Читать книгу Медуза. Роман из уголовной хроники - В. Александров - Страница 8

Чай подали в кабинете. Крылович, еще находившийся в крайне возбужденном состоянии, мерил по обыкновению комнату нетерпеливыми, быстрыми шагами и ерошил с каким-то ожесточением свои волосы. Прокурор сидел перед стаканом чая, устремив задумчивый, неопределенный взгляд в пространство, и рассеянно барабанил пальцами по столу.

– Странное дело, – говорил Михаил Алексеевич, – с тех пор, как я служу следователем, не приходилось мне встречаться с таким сложным преступлением. И надо же, как назло, чтобы подобное несчастие случилось в хорошо известном мне доме, с людьми, близко мне знакомыми, к которым я расположен, которых я уважаю!.. Тут ведь потеряешь всякое хладнокровие! До сих пор так и мерещится несчастная Вера Аркадьевна, зверски изуродованная… Просто привидение какое-то!

– Да, дело темное… дело темное… – проговорил задумчиво прокурор, продолжая выбивать такт пальцами.

– Мало, что темное, еще и зверское, Иван Ильич. Согласитесь: зарезать одного, задушить другую, и все это с полным хладнокровием, с полным самообладанием, не оставив ни малейшего следа. Ведь это какой-то феникс3 злодейства. До сих пор не могу в толк взять, даже малейшего намека иметь, кто бы мог быть этот зверь? Ведь зарезал, задушил – и не ограбил… Почему не ограбил? Значит, не вор? Ну, на кого же возможно иметь подозрение? Ведь это, называется, птица в воздухе… Ничего, ну, ровно-таки ничего, за что бы можно было ухватиться!..

– А вы бы хотели, чтобы он так сразу и дался вам? На, дескать, бери меня, братец, – это я нашалил! Ведь это не такой преступник, что сегодня зарезал, украл часы, а завтра в кабак или к закладчику и отнесет… Возьми, мол, в наследство досталось! Нет, батюшка, это не такой убийца.

– А какой же? Скажите, ради Бога, какой же? Вы думаете, что это человек интеллигентный? Может быть, весьма вероятно, не спорю. Но я вот уже с утра ломаю голову, кто же может быть этот интеллигентный зверь? Ведь я знаю всех их знакомых, всех решительно! Перебираю всех и не могу остановиться ни на одном… Просто и я, и другой, и третий, точно все виновные, да и только! Ну, кто тут ближе? Во-первых…

– Погодите, Михаил Алексеевич, будем действовать систематично, по порядку – так будет лучше. Сначала выясним фактическую сторону, иначе говоря, процедуру преступления.

– Процедуру? Да что же тут выяснять? Процедура ясна, как день! Убийца спрятался в спальне, выждал, когда Тименев, ходя по комнате, повернулся перед дверью к нему спиной, бросился на него и ударил сначала в спину, а потом, для верности, еще два раза в грудь. Затем перешел через залу, гостиную и будуар в спальню, застал Тименеву спящею, задушил ее подушкой, выскочил в окно на улицу, притворил раму и ушел, чего, конечно, никто не видел, так как окно выходит на глухой переулок, по которому не только ночью, да и днем никто не ходит. Вот и вся процедура! Кажется просто.

– Просто, да не совсем. Предложу вам для решения нижеследующие вопросы: primo4 – когда и как вошел преступник в дом? Secundo5 – зачем, после убийства Тименева, он подходил к письменному столу, если ничего, по-видимому, не взял? А что он подходил, это верно, потому что на столе кровь. Terzio6 – зачем он останавливался перед дверью из будуара в спальню? А что он останавливался, это опять-таки верно, потому что перед этой дверью гораздо больше крови на полу, чем могло быть, если бы он прямо вошел. И – quarto7 – почему он не убил Тименеву просто ножом, который у него был в руке, а предпочел задушить, что, без сомнения, гораздо более зверский способ? А что она под его ножом и не пикнула бы, это не подлежит ни малейшему сомнению, потому что он довольно силен, если мог задушить ее и не дал закричать. Вот эти вопросы, для полноты фактической части, очень желательно было бы выяснить.

– На первый ваш вопрос не особенно трудно ответить: убийца, по моему мнению, вошел в то время, когда Тименева была в театре, а прислуга ужинала.

– Значит, он знал обычай дома? Знал, что Тименевы уехали, что прислуга ужинает всегда вместе и что в доме в это время никого нет?

