Читать книгу Очень личная книга - Валерий Сойфер - Страница 36

Прежде чем рассказывать о моих встречах с Сергеем Сергеевичем Четвериковым, надо объяснить, почему это знакомство оказалось важнейшим для моей последующей жизни. Четвериков был крупнейшим биологом, внесшим огромный вклад в науку, поэтому непосредственное знакомство с ним позволило мне соприкоснуться с личностью выдающегося масштаба и узнать, как могут вести себя действительно великие люди, а не надутые выскочки, спесивые и нередко прячущие за надменностью внутреннюю пустоту Другой важнейший аспект в этом знакомстве заключался в том, что после встреч с Четвериковым я впервые в жизни начал задумываться над тем, какой вред нанесли стране политиканские наветы на ученых, каким зловещим для прогресса России был ленинско-сталинский диктат на протяжении более полувека.

Когда рассуждают о том, какой вред нанес России коммунистический режим, обычно говорят о загубленных бесправными арестами жизнях, о десятках миллионов посаженных в сталинское время (из них около 13 миллионов по политическим статьям) и об огромном числе людей, заключенных в тюрьму за мифические преступления (только 18 миллионов людей получили сроки за так называемые 20-минутные опоздания на работу; эти приговоры выносились до 1956 г. на основании сталинского указа от 26 июня 1940 г.). Но был вред и другого свойства, например тот, что связан с потерей престижа России в мировой науке.

В биологии многие отрицательные явления были связаны с именем Трофима Денисовича Лысенко. В 1935 г. он вызвал горячее одобрение Сталина заявлением на митинге в Кремле, что среди ученых есть вредители. Это определило бурный карьерный рост Лысенко: он стал академиком трех академий, заместителем председателя Совета Союза, директором двух институтов, президентом Академии сельхознаук и членом президиума АН СССР. Начиная с 1934 г., возможно, по прямому наущению самого Сталина, Лысенко твердил, что генетика – враждебная социализму наука. Можно так говорить, основываясь на недавно опубликованных записях слов Сталина, произнесенных в декабре 1930 г., когда он заявил, что проникся нелюбовью к взгляду ведущего генетика Августа Вейсмана еще в 1906 г. В конце концов, в 1948 г. генетику в СССР запретили решением Политбюро партии коммунистов. Административному запрету во времена Сталина подверглись и другие научные дисциплины – педология, математическая статистика, кибернетика, отрасли химии, физики, медицины, направления, связанные с психологией и психоанализом, разделы лингвистики и истории.

Этот снимок был подарен «дорогому Сергею Сергеевичу в воспоминание о тех занятиях, которые научили любить насекомых…» студентами, занимавшимися в его курсе энтомологии в Московском университете 10 апреля 1925 г. В третьем сверху ряду сидят (слева направо) В. В. Алпатов, Ненюков, Е. С. Смирнов, С. С. Четвериков, Н. М. Кулагин, Е. Э. Беккер (из архива В. Сойфера, публикуется впервые)

Эти запреты ломали судьбы ученых, развивавших новые направления и выводивших Россию в число передовых. Изучение гонений на генетику в СССР дает немало примеров этого рода. Например, великий русский биолог Николай Константинович Кольцов (он действительно по любым мировым стандартам – великий ученый) в 1903 г. – за три четверти века до того, как биологи осознали, что во всех клетках существует цитоскелет, предложил и сам термин (теперь его иногда приписывают Нобелевскому лауреату Кристиану Рене де Дюву) и экспериментально обосновал его существование.

Он же за четверть века до Дж. Уотсона и Ф. Крика развил представление о двунитчатости наследственных молекул. Уотсону и Крику дали за их гипотезу двуспиральной ДНК Нобелевскую премию, а Кольцова (в 1936 г. публично критиковавшего лысенковщину и газету «Правда» за обман читателей), скорее всего, отравили в 1940 г. в Ленинграде, подсунув ему бутерброд с ядом, вызвавшим паралич сердечной мышцы.

