Читать книгу Очень личная книга - Валерий Сойфер - Страница 22

Папа всю жизнь был занят делами, с утра до позднего вечера пропадал на работе. Я бросался к входной двери, когда он, усталый и голодный, возвращался с работы. Я ждал, пока он снимет свое старое тяжелое пальто с длинным воротником (как говорили – шалькой), стянет галоши со штиблет или снимет фетровые бурки. Он носил галифе, на голове была далеко не новая шапка, а пиджак у него был один (в шкафу висел, правда, еще один пиджак, белый, из так называемой китайской чесучи; его купили очень давно, наверное до моего рождения, и на моих глазах папа его так никогда и не надел, как и мама никогда не одевала висевшее рядом платье из какого-то тонкого материала). Праздники в семье были, их отмечали улыбками и добрыми словами, но ни пиршеств, ни даже приличных обедов и ужинов, когда от стола «пирующие» отходили бы потому, что слишком сытно поели и «перебрали съестного», никогда не было. О театре, концертах, поездках на отдых речь не могла зайти: это было за пределами возможностей.

В памяти запечатлелась картина, как папа еще в моем раннем детстве стоял у моей детской кроватки, когда я болел (мне кажется, что я помню время, когда я еще не ходил, а только лежал, а папа возвышался надо мной и улыбался и что-то мне говорил ласковое). В возрасте лет пяти или шести я тяжело заболел, был помещен в больницу из-за проблем с почками, меня кормили несоленой пищей, и я ненавижу её до сей поры. Я помню, что моя кровать стояла в глубине полутемной палаты, у дальней стены напротив двери, и вот дверь отворяется и входит папа. Он принес мне довольно толстую книжку без картинок, я еще еле разбирал буквы, но папа дал мне эту книжку и попросил меня постараться читать. Мы начали это занятие вместе, прочли, наверное, с полстраницы, потом он ушел, а я читал дальше и дальше, всё лучше и лучше справляясь с буквами и построением слов из них, и это занятие меня захватило. Я полюбил чтение навсегда.

Папа – ответственный секретарь созданной им газеты Горьковского университета «За сталинскую науку». 1949 г.

Я вспоминал, как, уже оказавшись дома, но всё еще болея, я получил от папы другой подарок – опять книгу – это были сказки Андерсена. В книжке были картинки, как будто кто-то пером нацарапал силуэты людей, домов и церквей. Я читал эту книгу много дней, лежа в постели, а потом стал вставать, и мне захотелось узнать, какую роль играют нитки, которые находились в глубине некоторых страниц, на их сгибе. Я встал, взял тонкие мамины ножницы и все нитки разрезал. Страницы рассыпались, я попробовал их разложить в правильном порядке, но, сколько ни бился, из этого так ничего и не вышло. Я перебирал страницы, чтобы их номера шли один за другим, но восстановить нумерацию не смог (да и с цифрами мне было еще трудновато). Мне стало страшно, что папа меня заругает, поэтому я засунул все листки под матрац, а когда окончательно встал после болезни, то постарался незаметно выкинуть всю изуродованную книжку на улице в мусорный бак.

Когда я стал постарше, лет, наверное, одиннадцати, меня однажды во дворе кто-то из соседских мальчишек ударил в нос, он разбух и покраснел. Папа уже был смертельно болен и почти постоянно лежал на диване. Когда мама открыла мне дверь домой, то сразу увидела, что нос у меня разбит, и заохала, а папа тут же позвал меня от порога к себе и сказал очень серьезно:

– Леронька, всегда бей первым. Бей в носатку до кровянки. Понял? В носатку до кровянки.

Мама начала причитать и возмущаться:

– Коля! Чему ты учишь ребенка? Как так – бей? Надо уходить от места, где дерутся и не лезть на рожон.

А папа приподнял голову с подушки, посмотрел мне в глаза и снова повторил свое назидание:

– Если дело дошло до драки, то бей первым, целься в нос и старайся, чтобы у противника первым брызнула кровь. Тогда от тебя отстанут. Будь смелым.

Он хотел, чтобы, вырастая, я учился постоять за себя.

