Читать книгу На лопате - Василий Панченко - Страница 12

В учебной роте отбой был прерогативой и главным развлечением сержантов. Изредка отбой производили прапорщики или командир роты Ерошин (Менстрик). Заместитель командира старший лейтенант Подорожный и замполит Саров (Хлопотун) никогда этим не занимались. Старшиной роты был старший прапорщик по кличке «Пиночет». Как его звали, и какой на самом деле была его фамилия, ни кто не знал. Пиночет и все, эта кличка появилась видимо еще в годы свирепствовавшего в Чили диктатора Пиночета, то есть много призывов тому назад. Кличка передавалась из поколения в поколение и в целом соответствовала. Пиночет, не зря всю свою сознательную жизнь провел в армии, он хотя и был строгим самодуром, но службу знал и зря не придирался. Прапорщик Ганшин старался быть строгим, но у него это не очень получалось. Он в отсутствии Пиночета исполнял обязанности старшины роты. Третий прапорщик учебной роты «Пончик», его фамилию знали, но не прижилась. Пухлый Пончик производил впечатление душевного человека, не заставлял бестолково повторят взлет-посадку и со временем не жульничал. Если положено отбиваться за сорок пять секунд – значит, это будут сорок пять полновесных секунд, а не сорок или тридцать как у сержантов. Проверить и тем более возражать «духи» все равно не могли. Из всей роты часы были только у Куликова.

Пончик доброжелательно, без крика рассказывал, как нужно правильно раздеваться, чтобы уложиться в норматив. Расстегивая пуговицы, нужно одновременно снимать сапоги – вот вам несколько лишних секунд. Три-четыре взлет-посадки – этим Пончик обычно ограничивался. Как-то выключая свет, Пончик среди общего: «Взаимно на его «спокойной ночи», услыхал четко сказанное – «Пошел на…». Прапорщик обиделся. Поднял четверых «духов».

«Кто-то из вас сказал. Пока не признаетесь кто, спать не ляжете». Пончик ошибся, послал его кто-то другой. Примерно полчаса четверка подозреваемых простояла босиком на холодном линолеуме казармы. Пончик ходил перед ними и рассказывал все тем же добрым голосом о своей срочной службе. Из его рассказов становилось понятно, что со временем все мельчает, даже дедовщина. «Ну что это, почти вся часть одного призыва. Вот у нас, бывало, поднимут деды среди ночи и нужно каждому сказать, сколько ему осталось служить, сколько дней до приказа и не дай бог ошибешься. Били нещадно. А как тут не ошибиться, дедов много, попробуй, упомни, кого, когда призвали. Так у вас не служба – малина». Через полчаса своих рассказов Пончик сказал: «Я знаю, что это не вы меня послали. Вы отдуваетесь за скотину, которая сейчас лежит в теплой кровати. Надеюсь, вы научите его вести себя правильно и не подставлять товарищей по службе под неприятности. А теперь – еще постойте, проникнитесь его виной перед вами – У нас тут один за всех и все за одного». Пончик, не угадал, натравливая «невиновных» на расправу с «виновным». Его, да и других любителей учить солдат службе, бессмысленно издеваясь над ними, «духи» послали бы на… не задумываясь, если бы могли. Ничего общего с Пончиком у них не было и его иезуитские потуги чужими руками отомстить за «добро», которое он собой представлял, закончились нечем.

Спасительную темноту разбавляла тусклая дежурная лампочка над выходом. Через несколько минут после отбоя Куликов расслышал шепот.

– Пошли в сортир. – Шептал кто-то внизу.

– После отбоя можно вставать только через час, – отвечал другой шепот.

– Сил нет никаких. Отлить нужно.

– Терпи, я же терплю…

Возможно от холода, впрочем, летом достаточно тепло, однако ночные походы в туалет почти поголовная солдатская беда.

Куликов погрузился в сон без снов. Поначалу редко кто из «духов» видит сны. Человек проваливается в темноту, отключаясь от неприветливого внешнего мира. Суровые будни не дают пищу для ночной работы мозга.