Четвериков работал в непосредственном контакте с Кольцовым, на его судьбе политиканские лживые обвинения также сказались трагическим образом, и, знакомясь с Сергеем Сергеевичем, я познавал всё глубже трагедию его жизни и трагедию российской науки. С 1918 г. Н.К. Кольцов стал заведовать кафедрой в Московском университете и организовал Большой зоологический практикум, а вскоре С. С. Четвериков стал читать курс лекций, названный «Биометрия», в котором львиная доля лекций была посвящена генетике. Затем с 1920 или 1921 г. С. С. Четвериков в рамках кольцовского практикума стал вести занятия по генетике. В имеющемся в моем распоряжении описании «Практических занятий по ГЕНЕТИКЕ» (видимо, приготовленном в 1922 г. – дата на этой странице отсутствует), напечатанном на пишущей машинке и собственноручно подписанном Четвериковым, говорится: «Занятия односеместровые, 2 недельных часа для студентов старших курсов, работающих на большом практикуме у проф. Н.К. Кольцова». Далее он поясняет: «Работы поставлены с американскими плодовыми мухами (Drosophila melanogaster)», затем идет приписка карандашом: «доставленными из лаборатории проф. Моргана (Нью-Йорк)». Эта приписка могла быть сделана в конце лета 1922 г., поскольку тогда Москву посетил ближайший ученик Т. Моргана Герман Мёллер, который привез с собой эту коллекцию мух и подарил её Четверикову. На занятиях в практикуме Четвериков давал возможность студентам своими руками убедиться в правомочности «Менделевских законов наследственности» и в «Хромозомной теории наследственности».

Программа курса практических занятий студентов Московского университета, разработанная С. С. Четвериковым в 1922 г. (из архива В. Сойфера, публикуется впервые)

Четвериков к этому времени уже был известен как ученый, внесший свой оригинальный вклад в генетику. В 1905 г. он опубликовал работу «Волны жизни», в которой впервые поставил вопрос о роли в ускорении (или замедлении) эволюционного процесса резких колебаний численности организмов разных видов в популяциях. Он обобщил данные (в большей степени собственных наблюдений), показывающие, что год от года в природе наблюдаются всплески численности отдельных видов, и предположил, что в момент резкого увеличения числа особей какого-либо вида может происходить заметное увеличение доли организмов с измененными характеристиками. Если в годы относительного «затишья» такие измененные организмы (в силу их малой численности) не могут претендовать на то, чтобы быть подхваченными отбором, то на «волне жизни», они могут мгновенно (в шкале темпов эволюции) получать превосходство по сравнению с неизмененными особями. Этот пионерный прорыв в понимании механизмов отбора стал признанным много десятилетий позже.

Другая его работа сразу же привлекла внимание специалистов в мире. 1 марта 1914 г. он сделал доклад на открытии Московского энтомологического общества, озаглавленный «Основной фактор эволюции насекомых». Текст доклада был опубликован в следующем году в первом томе «Известий» этого общества (1915, том 1, стр. 14–24). Эту статью в 1916 г. Jacob Kotlasky перевел на английский язык по заданию Министерства сельского хозяйства США. Её включили в ежегодный отчет правительственного Смитсоновского института в Вашингтоне (S. S. Chetverikov. The Fundamental Factor of Insect Evolution. The Smithsonian Report for 1918, pp. 441–449 with one plate), а затем издали в декабре 1920 г. на английском языке на средства Правительства США (в виде Publication #2568 of the Governmental Printing Office). Во время одного из энтомологических конгрессов его президент чуть ли не единственный раз в истории науки решился на беспрецедентный шаг: прочел на этом международном форуме вместо своей вступительной речи (а такая речь – обязанность президента любого конгресса) статью С. С. Четверикова.

В докладе впервые был поставлен вопрос о кардинальном отличии эволюции позвоночных от эволюции беспозвоночных: наличии у первых внутреннего скелета, позволявшего удерживать гораздо большую массу тканей и органов, и отсутствие такого у насекомых, имеющих «внешний», наружный «скелет» в виде хитинового покрова. Четвериков детально рассмотрел эти отличия и пришел к парадоксальному выводу: именно отсутствие внутреннего костяного скелета дало огромное преимущество в эволюции насекомым. Завершая анализ, он писал, что причина, легшая «в основу противоположного направления путей эволюции позвоночных и насекомых», заключается «в существовании у насекомых наружного хитинового скелета, благодаря которому они были в состоянии, все более и более уменьшая размеры своего тела, завоевать совершенно самостоятельное место среди других наземных животных, и не только завоевать его, но размножиться в бесконечном разнообразии форм и тем приобрести громадное значение в общем круговороте природы. Так их ничтожество стало их силой» (стр. 24).

Таким образом, уже в первое десятилетие своей научной карьеры Четвериков показал себя выдающимся специалистом, глубоко понимающим роль генетики в прогрессе эволюции. Не менее важны были для развития высшего образования в России и его лекционный и практический курсы генетики в Московском университете в 1910—1920-е гг. Фактически он стал основателем кафедры генетики Московского университета.