Ему я обязан любви к книгам, журналам, вообще к издательскому делу. Я помню, как папа в те годы, когда он работал в редакциях, несколько раз брал меня с собой в Горьковскую типографию где-то на улице Фигнер. Он показал мне, как в ящик размером с газету можно вкладывать одну за другой металлические буквы, набитые на деревянную основу и формировать слова. Чтобы сделать текст более видимым, можно вставлять между буквами пустые деревяшки, и тогда это называется набирать текст со шпонами. Заголовки нужно набирать буквами большего размера, а текст меньшими. У папы были красивые альбомы с образцами разных шрифтов, он всегда давал мне их посмотреть, и я знал, чем петит отличается от нонпарели, что значит курсив, что делает наборщик, а что метранпаж. Позже он подвел меня к огромной машине – линотипу, которая сама отливала полоски из металла размером в длину столбца в газете. Наборщик сидел и как бы печатал на машинке, а затем в недрах линотипа из напечатанного текста получались эти металлические полоски, выходившие из машины еще горячими. Папа даже предложил мне самому набрать три слова – Валерий Николаевич Сойфер, проверил, что я не наделал ошибок, а потом вручил мне эту металлическую отливку, еще теплую и остывавшую в моих руках. Я много лет хранил её у себя в столе.

Когда уже в зрелые годы я попытался проанализировать, кто, как и благодаря каким событиям повлиял более всего на становление моего характера, я пришел к вполне отчетливому выводу, что три важных качества привил мне отец: любовь к чтению и уважение к книге, стремление к отстаиванию собственного мнения и умению постоять за себя в трудные моменты жизни, а также жадный интерес к созданию нового. Конечно, надо сказать и еще об одном свойстве, ставшем таким существенным для меня уже в более поздние годы, через много лет после смерти папы – именно от отца ко мне передалось желание писать статьи, потом книги. Мама любила читать и ценила книги, но в страсти к писательству я обязан отцу – и его личному примеру, и, возможно, его генам.

Я знал, конечно, что папа меня очень любит, и я его любил, его воздействие на меня было очень сильным, но вместе с тем многими своими положительными качествами я обязан маме. Ведь с ранних дней и до тридцати девяти лет (когда мамы не стало) я был постоянно на её глазах и всегда находился под её контролем.

С детства она делала всё так, чтобы я был под её неусыпным присмотром, следила за тем, чтобы я вовремя сделал уроки, проверяла мой дневник, иногда на родительские собрания они ходили вместе с папой, пока он был жив, а в старших классах мама, по-моему, перестала ходить на эти собрания и просто следила за моими отметками в школе, проверяя дневник.

Мне казалось, что она умеет делать всё на свете, что нужно делать взрослому человеку в жизни, и этот пример был для меня решающим. Весь день она что-то готовила, гладила, убирала, мыла. Она справлялась со всеми делами на нашем садовом участке, и всегда там вырастало всё, к чему прикасались её руки. Поздно вечером дома она садилась к лампе и читала книгу или новый журнал. К ней часто приходили соседки за разными советами, и я знал, что они с вниманием относятся к её рассуждениям.

Она никогда не хитрила в мелочах, терпеть не могла склочников и сутяг, старалась всегда быть внешне спокойной и выдержанной. Скандалов или разбирательств с криками и взаимными нападками в семье не было никогда, ни разу. Она не была плаксивой, и я помню небольшое число случаев, когда она плакала: нужно было сильно задеть её чувства, чтобы выжать из неё слезу. Такой пример самообладания и самоуважения воспитывал лучше, чем любые нравоучения и натаскивания.

В те годы при домоуправлении Домов Коммуны были созданы всевозможные комиссии, составленные из активных и грамотных жильцов. Общественность и на самом деле принимала посильное участие во многих локальных начинаниях, и маму на собраниях всегда выбирали в состав этих комиссий. А ведь она не была членом партии и не занимала никаких постов, но просто соседи знали её характер и доверяли ей. Вот как её оценивали в 1950 г:

Характеристика

Тов. Кузнецова Анна Александровна с 1933 г. проживает в д/управлении [домоуправлении]№ 61, Свердловского района. За это время она проявила себя как хороший общественный работник. С 1935 г. по 1942 г. вела работу МОПРа [МОПР – Международная организация помощи борцам революции – коммунистическая благотворительная организация, созданная по решению Коминтерна – В. С.], за эту работу 15/III-1939 г. РК МОПР награждена грамотой «Лучшему ударнику». Одновременно работала в комиссии содействия Госстраха по индивидуальному страхованию жизни среди домохозяек. В 1936 г. организовала сбор средств по домоуправлению для испанских детей. В годы Отечественной войны принимала участие в организации сборов денежных средств для семей погибших воинов и подарков фронтовикам. Работала в госпитале по переноске из машин раненых, прибывших с фронтов Отечественной войны. С 1949 г. по данное время является председателем родительского комитета.

Во всех общественных мероприятиях, проводимых домоуправлением, проявила себя энергичным, инициативным работником.

Депутат Свердловского Районного Совета депутатов трудящихся,

управляющая 61 д / управлением Черепенина.

