и тут же за порогом класса толкнули в спину.

– Ой, Тё-ё-ё-ёмочка, простиии, сладкий! Я надеюсь, ты обидишься и не скажешь, что я ханжа?

– Отвали, Егор, просто отвали… – было понятно, что сопротивляться практически бессмысленно, и их очередной розыгрыш нужно просто пережить. К тому же, все их подколы на тему гейства совершенно безмозглые. Ведь, наверное, каждой розетке в школе было известно, что я встречаюсь с Мирой, – Ты хоть знаешь значение слова «ханжа»?

– Ну, конечно, противный, я знаю! Ханжа – это гомосек, который притворяется нормальным и дурит несчастную девушку. Пожалел бы её, гадкииииий, – Марат и Егор поочерёдно разворачивали меня за плечо к себе, снабжая ребра тычками. Гриша стоя в шаге от этой сцены и ухахатывался, издавая звуки чахоточной гиены.

– Как вы меня заколебали, парни…. Я! Не! Гей!

– Расскажи ещё сказок, Артёмка, мы послушаем.

Тут в коридоре появилась Мира:

– Оставьте его в покое! Что он вам сделал?

– Лучше скажи, делает ли он хоть что-то тебе? – тут все трое уже ржали как отсталые кони, брызжа слюной и на меня, и друг на друга.

Мира за рукав оттащила меня, абсолютно зависшего, от этих дурней, взяла за руку.

– Не слушай их, они идиоты. Идиотские идиоты с куском идиота.

– Я знаю. Но как же они меня бесят. Как же мне всё это надоело. Эти издёвки, эти постоянные подколы, это вечные дебильные шуточки…

– Ну ты же знаешь, что ты нормальный.

– Знаю.

– Ну вот и хорошо. Иди ко мне. Обнимашкииии? – Мира распахнула объятия, и я с удовольствием прижался к ней. Мира была такая мягкая, уютная – ну чисто как мамина шаль, в которую я любил укутаться в детстве на бабушкиной даче.

Нам было хорошо вдвоём: кино, прогулки, совместные доклады на географии и физике. Мы встречались ещё с прошлого года, с выпускного. И самое классное было то, что я совершенно не скучал по Мире, когда её не было рядом. Не мучился от того, что эти практически полностью платонические отношения никуда не двигались. Было так хорошо, что не хотелось нарушить этого тихого баланса. А Мире, я думаю, нравилось, что с ней рядом красивый парень. Умный и чуткий. Я всегда спрашивал, как её дела, и потом правда слушал! Не распускал руки, не приставал, но подавал руку и всегда держал запасную гигиеничку – специально для неё.