Читать книгу На лопате - Василий Панченко - Страница 13

– Товарищ прапорщик, можно вопрос?

– Можно Машку за ляжку. В армии говорят, разрешите, – ответил Ганшин.

Сбривший усы, уже не казавшийся таким уверенным и взрослым Слонов, обескураженный ответом, сказал униженно просительным тоном:

– Товарищ прапорщик, разрешите спросить?

– Разрешаю.

– У меня дома жена с ребенком осталась. Вот. И нужна справка, что я в армии служу, чтобы ей пособие дали.

– Этот вопрос решай с командиром, справки в штабе, в строевой части выдают.

– Да. – Сказал Куликов Слонову, – все не так просто. А то военкомат не знает, куда нас отправил?

– Бюрократия, – отозвался Слонов.

– Представь себе, пожар случится, придет дух – типа Киселя, доложить. А его будут третировать, учить, как по форме правильно докладывать. Сгорит все нафиг.

Слонов задумчиво, он вообще стал каким-то излишне тихим и задумчивым после прибытия в часть, сказал:

– Кисель не придет докладывать, все погорит, синим пламенем.

– Что ты такой задумчивый, – проявил участие Куликов.

– Дома жена беременная и ребенок, задумаешься.

Больше недели Куликов и Слонов добывали у Ерошина (Менстрика) справки. Ерошин тянул время, ссылаясь на занятость. Куликов поделился проблемой с Морбинчуком, может, посоветует, как решить? Сержант Морбинчук открыл истинную причину задержки, опираясь на свои наблюдения в армии. Морбинчук сказал, что Менстрик, отчаянный трус, боится получить «раздолбон» от комбата. В армии всегда есть, за что старшему по званию «раздолбать» младшего по званию. «Вот поэтому без особой нужды, Менстрик не хочет заходить в штаб», подвел итог своих рассуждений Морбинчук.

Отчаявшись, Куликов, просто «наехал» на Менстрика, в резкой форме потребовал справку, за которой приходится неделю ходить, завершил речь пафосно: «Если вам наплевать на мою семью, то мне семья небезразлична». Это видимо, как-то подействовало, прошло еще три дня, и прапорщик Ганшин вручил Куликову справку. Справка позволяла жене и сыну солдата получать тридцать рублей пособия.

Когда Куликов совершил свой «наезд» на Менстрика по поводу справки, он едва ли не декабристом себя чувствовал. Человек, попадая в армию, первые дни живет как в тумане. Обстановка бессмысленного издевательства, под видом обучения, подминает все человеческое. Слонов сбрил усы под угрозой наказания. «Не положены усы «духу», – сказали ему сержанты. Притом, что ни один устав усы носить не запрещает. Подавить человека, но зачем, в чем смысл? В эпоху Фридриха Великого железной дисциплиной стремились из солдат сделать «механизмы», для того чтобы они боялись палки фельдфебеля больше, чем вражеских пуль. А тут зачем? Смысл (если он и был) давно утерян, все превратилось в бессмысленные и беспощадные мероприятия известные под общим названием «тяготы армейской службы». Это нужно, если не понять, то просто пережить, оставаясь человеком.

Резкий разговор с Ерошиным стал для Куликова хорошей встряской, он освободился от пелены. Пресс действительности только укреплял в нем уверенность, что он сможет все преодолеть. Одновременно росла внутренняя обозленность. Куликов чувствовал ее и старался загнать поглубже, не давая выплеснуться.

«А если война? Пристрелил бы Менстрика в первом же бою? Рука бы не дрогнула, и совесть была бы чиста? – так думал Куликов, отвлекаясь от царящего вокруг него сумасшедшего дома. Думать-то не запрещено и это не видно со стороны, а сильно отвлекает от различных глупостей. – Нет, не успел бы, Менстрика пристрелили бы сразу из сотни стволов. А может быть, и не успели. Ничему военному нас не учат, а враги, вероятно, ерундой не занимаются, а учатся стрелять и вообще воевать. Они порвали бы наш батальон, как тузик грелку. Не могут десятилетия объяснить, почему в 1941 году немцы в хвост и гриву гнали нашу армию? А это просто! Вот потому, что так, как в нашей учебной роте все было, потому и гнали». Мысли о великом помогали Куликову отвлечься от действительности.