Однако над генетикой в СССР тучи стали сгущаться уже в первое десятилетие после большевистского переворота 1917 г. Несмотря на интерес ведущих биологов России к зародившейся генетике, многие политиканы принялись, вслед за Марксом и Энгельсом, активно проповедовать постулаты ламаркизма и отвергать генетику, обвиняя её в буржуазности и неверном отношении к дарвинизму. Их взгляды поддерживали руководители партии большевиков и многие ведущие советские марксисты (исключением из их числа был, возможно, Н. И. Бухарин, неоднократно говоривший о важности генетики). Чисто ламаркистские воззрения были отражены и в книге «Диалектика природы» Ф. Энгельса, изданной впервые в СССР в 1925 г. Поэтому ничего удивительного не было в том, что Е.С. Смирнов, Ю.М. Вермель и Б. С. Кузин в 1924 г. в книге «Очерки по теории эволюции» (М.: Красная новь, 1924)[13] восславили ламаркизм и ославили генетику.

Деятельная группа ламаркистов собралась в открытом в том же году при Коммунистической академии Институте изучения и пропаганды естественно-научных основ диалектического материализма имени К. А. Тимирязева. Директор института С. Г. Навашин в парадной речи при открытии института заявил, что хромосом как постоянно действующих морфологических структур с лежащими в них на строго определенных местах генов не существует и быть не может, а сотрудники биологической лаборатории института открыто встали на позиции ламаркизма. В качестве своей главной задачи они поставили повторение опытов австрийского зоолога Пауля Каммерера, доказывавшего экспериментально наследование благоприобретенных признаков. Им навстречу шло советское правительство. При участии наркома А. В. Луначарского Каммереру было направлено официальное приглашение переехать в СССР, возглавить эту лабораторию и продолжить в СССР свои «эпохальные» эксперименты (Луначарский позже написал даже пьесу «Саламандра», в которой восславил Каммерера). С самими экспериментами дело, впрочем, обстояло совсем плохо. Каммерер побывал в Англии и в США, подвергся серьезной критике (особенно решительно его критиковал один из отцов генетики У. Бэтсон), в его отсутствие весь его экспериментальный материал пропал, поэтому в СССР была отправлена лишь его обширная библиотека, и он объявил о переезде в Москву В ожидании этого события там издали дискуссионный сборник «Преформизм или эпигенез?», в котором основному ядру ламаркистских статей (Е. С. Смирнова и Н. Д. Леонова, Б. С. Кузина и других авторов) противостояла статья ученика и сотрудника Ю. А. Филипченко Феодосия Григорьевича Добржанского (вскоре он уехал сначала на двухгодичную стажировку в лабораторию Т. Моргана, а затем остался в США навсегда и стал крупнейшим генетиком и создателем синтетической теории эволюции).

Следует, правда, заметить, что сторонники ламаркизма Евгений Сергеевич Смирнов, Борис Сергеевич Кузин и Юрий Матвеевич Вермель, в отличие от большинства из тех, кто занимался биологией на примитивном уровне и использовал политиканские приемы как главное орудие в своих пропагандистских целях, стремились быть профессионалами в своих узких научных интересах. Кузин и Вермель закончили МГУ в 1924 г. по специальности «описательная зоология», и опубликованная ими совместно со Смирновым в том же году книга «Очерки по теории эволюции», проникнутая идеями ламаркизма, была их первым крупным печатным изданием (Вермель в 1931 г. издал еще одну монографию «Эскизы о факторах, направляющих эволюцию» в трудах НИИ Зоологии, том 4, вып. 3). Они стали близкими знакомыми поэта О. Э. Мандельштама, который посвятил обоим свои стихотворения (Вермелю даже шесть стихотворений), а Кузин, несомненно, оказал большое влияние на творчество писателя[14]. Они передали свое восхищение Ламарком поэту, и не случайно в 1932 г. Мандельштам в статье «К проблеме научного стиля Дарвина» и в главе «Вокруг натуралистов» в книге «Путешествие в Армению» обсуждал идеи Ламарка и его героическую жизнь, а затем создал свое знаменитое стихотворение «Ламарк», начинавшееся строками:

В 1926 г. в Москву приехал Каммерер, чтобы провести последние переговоры относительно его переезда в СССР. В его присутствии 27 мая 1926 г. Е. С. Смирнов сделал в Комакадемии доклад «Проблема наследственного влияния внешней среды и эволюция». По окончании доклада развернулась горячая дискуссия, в ходе которой генетики подробно разобрали причины ошибок ламаркистов. Последние, в свою очередь, стали обороняться, применяя политиканские аргументы вместо научных. В конце концов на трибуну поднялся С. С. Четвериков, который сказал, что научные ошибки ламаркистов – это вовсе не случайные и временные научные заблуждения, а нарочитая подмена науки идеологией, а это в принципе недостойно ученых. Ламаркисты с мест стали выкрикивать, что Четвериков – сын бежавшего из советской страны миллионера и не ему обсуждать вопросы политического противостояния, что его вражеское обличье и так всем очевидно. Не желая выслушивать оскорбления, Четвериков покинул трибуну и вышел из аудитории. Эта выходка была только началом открытых политиканских нападок на него.