Читать книгу Очень личная книга - Валерий Сойфер - Страница 5

В семье мамы все были уверены в том, что их предшественником с материнской стороны был командир одного из стрелецких полков Черкасов, сосланный в Юрьевец на Волге в начале XVIII в. Петром I (через несколько лет после подавления стрелецкого бунта, когда Петр I круто расправился с восставшими стрельцами и расформировал все другие стрелецкие полки, даже не примкнувшие к бунтовщикам). Ссыльных лишали всех княжеских и прочих званий и определяли как посадских, но наделяли землей в разных концах страны. Так, Черкасов попал в Юрьевец. Этот город – один из древнейших в России [2]. По летописям, обнародованным в дореволюционное время, было установлено, что Юрьевец был заложен в 1225 г., то есть он на четверть века старше Москвы (если считать датой основания Москвы не 1147 г., произвольно названный Сталиным). Надел земли, выделенный царем Черкасову, занимал якобы всю гору, примыкавшую к Белому городу – древнейшей русской крепости, развалины которой существуют и поныне. Эту гору называли или Пятницкой, или Стрелецкой, иногда именовали Стрелецкой слободой. За почти три века жизни в этом городе, земли Черкасова дробили между наследниками, и когда мой дедушка женился на бабушке, её участок занимал несколько гектаров, но постепенно советская власть отнимала у их семьи всё новые и новые участки.

Мой прадедушка Иван Андреевич Волков с внуком (моим дядей) Ваней Кузнецовым. Фото 28 марта 1923 г. На обороте рукой дяди Вани написано, что он дарит своему дедушке эту фотографию «на память о том, кто тупил его инструменты» (из архива В. Сойфера, публикуется впервые)

На них селили новые семьи, позади главной дороги (на Кинешму) появлялись новые улицы, а к моменту, когда я повзрослел, от некогда могучего угодья осталось с полгектара.

Потомками стрельца в третьем или четвертом поколении были Андрей и Петр Волковы (дожили до начала XX в.). Андрей женился на Ксении Антоновне Красновой – её застали в живых моя мама и тети, и они вспоминали, что она была очень властной, физически сильной женщиной, не дававшей никому в семье спуска. Она работала все дни напролет, не приседая ни на минуту, могла вынуть из русской печи голыми руками чугунок или горшок, носила в лютый мороз на Волгу полоскать белье в проруби, нисколько этим не обинуясь. Из рассказов старших тетушек я знаю, что такой же могучей женщиной была жена моего прадедушки Ивана Андреевича Волкова Елизавета Васильевна Коёдина.

Иван Андреевич родился в 1848 г. и скончался в 1933, то есть прожил 85 лет. Про него в семье существовала масса рассказов, добрых, но приправленных солидной долей иронии. Несомненно, Иван Андреевич был любимым дедушкой моей мамы и её братьев и сестер. Он был краснодеревщиком и мастером своего дела, работал какое-то время в Москве, но затем вернулся в Юрьевец и поселился на части земли, оставшейся от его прапрадеда Черкасова. Прадедушка, несмотря на свой простецкий выговор и деревенские манеры, хранил вместе с тем кое-какое представление о своем благородном происхождении, и когда его дочь вышла замуж за человека более низкого сословия, как вспоминала мама, мог, усевшись на поленнице дров в глубине двора и куря самокрутку, цедить сквозь зубы, глядя на зятя:

– У-х-х, Сашка. Мещанинишко.

Между тем никаких претензий на высокородное происхождение, замашек на дворянство или знатность члены семьи не выказывали. Жили так же, как и все люди среднего достатка.

Краснодеревщиком глава семьи долгое время был первоклассным, держал мастерскую, в которой кроме него было два или три работника, заказов было хоть отбавляй, но к старости стал слабеть глазами и терять мастерство. От сложной работы он переключился на вещи попроще. Например, мастерил рамы для окон, но и они иногда шатались, тогда он приговаривал:

– Да, чай, ничаво, стекла вставить, так они, чай, всё свяжут, да и ладно.

Иван Андреевич относился к новым властям со скепсисом, который в семье не скрывал. Особенно презрителен он был к Сталину, которого величал не иначе как Иоська Сралин. Не жаловал он и Карла Маркса. Мама вспоминала, что однажды он вернулся с первомайской демонстрации и с возмущением проговорил об изображениях Карла Маркса:

– Таскают какие-то хоругви с чудом-юдом бородатым, каким-то Карлой Марлой – образиной, заросшей по уши. Карло Марлокость те в горло. Прости меня, Господи.