– Должно быть знал, потому что иначе он не рискнул бы пройти через двор и войти в дверь черного хода. Другим путем он войти не мог, так как, по показанию камердинера, все окна были заперты на задвижки. Проникнув в спальню, он спрятался так, что если бы Тименев вошел туда с человеком, его бы не заметили. Затем, дождавшись, когда жертва заснет, он мог совершенно свободно выполнить свой замысел, но не имел терпения выждать и совершить преступление раньше, пользуясь удобной минутой.

– Следовательно, он знал расположение комнат?

– Конечно, знал.

– И уже бывал в них?

– Ну, это еще не вполне определено.

– Извините, совершенно определено. Он даже знал, что у Тименева над кроватью висит кинжал и, по всей вероятности, имел случай заранее испробовать, отточен ли этот кинжал. Заметьте, как ловок и сметлив убийца: приходит безоружный, чтобы иметь выход, если бы был пойман не только на дороге, но даже в спальне, на месте преступления – пошутить, мол, хотел – и, вместе с тем, пользуется отличным орудием для выполнения своего замысла, не оставляя вещественного доказательства. Вы скажете, что орудие можно забросить? Это так, но все-таки оно оставляет след: где-нибудь да было же оно прежде и пропало перед совершением преступления – хотя косвенная, но улика. Куплено в лавке – можно опять-таки разыскать, когда и кем куплено. Найдено – опять улика. А здесь – чего проще? Убили кинжалом. Каким? Вот этим. Кому принадлежит? Вот и ищите. Удивляюсь, зачем это в наших мирных весях держать на виду такие опасные вещи? Точно мы на военном положении! Говорят, защита от воров. Вот тебе и защита! Самого же этой защитой и укокошили!

Прокурор даже разгорячился. Он выпил залпом свой простывший чай и принялся наливать другой стакан.

– Но позвольте, Иван Ильич! – возразил Крылович. – Может быть, мысль воспользоваться кинжалом пришла преступнику, когда он был уже на месте?

– Да как же он увидел его в темноте? Ведь вы сами же говорите, что он забрался, когда прислуга ужинала, а это было около девяти часов вечера. Может, полагаете, что он свечу зажег?

Крылович наказал себя за легкомысленное возражение, крепко дернув за волосы.

– Ну-с, – продолжал успокоившийся прокурор, – первый вопрос исчерпан и решен в удовлетворительном смысле. Переходим ко второму. Что вы скажете насчет путешествия убийцы к письменному столу?

– Этот вопрос труднее, – зашагал по комнате Крылович. – Тут может быть два предложения: первое, что он хотел потушить свечи, стоявшие на столе, и второе, что он залез в какой-нибудь из ящиков.

– И то, и другое. Если бы он подходил только затем, чтобы потушить свечи, хотя, собственно говоря, в этом особенной надобности и не было, зачем же ему было класть кинжал на стол? А что он лежал на столе, это видно по следу крови. Ведь свечку можно затушить и с кинжалом в руке. Я должен обратить ваше внимание на одно наблюдение, мной сделанное: убийца не любит выпускать оружия из рук, пока не кончит всей своей работы. Это странно, но это так. Оружие как-то прирастает к руке, пальцы не разжимаются… Раз кончил – бросает с отвращением и, заметьте, непременно с отвращением. Не я, дескать, виноват, а ты меня соблазнило – проклятое! И зачем только тебя люди выдумали? Если бы тебя не было, я бы не согрешил! Итак-с, чтобы выпустить из рук кинжал, нужна была важная причина – и причина эта – залезть в стол.

– Но зачем же он залезал в стол, если ничего не взял?

– А мы почему же знаем, что он ничего не взял? Он мог взять то, что ему было нужно, например, какое-нибудь письмо или вексель… Наконец, даже деньги.

– Но деньги найдены же в столе?

– Найдены-то найдены, да все ли? Может быть, убийца-то совестливый, взял сколько нужно и решил так: зачем же мне его совсем обижать? Не довольно ли? И подозрений меньше – будто и не ограбил… Все как-то благороднее!.. А, может быть, из одного отделения бумажника вынул, а тут мысль явилась: «Да ведь еще не кончено… пора! То важнее!» Бросил все и пошел оканчивать свой подвиг. Все может быть, но только одно верно, что преступник в стол залезал – это мое убеждение.

– Так или иначе, – заметил Крылович, – но это вопрос не вполне решенный, да, наконец, и не особенно важный…

– Не особенно важный? – поднял голову прокурор. – Помилуйте, Михаил Алексеевич, что вы это? Да если окажется, что очень вероятно, что у Тименева пропал вексель, то ведь это все равно, что визитная карточка преступника! Дела Тименева могут объясниться, кто-нибудь, имевший с ним деловые сношения, может указать существование пропавшего векселя: тогда ведь занавес значительно приподнимется!

– Да, но когда все это будет?