Когда у нас что-нибудь ломалось – утюг, электрическая плитка или что-то еще, мама доставала из ящика инструменты, находила повреждение и чинила. Еду мы готовили на электрической плитке, стоявшей на письменном столе в большой комнате, или керосинке, располагавшейся в туалете. В плитке часто перегорали спирали, и тогда мама, вооружившись плоскогубцами и ножницами по металлу, вырезала небольшую полоску из алюминиевой пластинки, сгибала её плоскогубцами, вставляла в сгиб соединенные вместе концы перегоревшей спирали и обкручивала конец пластинки вокруг зажатого места. Забавно, что некоторые наши соседи-мужчины, вроде Павла Абрамовича Вышкинда, нередко несли свои поломанные утюги или плитки маме с просьбой посмотреть их и, если можно, починить, что мама всегда с готовностью делала.

После окончания войны наши квартиры нуждались в ремонте: потолки закоптились, краска на стенах облупилась, полы рассохлись, и краска на них стерлась. Люди позажиточнее стали приглашать мастеров для ремонта, у нас же денег на это не было, но и жить дальше в таких неприглядных условиях было невозможно. Мама купила на рынке две кисти – одну для побелки и покраски стен, другую для окрашивания масляной краской пола, и мы начали наш бесконечный ремонт. Сначала мама купила книжку «Сделай сам. Тысяча советов». Мы стали штудировать нужные нам разделы, потом приобрели медный купорос, мел, клей, красители для стен, шпатель и еще какие-то простенькие подручные инструменты. Первым делом мы научились размывать старую побелку на стенах и потолке, купоросить, потом белить. Надо было так вести кисть, чтобы побелка или краска не текла, чтобы стежок за стежком ложились ровными и прямыми. Поначалу всё нам казалось ужасным, но мама повторяла старую истину «храбрость города берет», и, в конце концов, мы научились справляться, в общем-то, с нехитрыми проблемами косметических ремонтов. А потом пошли дела посерьезнее.

Когда потолки и стены заблестели, в глаза стали бросаться ужасные почерневшие провода электрической проводки, которые были надеты на белые фарфоровые держалки (их называли роликами), привернутые шурупами к потолкам и стенам. Мы решили спрятать всю электрическую проводку внутрь штукатурки. Мы стали прорезать ниши в стенной и потолочной штукатурке, запрятывать провода в требуемую ГОСТом изоляцию, а потом все провода углублять в ниши и замазывать их алебастровым раствором. Мама очень аккуратно затирала старые и новые места, так что, когда мы покрасили стены и потолки заново, все поверхности стали ровными и гладкими, и наши варварские усилия по прорезке штукатурки скрылись полностью. После этого многие наши соседи решили проделать то же самое в своих квартирах, но уже руками мастеров, потратив на это большие деньги.

Эти уроки «рукоделия» очень пригодились мне в дальнейшей жизни. Когда мы с женой оказались уволенными с работы за мои усилия по защите прав человека в СССР, я стал зарабатывать на жизнь ремонтом квартир и приносил домой больше денег, чем была моя зарплата даже в годы, когда я был заместителем директора академического института. Когда мы оказались в Америке и купили сначала дом в Коламбусе, а потом в пригороде Вашингтона, то многие, даже очень капитальные вещи, вроде переноса стен, укладки паркета или плитки, строительства бетонных стен вокруг бассейна, мы делали своими руками, экономя огромные средства. И я часто вспоминал в связи с этим маму, научившую меня «ремонтам», привившую с детства уверенность в том, что, почитав книжки и узнав хитрости любого мастерства, можно и самому справляться с трудностями.

И все-таки материально мы жили очень плохо. Мама часто вспоминала, как папа говорил ей при жизни:

– Аничка! Пока я жив, ты обеспечена.

И действительно, пусть бедно, пусть без разносолов и покупок вещей, но мы тянулись как-то на папину зарплату. После его смерти нам с мамой пришлось совсем туго. Дней, когда живот подтягивало от голода, было много. Однако на моих глазах мама никогда не позволяла себе нервных жестов, заламывания рук или причитаний по поводу нашей бедности. Она ни разу в жизни не позволила себе пообсуждать нашу нищету и сумела привить мне важное житейское правило – обходиться тем, что есть в наличии сейчас, в данную минуту, уметь радоваться даже пустяшным приобретениям. О больших всё равно и мечтать не стоило. Только с годами я понял, как это было важно, сколь достойной была эта житейская философия. Ведь жадность и зависть нередко толкали слабых людей на уловки такого рода, которые кончались плохо.