Читать книгу Войной опалённая память - В. И. Коско - Страница 12

Враг требовал сдавать продовольствие, грабил наш народ. Вынуждены были сдавать свой урожай и колхозники нашего колхоза имени Свердлова. Уполномоченными по заготовкам по бригаде в деревне Борцы были Иосиф Ачаповский, в Пересельках – Мойсей, в Блащитнике и Турине – Антось. Иные эту миссию выполняли не особенно охотно, а отдельные – с большим рвением.

Как-то осенью 1941 года загрузили мы шесть подвод отборной картошки и мешки с зерном и подготовились на следующий день везти их в район в Гресск оккупационным фашистским властям. Когда перебирали картофель перед погрузкой к женщинам подошли двое незнакомых мужчин в гражданской одежде спокойно разговаривают, расспрашивают о житье-бытье и как будто между прочим интересуются куда направляется зерно и картофель и когда отправляются подводы. Немцам, – ответили смелейшие, ничего не подозревая.

На следующий день повозки с грузом отправились в путь. Ездовыми были Клим Варивончик, Анюта Жуковская ее брат Павлик, и еще один паренек. Замыкал колонну уполномоченный по заготовкам Ачаповский. Спокойно проехали километров десять, проехали и миновали Рудицу и углубились в Гресский лес, как называли у нас в то время лесной массив на юго-запад от Селецка. У Горелого моста с горки в лесу выходят восемь человек военных в шинелях и один в тужурке-кожанке. Старший говорит: – продовольствие заберем, а лошадей вернем, враг его не выращивал.

– Как же мы отчитаемся? – спрашивает Ачаповский. – Надо убежать, – подсказывает Жуковская единственный, как ей казалось выход из такого положения.

– Бежать не надо, – успокаивает командир, – выдадим документы, на повозках и вернетесь. Будет все, как положено. Садитесь на пеньки и отдыхайте.

– Мы поделимся и обедами – предложил Ачаповский и передал часть своих запасов красноармейцам. Так поступили и другие.

Повозки скрылись в густом ельнике. Ездовые расположились на полянке и принялись закусывать. Если выдадут документ, чего же бояться, – произнес уполномоченный по заготовкам.

Долго не пришлось ждать. Вскоре наши подводы показались из леса. Лошади шли легко, продовольствие был выгружено. Извозчикам был вручен документ, и что удивительно – на нем стояла круглая гербовая печать. Оккупационным властям документ объяснял по какой причине задержан обоз с продовольствием. Особенно запомнилось Ачаповскому выражение: «свиньям» продукты не допущены… – Видимо хотели немцы скормить скоту нашу отборную картошку и зерно? – вставила свое мнение его жена Тэкля, когда Ачаповский сорок лет спустя вспоминал это событие.

– Не это имелось в виду. Ничего ты не понимаешь, – злился Ачаповский. – Дальше в документ следовало: … не допущены потому, что они выращены трудолюбивыми руками нашего народа, а непрошеные фашисты, как свиньи ворвались на нашу землю, поганят ее своим свиным рылом, топчут посевы и огороды, снарядами и бомбами разрушают города и села, убивают и грабят невинных людей…

– Красноармейцы еще спросили, есть ли в колхозе пшеница и намерены ли ее сдавать. – Не сеяли, – ответил растерянный Ачаповский.

– Все свободны, можете уезжать, счастливого пути, сказал старший в тужурке и добавил, – не беспокоитесь, бумага все объясняет.

Пустой обоз повернул назад, статная гнедая кобыла Ачаповского замыкала его. Через час и Селецк. «Документ» отдали старосте Писарику. Многое было написано на лице у него в этот миг: страх и недоумение, лютая злоба за неудавшуюся поставку в угоду так почитаемым оккупационным властям.

– А еще такую лошадь я тебе выдал при разделе колхоза, – с упреком выдохнул Писарик, представляя разъяренные лица правителей Гресска: Душевского и Лидермана.

– Что я мог сделать, их был целый отряд, вооружены до зубов, может и пушки есть, – оправдывался Ачаповский и наводил еще большего жару на Писарика.

