Читать книгу Очень личная книга - Валерий Сойфер - Страница 34

Эксперименты под руководством Я. Е. Эллепгорпа

Оглавление

Я учился на втором курсе Тимирязевки, когда мне кто-то посоветовал (кажется, Геллерман) посетить цитолога, который в прошлом состоял в команде Н.И. Вавилова, был арестован, в заключении искалечен и теперь живет в Москве. Было сказано, что он ищет студентов, которые бы помогали ему в экспериментах. Я приехал на Новопесчаную улицу (за метро Сокол) на квартиру к Элленгорну и стал у него бывать, как минимум, по два раза в неделю после занятий в академии.

У Якова Евгеньевича не двигались ноги, и он мог очень ограниченно шевелить пальцами, но сохранял огромную жизнестойкость, бодрость духа и командный тон (голосок у него был тонкий, пронзительный, капризный и требовательный). О себе он был неимоверно высокого мнения, и о своих достоинствах сообщил мне сразу же при первой встрече. Он сказал, что знает несколько языков, помнит все детали, нужные для экспериментов, что у него прекрасный слух, великолепное зрение, что он может диктовать тексты, которые не требуют редактирования или исправления. В качестве примера он сослался на то, как был куплен их телевизор, стоявший на тумбе в углу комнаты напротив его кровати. «Хотя я не двигаюсь, но это я выбрал этот телевизор, – объяснил он мне, – и он самый лучший из всех, что продают. Я специально узнавал, у какого телевизора самый широкий диапазон воспроизведения звука в мегагерцах. Именно эта модель самая лучшая, и мы его купили». Подобные суждения высказывались по самым разным поводам.

После выхода из заключения, где следователи или сокамерники перебили Якову Евгеньевичу позвоночник, после чего он стал полным инвалидом, он решил перейти на сторону Лысенко. Под начало самого «Главного мичуринца» попасть не удалось, но зато ближайший его сотрудник Иван Евдокимович Глущенко заинтересованно откликнулся на предложение грамотного цитолога. Элленгорна зачислили старшим научным сотрудником лаборатории Глущенко в Институте генетики АН СССР (после ареста И. И. Вавилова директором стал Лысенко, а Глущенко заведовал отдельной лабораторией). В эти годы все более активно в ряды лысенковцев рвалась старая большевичка Ольга Борисовна Лепешинская, заявлявшая, что она якобы доказала возникновение живых клеток из бесклеточного материала. Глущенко с Лепешинской подружился, стал помогать ей пробивать в печать ее книгу о происхождении клеток, написал к ней предисловие, и так как собственных цитологических идей у Глущенко не было, Элленгорну удалось заинтересовать его своими предложениями.

Договорились, что Элленгорну привезут на дом микроскоп и нужные причиндалы, к нему будут приезжать сотрудницы Глущенко и по словесным указаниям лежащего в постели Элленгорна они будут вести эксперименты. Первая совместная с Глущенко публикация 1950 г. содержала совершенно нелепые утверждения. Как заявлял Г. К. Хрущов: «В работах профессоров И. Е. Глущенко, Я. Е. Элленгорна и кандидата биологических наук А. С. Афанасьевой, а также доцента К. М. Завадского было непосредственно показано новообразование клеточных форм в таких структурах, как безъядерная клетка, и образование в этих клетках ядер, что до сих пор считалось совершенно невозможным». Эта вопиющая нелепость была выдана за последнее слово «мичуринской биологии» и распропагандирована сторонниками Лепешинской и Лысенко.

Следующая идея, предложенная Элленгорном Глущенко, заключалась в том, чтобы обнаружить проникновение сразу нескольких спермиев в одну яйцеклетку (множественное оплодотворение). Глущенко, который в общих вопросах биологии был не силен, идея захватила. Ведь, если в клетку проникают и оплодотворяют её ядро сразу несколько сперматозоидов, то все рассуждения генетиков о количественных закономерностях скрещивания (правила Менделя) безосновательны и от них следует отказаться. Опять на квартиру к Элленгорну стали приезжать сотрудницы Глущенко, и столь же лихо, как и в первых случаях, множественное оплодотворение было описано, и статьи по этому поводу опубликованы.