– Не торопитесь, Михаил Алексеевич, пожалуйста, не торопитесь! С этим делом мы еще долго провозимся. Это только цветочки, погодите, дальше будут и ягодки… Продолжаем: вопрос третий.

Видя, что разговор принимает такое направление, Крылович обрадовался. Он заметил, что прокурора очень заняло это дело, так как почтенный юрист сделался гораздо общительнее, чем обыкновенно, а помощь такого знатока была для него драгоценна. Молодой следователь не был настолько самолюбив, чтобы отклонить этого опытного руководителя, особенно в вопросе, так сильно его интересовавшем. Скрывать что-либо он не мог, почему тотчас и высказался.

– Иван Ильич, – заявил он, остановись и протягивая руку, – вы не можете себе представить, как я рад, что вы желаете помочь мне в этом трудном следствии. Признаюсь откровенно, оно настолько замысловато, что я, пожалуй, завертелся бы… Тем более, что это дело очень, очень меня интересует, и я готов не знаю на что, лишь бы выяснить его. Вы не сердитесь, что я так прямо, без обиняков, прошу вас быть моим руководителем. Я сообщу вам все, что знаю, а вы доберетесь… Вы непременно доберетесь…

– Хорошо, хорошо, – слегка усмехнулся Иван Ильич, пожимая руку молодого человека, – только погодите выхвалять меня, а главное, не благодарите: еще ругать, пожалуй, будете…

– Ругать? Помилуйте!..

– Говорю – ругать будете. Ну, да что делать? Служба прежде всего! Вы не обидитесь на то, что я вам скажу? – не удержался прокурор. – Вы очень сведущий, способный следователь, но в этом деле… именно в этом деле…

– Что же в этом деле? – удивился Крылович.

– Вы не обидитесь?

– Честное слово – нет!

– Ну, в этом деле вы плохой следователь, потому что будете… пристрастны.

Крылович вытаращил глаза и растопырил руки.

– Я буду пристрастен?

– Хотя косвенно, но будете, помяните мое слово. Ну, довольно, будем продолжать…

– Однако же, позвольте, Иван Ильич! – серьезно заговорил следователь, – если я лицо, так сказать, прикосновенное к делу, то не могу…

– Вот, я говорил, что вы обидитесь, – добродушно заметил прокурор, хлебнув чаю, – и обиделись. Поймите, что ваша прикосновенность, как бы, мимоходом будь сказано, неправильно выразились, так как прикосновенность и пристрастие далеко не одно и то же, будет совершенно невинная. Ваша помощь мне важна, необходима, драгоценна для открытия преступника. Если бы я выбирал помощника, то обратился бы именно к вам. Впрочем, сегодня же все это между нами выяснится, и мы пойдем или рука об руку, или вы ретируетесь. На что сами решитесь, то я апробую8.

– Но я не понимаю…

– Поймете, все поймете. Только, пожалуйста, поведем дело методически, основательно. Мы остановились на третьем вопросе.

Прокурор произнес эти слова твердо, с видимым желанием перейти к разговору о деле. Крылович понял, что нужно подождать разрешения так сильно заинтересовавшего его вопроса. Он смутно предчувствовал что-то недоброе, неприятное… Хотя то было хорошо, что недолго придется оставаться в неизвестности – сегодня же все объяснится. Он перешел к делу, хотя потерял несколько свое оживление и говорил меньше, что случилось едва ли не в первый раз в его жизни.

– Третий вопрос, – опять зашагал он по комнате, – кажется, был о том, почему убийца останавливался перед дверью спальни?

– Да, так как логической причины останавливаться у него не было.

– Как не было? Необходимо же было удостовериться, что жертва заснула.

– Какая же тут необходимость? В спальне темно, горничная заявила, что никакого ночника не горит, – мог войти муж. Если бы даже Вера Аркадьевна и не спала, так приняла бы его за мужа, потому что никаких подозрений иметь не могла. Из ее комнаты нельзя было слышать падение Тименева в кабинете, даже если бы он и вскрикнул, в возможности чего как я, так и доктора совершенно сомневаемся. Зачем же он остановился и даже, как кажется, размахивал рукой, вооруженной кинжалом, что заметно по брызгам крови, встречающимся довольно далеко от двери?

– Он, вероятно, не догадался сразу, что может быть принят за мужа, – проговорил Крылович.

– Полноте! Подобный артист, как вы сами выразились, «феникс злодейства», да не сообразил такой простой штуки? Невероятно-с. А вот что: либо он был в нерешимости, так сказать, струсил, либо услышал что-нибудь для него не совсем удобное.

– Например, что?

– Например, разговор.

Крылович опять вытаращил глаза.