Этот ставленник оккупантов полагал, что дела у них пойдут как по маслу, ан нет, не тут-то было. Этот пример говорил четко и ясно, что добро народное можно сдавать только своему государству, только советским людям.

Ужас и страх заглядывал к нему в душу. Что стоит красноармейцам, этим лесным «бандитам» прийти к нему ночью в Селецк? Спросят по всей строгости. Их ведь там полный лес кишит. Запасаются к зиме. Держаться видать думают долго, если столько продовольствия реквизировали. Срочно доложить Илясову. Этот военный; бывший красноармеец, а сейчас полицию возглавляет. Он знает, как по-военному разговаривать со своими собратьями. Доложит кому надо, каратели прочешут лес, иначе головы не сносить…

Озверелый Илясов не мог простить уполномоченному повверенной ему волости. Брань сопровождалась зуботычинами, нагайка свистела в воздухе и опускалась ему на плечи.

– Мало того, что пять тонн картофеля и зерна завез партизанам, так еще и обедами их накормил, – выходил из себя начальник полиции и бил почему-то больше за обеды, чем за картофель.

Красноречивый документ красноармейцев-окруженцев с круглой гербовой печатью говорил, что советская власть живет и действует. И это тогда, когда могучая Германия почти уже правит всем миром. А тут в лесу, в глубоком тылу ревизуют законные поставки и кто: недобитые красноармейцы.

Сначала Илясов хотел порвать на мелкие клочья этот вызывающий листок, но потом одумался, затих, стал что-то соображать. Порвать, так не поверят. Срочно доложить Лидерману, сообщить Душевскому и Купе.

«Поднять на ноги карателей, сил у них больше, чем у меня в Селецке – Лихорадочно думал предатель Илясов. – Сегодня отняли мои поставки, завтра придут к ним, за стол сядут. Лес до самого Гресска тянется…»

Попробовал звонить, но связь плохо работала.

– Возок мне, да коня порезвей с автоматчиками, – прокричал он команду своим подчиненным. Поскакал с докладом в Гресск, но уже другим, окольным путем, в обход Горелого моста, где скопилось «большое войско»…

Пошла молва по деревням и весям: обоз не дошел до Гресска, продовольствие досталось не фашистам, а красноармейцам и партизанам. Смутно представляли люди в такой глубинке, как разворачиваются события на фронтах. Фашистская пропаганда кричит, что Москва пала, а Красная Армия разбита. А тут, на тебе, под самым носом у фашистов красноармейцы не позволяют им распоряжаться народным добром.

Поднял патриотических дух этот случай у многих сельских тружеников. Но мало кто знал, что Анна Жуковская и я имели к этой операции самое непосредственное отношение. Прибежала она ко мне в тот же вечер, как вернулись пустые подводы. Рассказывает, чтобы не слышали дети: – Волечка все получилось, как и было задумано. Столько напереживалась, особенно за Павлика. Говорила Ачаповскому, давай сбежим. Думала, так лучше потом объясняться. Напали большие силы, захватили обоз, но в плен мы не сдались. Но их главный, в тужурке, услышал и говорит спокойным голосом: «Назад поедете на этих же повозках, только без груза. На продовольствие получите документы». Выдали с круглой гербовой печатью. Написано: «свиньям продукты не допущены» … Это фашистам значит…

Операция удалась. А готовилась она следующим образом. Заходит к нам домой накануне этого случая работник Гресского райкома партии Владимир Иванович Заяц. Он хорошо знал нашу семью еще до войны, не раз бывал дома и, конечно же, доверительно относился и сейчас.

Оставшись в тылу, действовал он подпольно и скрытно, людям на глаза старался не попадаться, поддерживал связь с оставшимися в тылу коммунистами и их семьями и вообще с надежными и доверенными товарищами.

Он знал, что муж ушел с частями Красной Армии, знал, каким репрессиями подвергается моя семья со стороны оккупационных властей. Помню, все повторял: – Береги детей, Ольга. Береги детей! Враг приходит и уходит, а мы остаемся. Так уже бывало на нашей земле. Меня поразило спокойствие и уверенность, с которыми произносил эти слова старый коммунист.

– Но с врагом надо бороться, где только возможно надо солить ему, – продолжал он. – Среди людей бываешь, – спрашивает.