Две недели «духи» овладевали «наукой выживать». Занятия не отличались разнообразием. Подъем в шесть утра, бегом на зарядку. Следовало сначала, бегом в туалет, из-за этого упущения все укромные места вокруг плаца воняли мочой. Пользуясь неразберихой, солдаты отлучались в темноту по малой нужде. Зарядка под руководством одного из сержантов, абсолютно не имевших представления как ее проводить. Поэтому зарядка превращалась в очередную форму издевательства над «духами». Морбинчук не переставал удивляться: ему – сержанту, учителю физкультуры, мастеру спорта было бы логично поручить проведение зарядки, да и других спортивных мероприятий. Нет, поручают дело профану, не знающему ни одного элементарного комплекса упражнений. Отжимание, бег, бег на месте, «солдатская мельница» – как апофеоз физической культуры – все, на что способно воображение нормального сержанта. Куликов, слушая возмущения Морбинчука на физкультурную тему, сказал: «А что на гражданке, дело обычно поручают профессионалу, а не профану?».

После зарядки можно умыться холодной в любое время года водой. Военный строитель после работы на стройке не может по-человечески смыть с себя грязь, горячей воды нет, холодная не отмывает. Конечно, солдат должен быть закаленным, солдат, а не инвалид военно-строительного отряда, у которого кроме простуды своих болезней хватает. Болеть в армии не принято и лечить тоже, особенно мелочи типа простуды и головной боли, в лучшем случае, такой юмор, помажут живот зеленкой. Если зеленка не помогает, и солдат не вылечивается сам собой, тогда, если уж совсем плох, отправляют в госпиталь. Севастопольский госпиталь – солдатско-матросский рай. Кормят хорошо, работать не надо, спи, сколько хочешь. А ведь по солдатской присказке «только сон приблизит нас к увольнению в запас».

После умывания утренний осмотр. Сержанты или прапорщик Ганшин осматривают подворотнички и проверяют «отсутствие наличия недозволенных предметов в карманах». Основой утреннего осмотра являются все же подворотнички. Глядя на грязный подворотничок, Ганшин обычно говорит: «Что, коростой зарасти решил? Не дам. Два наряда». Интересно, что в бардаке лишний наряд не наказание. Наряд на службу – это уборки помещения, чем обычно дневальные занимаются. Если нет учета, а его практически не было наряды оставались просто угрозой. Если конечно прапорщик, лично не проследит, чтобы наказание исполнилось. Обычно до отслеживания руки уже не доходили. Проверялись и карманы. С карманами обычно было все в порядке, пустые. Деньги давно кончились, последние отобрали у большинства «духов» уже в части те, кому они, вероятно, были нужнее.

После осмотра следовала уборка территории, наведение блеска в казарме. «Не знаю что за дерево растет возле вашей казармы, – говорит „духам“ „дедушка“, – но дрянь классическая. С него круглый год что-то сыплется. Весной – цветы, летом – плоды, осенью – листья, зимой ветки, и все это вам убирать. То ли дело у первой роты кипарисы, зимой и летом одним цветом».

«Да, поганое дерево», – соглашаются «духи» и продолжают шуршать вениками.

Взвод, в который попал Куликов, чаще всего занимался уборкой казармы. Помести, натереть мастикой полы, набить «кантики» постелей. Заправка постели – целая наука: простыня должна быть натянута на матраце как струна на гитаре, вторая складывается пополам и заправляется в ногах, на это сооружение натягивается одеяло, затем кладется подушка. Все подушки ряда, несмотря на разный калибр, должны представлять собой одну линию. После всего этого, при помощи двух дощечек набивается кантик по обе стороны постели. Все сложности как будто придуманы для приучения к порядку, на самом деле используют для наказания и как повод для наказания. «Кантик должен быть острее стрелок на брюках английского лорда», – выдает свое подозрительное знакомство с британской аристократией старший прапорщик Пиночет. – «Кто не понимает, будет драить сортир».

Пиночет уже несколько месяцев собирается уйти в отставку. Сколько добра он вывез из роты, сержанты «по секрету» рассказывали, полный грузовик загрузили всякой всячины, а ему все мало, как собирается домой, обязательно сверточек с собой прихватит. Видно, чтобы на всю оставшуюся жизнь хватило. Что-то у Пиночета не клеилось с отставкой, бумаги его где-то застряли в кабинетах армейской бюрократии. Сложилось своеобразное двоевластие: старый старшина роты Пиночет и его приемник прапорщик Ганшин уживались под одной крышей лучше, чем Советы и Временное правительство в 1917 году. Пиночет подчищал то, что осталось (оставалось еще очень и очень много, страна бедная, но на армию не жалеет), Ганшин ждал своего часа, когда станет полноправным хозяином закромов роты, а пока перенимал опыт старших товарищей.