– Как, Иван Ильич, – возмутился он, – вы полагаете, что Вера Аркадьевна, женщина, которую я знал, даже очень хорошо знал, могла быть способна на такой поступок – принять в своей спальне мужчину ночью? Да помилуйте! Такая мысль…

– Постойте! Постойте! Вот горячка!.. Вы сначала выслушайте: во-первых, кто вам сказал, что это был мужчина? Я этого не говорил. Почему же не женщина.

– Но какая же женщина?..

– Да хотя бы сестра? Вера Аркадьевна жаловалась на головную боль, и сестра зашла навестить ее. Чего проще? Во-вторых, кто вам сказал, что речь шла о любви? Я этого не говорил. Может быть, было дело, правда, секретное, но не эротического характера?

– Ночью-то, дело?

– Опять-таки с сестрой. Почему же нет? В-третьих, и в заключение, я вовсе не знаю вашей Веры Аркадьевны и вывожу это, следуя простой вероятности, основанной на показаниях.

– На показаниях?

– Непременно. Камердинер показывает, что она в столовой, при муже, жаловалась на нездоровье и головную боль, горничная же показывает, что она в спальне ни разу не упомянула о нездоровье или о головной боли. Это ненатурально. Если у человека трещит голова, то он об этом рассказывает всем и каждому, особенно избалованная, изнеженная барыня. Ясно, что голова тут не причем – она просто хотела избавиться от мужа. А зачем избавиться? Можете вы мне это объяснить? И, заметьте, хотела избавиться по причине секретной, потому что иначе могла прямо высказать свое желание, не ссылаясь на небывалую головную боль.

– Да, может быть, просто хотела быть одна, без всяких объяснений, да и все тут. Мало ли есть причин? Невозможно же обращать внимание на всякое случайное совпадение и, основываясь на нем, выводить факт назначенного свидания?

– Позвольте! Я и не думал выводить факт назначенного свидания, а только привел возможность того, что она была не одна. Вы мне утверждаете, что этого не было – не спорю, вы основываетесь на том, что знали, даже очень хорошо знали эту даму, – прекрасно. Одно только осмелюсь заметить, что знать хорошо, даже очень хорошо женщину, да еще светскую – штука хитрая. Как бы то ни было, факт остановки у дверей существует, но причина его еще не выяснена и третий вопрос остается открытым. Может быть, он выяснится при решении четвертого вопроса: почему она была задушена, а не зарезана, когда последнее было гораздо скорее и проще?

– Ну, этот вопрос нетрудно решить: конечно, убийца имел гнусную цель.

– Значит, он был в нее влюблен?

– Мне кажется, что для этого не нужно быть влюбленным.

– Допустим. Но все же он ее знал раньше, она ему нравилась, и он шел в ее спальню только с этой целью, потому что никакого ограбления не было. Если бы такое безобразие совершил человек неинтеллигентный, обыденный преступник, то, не говоря уже о том, что он едва ли задушил бы свою жертву, но не преминул бы также мимоходом воспользоваться чем-нибудь и в материальном отношении. Этот же, взяв кинжал с собой с намерением, в случае надобности, только попугать, убил ее, и убил оттого, что она его узнала, хотя и поздно, сопротивлялась и довела до состояния дикого бешенства, зверского исступления, когда человек губит то, что обожает, и душит насмерть любимый предмет. «На, мол, тебе! Меня не любишь, презираешь, так никого не будешь любить, никому не будешь принадлежать! Ступай в могилу!» Следовательно, тут была страсть и, повторяю, бешеная страсть. Эта страсть и вызвала его остановку перед дверью спальни, он не задумался зарезать Тименева, но здесь, перед любимой женщиной, он боялся, боялся струсить, ослабеть. Ему нужно было собраться с духом… Говорю вам – это человек с замечательным характером.

– Я знаю, что у Веры Аркадьевны было много поклонников, но кто из них мог решиться…

– К вопросу о преступнике мы перейдем сейчас. Теперь составим резюме всего до сих пор выясненного: убийца Тименевых – человек, знакомый в доме, образованный, имевший дела с мужем и влюбленный в жену. Он решается достигнуть двух целей разом: убить из ревности мужа и, кстати, освободиться от неприятного для него дела, а затем овладеть любимой им женщиной, которую и не хотел убить, но убил, потому что она довела его до исступления. Совершив это второе, нечаянное злодейство, он спасается ближайшим путем, торопясь убежать от призрака еще любимой им жертвы. Вот фактическая часть или, иначе говоря, процедура преступления, вытекающая из нравственных мотивов, побудивших преступника решиться на такое страшное дело.

Сделав это заключение, Иван Ильич допил свой стакан.