Глущенко теперь стал выезжать за границу для расширения связей с «мичуринцами» во всем свете и рассказывать о множественном оплодотворении. Но, как Яков Евгеньевич рассказал мне, ему не нравилось, что, выступая на Западе, Глущенко приписывал это эпохальное открытие только себе самому, тогда как в экспериментах он участия не принимал вовсе и не знал даже, с какого бока надо подходить к микроскопу. И тогда Элленгорн придумал способ, как отплатить за вероломство. Он внушил Глущенко мысль, что может сам переводить его выступления на английский, причем более качественно, чем официальные переводчики, не знающие тонких деталей цитологической терминологии. Поэтому он, Элленгорн, будет диктовать тексты по-английски, после чего Глущенко перед выступлениями за границей сможет давать их толмачам, приставленным принимающей стороной. Предложение понравилось, переводчики стали приезжать к Элленгорну домой, они и на самом деле не знали терминологии, и тут он прибег к хитрости. Диктуя тексты, он везде специально заменял слово «множественное» словом «многократное». Специалистам-биологам была ясна нелепость утверждений, что уже оплодотворенная один раз яйцеклетка оплодотворяется повторно следующим спермием, но эта деталь оставалось незамеченной переводчиками. Глущенко, не знающий иностранных языков, также не мог усмотреть подвоха, однако его речи производили на Западе фурор.

Вместе с Яковом Евгеньевичем жили его родители. Отец, Евгений Яковлевич, был одним из самых первых фотографов в России и показывал мне действительно интересные снимки (дагерротипы) – как правило, он специально сбивал фокус, чтобы получались слегка размытые изображения деревьев, склонившихся над водой, цветков с усевшимися на них насекомыми. Эта дымка на снимках была необычной для времен соцреализма, когда все должно было быть четким, ясным и прямолинейным. А тут какой-то сюрреализм или сюрреальный импрессионизм. Но были в его коллекции и великолепные снимки выдающихся отечественных ученых, изобретателей и техников.

Вечером домой возвращалась жена Якова Евгеньевича – Нина Титовна Кахидзе, которую потом я встречал несколько раз в Институте физиологии растений Академии наук. Я слышал, что она была прекрасным специалистом в своей области. Был у них сын, так же как и я, студент какого-то технического вуза (по-моему, он учился в авиационном институте).

Мать Элленгорна – невысокая худенькая женщина поразила меня таким рассказом. Хотя после устройства сына старшим научным сотрудником материально они стали жить неплохо, но жилищные условия были тяжелыми. Они ютились в полуподвале, стены промокали и промерзали, и надежд на улучшение жилья не было. С улицы по торцу дома к их входной двери шла узенькая лестница вниз, над дверью висела лампочка, в дожди и снег площадочку перед входной дверью заливало или засыпало снегом, грязь тащилась в квартиру, кирпичные ступени лестницы покрывались коркой льда. В дожди приходилось в лужу кидать кирпичи, чтобы наступать на них, а не ставить ноги в грязную жижу на площадочке перед дверью.

И тогда они придумали, как улучшить жилищные условия. В дом был приглашен Глущенко, который после сессии ВАСХНИЛ 1948 г. занял важный пост ученого секретаря Президиума АН СССР по биологическим наукам при президенте С. И. Вавилове. Власть у него была огромной. Звали его специально на вечер. Дело было глубокой осенью, дождливой и противной. Лесенка была высокой, узкой, с раскрытым зонтом спуститься к входу было невозможно, так что неминуемо надо было идти какое-то время под дождем. А мама Якова Евгеньевича, как она рассказала мне, гордясь своей выдумкой, вывернула лампочку перед входной дверью. Глущенко в кромешной тьме, да еще под дождем, конечно, оступился на этих проклятых кирпичах и плюхнулся в грязь. Вопрос был решен: семью старшего научного сотрудника спешно переселили в новый дом на Новопесчаной улице. Соседом наверху оказался известный антрополог М. М. Герасимов, который восстанавливал лица по черепам и очень прославился в это время (позже мы с ним тоже подружились).

Меня Яков Евгеньевич уговорил заняться тем, чтобы доказать, что в различных участках цитоплазмы клеток существуют зоны с сильно различающейся кислотностью и щелочностью. Для этого надо было вводить в срезы с растительных тканей, рассматриваемые при максимально большом увеличении микроскопа, красители, дающие окраску при разных значениях pH. То, что я видел и сообщал ему, его не устраивало. Он всегда считал, что я неправильно вижу, так как там, где, по его мнению, должны были быть сильно кислые зоны, я видел щелочные, и наоборот. Эта борьба продолжалась более года, после чего я перестал к нему ходить. Но мне удалось один раз свозить его в инвалидной коляске и в огромном ЗИМе ректора ТСХА Г. М. Лозы на лекцию в Тимирязевку. На нее пришли тогда Атабекова, Прянишникова, Геллерман, человек 20 студентов, и Яков Евгеньевич был очень рад этому событию.

Контакты с Элленгорном показали мне, какой была на самом деле наука лысенковцев, как они «добывали» доказательства неверности генетики.

Очень личная книга

Подняться наверх