Вот наведен порядок в казарме и на территории роты. Дневальные накрыли столы. Пора на завтрак.

Рота повзводно строевым шагом, с песней отправляется в столовую. Песенный репертуар учебной роты свято передается из поколения в поколение. Любимая песня о «старой солдатской серой шинели», способна исторгнуть слезы из камня, если камень сумеет разобрать слова импровизированного вавилонского хора. Солдаты могли бы, сильно удивится, если бы им кто-либо сказал, что песня «Шинель» из кинофильма 1968 года «Разведчики». Вторую и последнюю песню с припевом, который с удовольствием орут в сотню глоток, – «Кап, кап, кап. Из ясных глаз Маруси капают слезы на копье», пели значительно реже.

Перед столовой рота выстраивается взводными колоннами, некоторое время марширует на месте. По команде «бегом» вечно голодные «духи» вбегают в помещение столовой один за другим.

Каждый стол рассчитан на десять человек. Начинается борьба за место. Сидящий первым от прохода между двумя рядами столов обязан относить грязную посуду. На это место обычно попадают слабые, слабые не столько физически сколько морально. С первых дней Сережа Чернов, травимый и сержантами, и своими же «духами», занял одно из таких мест. Он уже не спешил на более престижное место, спокойно заходил и занимал край лавки у прохода. За Черновым уже закрепилась характеристика «чмо». Следующий кандидат в «чмошники» – Киселев (Кисель).

Специальный термин «зачмурить» на армейском жаргоне обозначает превратить человека в «чмо». Угрозами, побоями человека со слабым стержнем души ломают, заставляя выполнять грязную работу. Помыть, прибрать бутылки после пьянки, сбегать за водой среди ночи – мало ли потребностей у «блатных» и «приблатненных» обитателей казармы, удовлетворять их потребности обязанность «чмошников».

Куликов благодаря знакомству с Морбинчуком и комсоргом отряда, на гражданке актером выпускником театрального института Кулыгиным, быстро усвоил «кто есть кто». Ленинградец Кулыгин повздорил с режиссером театра. Собственно «вздор» заключался в том, что Кулыгин активно «бил клинья» под дочь режиссера и та отвечала взаимностью. Воспользовавшись моментом, режиссер нанес ответный удар, сплавил Кулыгина в армию, хотя мог, где надо словечко замолвить. Кулыгин – обладатель букета различных болезней, не случайно попал в стройбат, а не в ВДВ, самый безобидный цветок – варикозное расширение вен. За несколько месяцев службы Кулыгин вырос из актеров театра до комсомольского руководителя стройбата! Должность с кабинетом в штабе называлась «комсомолец». «Сам понимаешь, Вовик, на стройке мне хана, вот и кручусь с этими штабными крысами», – объяснял безупречность своей службы Кулыгин и с надеждой добавлял, – ничего, нам бы до осени продержаться, чтобы забыть все к черту».

Рота заняла свои места у столов, ждут команду садиться.

«Садись», – командует сержант, рота садится на скамейки.

«Встать», – значит, сели не одновременно. Сесть, встать, сесть, встать. Из всего, при желании, можно сделать «воспитательный» процесс.

«Садись» – рота, как один человек, х-р-р-пах, наконец-то ублажила требовательного сержанта.

«Бачковые, встать», – за каждым столом один бачковый, его задача наполнить десять тарелок (эмалированных мисок) из бачка – большой кастрюли. После этого можно есть, если конечно, все бачковые встанут как один человек, если нет – будут тренироваться синхронности вставания. Шапки, снятые при входе в столовую (как при входе в храм) зажимаются между коленями, положить их негде, да и незачем, украдут, или обменяют на засаленную.

Куликов поражался скорости, с которой «духи» расхватывают хлеб, шайбочки масла, сахар или вечернее блюдо – жареную скумбрию. Все это мгновенно исчезает из общих мисок. Не хватило хлеба, масла или вместо рыбины достались ее ошметки – сам виноват, нужно быть проворней. Протесты обделенных отклика не находят. Куликов при поддержке Сашки Хлебникова и Слонова за своим столом навели порядок. Каждый брал только свою пайку. Куликов предложил по-честному все делить, Хлебников с угрозой в голосе спросил – «Кто-то против? Бля!». Слонов, сказал, что он присоединяется – «Каждому поровну». Трое рослых парней – этого хватило, чтобы навести порядок за отдельным столом. Однако, не всегда удавалось попасть «своей» командой за один стол. Как-то Куликов, Хлебников и парень из Краматорска по кличке «Хром» попали за один стол с семеркой выходцев из Средней Азии, с «урюками», если по-армейски, «урюки» – собирательное название среднеазиатских народов. Хлеб и масло расхватали стремительно, Куликов просто физически не успел уговорить «духов» быть людьми. На троих досталось два куска хлеба – улов Хлебникова и раздавленная в борьбе шайбочка масла, выхваченная из чьих-то рук Хромом. Напротив Куликова сидел довольный Базарбаев, неформальный лидер «духов» – азиатов. Хром и Базарбаев, как-то, нешуточно разодрались в казарме, после чего Хром, смелый и неслабый парень, сказал разбитыми губами: «от каратюга долбанный».