– На работу хожу, уборка, как не работать. Четверо детей кормить надо. Постоянно с людьми нахожусь, – говорю в ответ. – Вот и завтра будем перебирать отборный картофель для сдачи оккупантам. Целый обоз пойдет. Мужчины колеса правят, телеги готовят, а женщины сортируют картофель: семенную в бурты, а крупную погрузят на повозки и повезут в Гресск к Лидерману.

– Прислушивайся к настроению людей. Что говорят о новой власти? Кто им помогает, кого преследуют? Это для нас будет очень важно.

Так и говорит: для нас… Хотела спросить: много ли вас и где вы сейчас расположены, но он опередил. – Мои люди будут заходить к тебе, ты их тоже знаешь. Это надежные, преданные советской власти люди. В лесу осталось много красноармейцев и наших людей, есть оружие. Бороться надо в тылу подпольным и партизанским методом. Вредить фашистам всеми способами.

– Мы тоже многих бойцов встречали в лесу, выводили из окружения, помогали раненым, – согласилась я. Он не стал называть всех, кто будет приходить на связь в мой дом, но сына Василя Боровика, Федьку, он все-таки назвал. Я знала эту семью простую и надежную.

Ф В. Боровик

– Так, говоришь, обоз пойдет в Гресск, – вернулся он к прежней мысли. – Когда везут? – Через два дня, – отвечаю. – Кто сопровождает? – Ачаповский, уполномоченный по заготовкам.

Остальные – женщины, подростки.

Может и я поеду.

– Тебе нельзя, – в категорической форме возражает он исходя из каких-то своих соображений. – Подходящие женщины у тебя есть, которым ты доверяешь?

– Конечно же, есть, – отвечаю, не понимая к чему клонит Владимир Иванович.

– А как пойдет этот обоз? – уточняет он.

– Центральная дорога одна – Борцы, Замошье, Обчее, Рудица. Гресский лес, возле Поликаровки, на Шищицы – и рядом Гресск.

Значит через Горелый мост? – переспрашивает он.

Ага! Значит, они в лесу и видно порядочная компания, если хотят запасаться провизией на зиму. Обоз хотят врагу не допустить. Ясненькое дело. И тут у меня созрела мысль, которую я тут же высказала. В извозчики можно посадить Анну Жуковскую – это жена красного командира. Муж – пограничник, сражается с немцами на фронте, старший брат тоже там. А она с тремя детишками с западной границы пробралась сюда к старушке матери.

Сведения о том, что она жена офицера, стали просачиваться оккупационным властям и уже понемногу к ней начинают присматриваться. Очень смелая и прямолинейная.

– Продажные шкуры, час расплаты придет, – говорила она в адрес изменников и предателей зачастую в компании женщин, где были близкие этих предателей.

Надо ей как-то отводить подозрения, поскольку особенно желающих везти свое добро оккупационным властям не находилось. В помощники возьмет и своего младшего брата Павла.

– А что, хотите захватить обоз? – прямо спросила Владимира Зайца.

– У кого же захватить, у безоружных женщин и подростков? – поправил партийный работник. – Просто мы его задержим и не допустим врагу. А Жуковской своей скажи, чтобы они при встрече в лесу с вооруженными людьми сбежали. О нашем разговоре никому ни слова, погибнешь. Жуковской тоже деталей не сообщай. Пусть это выглядит, как будто случившееся само собой…

И вот теперь Анна Жуковская вновь и вновь вспоминает подробности лесной засады. Сама она с малышами едва сводила концы с концами. Пришла с запада с голыми руками. Фашистские власти подчищали все, не было места таким семьям и здесь.

– Не достается нам, пусть и врагу не достанется, – делает вывод Анна. – Может и мой муж в таком же затруднительном положении?

В дальнейшем Анна Жуковская была связной многих партизанских отрядов. Муж ее, капитан Красной Армии в конце войны разыскал ее и детей. Как благодарен он был своей боевой подруге за сохранность семьи и помощь в тылу.

Как выяснилось позже, воины, захватившие обоз и написавшие: «свиньям продукты не допущены…», являлись оказавшимися в окружении бойцами генерала Константинова.