Нескрываемая радость Базарбаева, выплеснула всю злость, накопившуюся у Куликова, на душе отразившись в гримасе на лице и в двух словах сказанных сквозь зубы зловеще: «Отдай хлеб». Базарбаев, решил не скандалить, что-то сказал своим и недостающие четыре куска черного хлеба и две шайбы масла легли на стол перед Куликовым. Радости от своей победы он не испытал. Есть масло с отпечатками пальцев и хлеб, извлеченный из карманов, он не мог, отдал Хлебникову и Хрому. Мысль о том, как быстро человек теряет человеческое лицо, не давала Куликову покоя. А у кого-то этого лица и вовсе не было.

Завтрак закончился, ложками (вилок и ножей нет), корочками хлеба, со стола убирают крошки, вытирают жирные пятна. Грязную посуду уносят к окошечку с надписью «мойка». Команда «Встать! Выходи строиться!». Рота отправляется на строевые занятия. Стучать сапогами по плацу, с короткими перекурами, до обеда. Зимой маршировать легче, движение согревает, летом под солнцем – настоящая каторга.

На плацу дает о себе знать наука мотания портянок. Почему-то считается, что все это умеют делать. Куликов, как раз умел, волею случая, отец когда-то показал, как это правильно делать. Не овладевшие наукой мотания портянок быстро стирают ноги до крови. Носить под портянкой носки строжайше запрещено, особенно «духам». Собственно все остальные (не «духи) носят носки. После бесконечного марша по плацу появились «духи» хромающие сразу на обе ноги!

Каждый час хождения по кругу и бестолковых эволюций в движении, перекур на несколько минут.

– Товарищ прапорщик, а шо американцы тоже портянки мотают? – невинно поинтересовался Хром.

Нет, американцы сапог не носят, и портянок у них нет. Я срочную в ГДР служил, видел. У них ботинки высокие со шнуровкой, никаких портянок, – ответил Ганшин.

– Тю, а шо в нас ботинок нет, шо ли? – Хром картинно развел руки, пожимая могучими плечами.

– У нас все есть. А сапоги удобные, всепогодные.

– Портянка хуже носка, – не сдавался Хром, – чуть не так намотав, ногам пи… ц!

– Портянка, как раз лучше носка, но ее нужно правильно мотать. А носок после пяти – десяти километров марша может так ногу натереть, мама не горюй! – Заступился за портянку Ганшин и добавил. – Хватит болтать! Строиться.

Куликов, как раз перематывал портянку.

– Эй, Куликов, сколько университетов нужно закончить, чтобы делать все вовремя? – спросил прапорщик не без презрения в голосе.

Натягивая сапог, Куликов громко сказал:

– Достаточно закончить одну школу прапорщиков.

«Духи» сдержанно хохотнули.

После обеда обычно теоретические занятия часть «духов» загоняют в Ленинскую комнату, другую в техкласс изучать Уставы – Анналы армейской жизни, изложенные на пятистах страницах. Внимание командиров из этой наки привлекли только две страницы: форзац с военной присягой и страница с пунктом «Дневальный по роте». Их-то и заставляли зубрить. Видимо идеальный солдат, должен был всю службе дневалить и помнить, что он присягал и является гражданином Союза Советских Социалистических Республик. Куликов впервые в жизни читая полностью – это длинное СССР подумал: «Как же это длинно и муторно!».

Куликов, лишенный возможности утолять жажду чтения, читал все подряд: бодрые лозунги крепить обороноспособность страны, изредка попадавшиеся газеты и конечно Устав. К концу пребывания в учебной роте он минимум дважды прочитал всю эту книгу, и по несколько раз особенно интересные статьи. Пришел к неудивительному выводу, что действительно Уставы писали люди неглупые, хотя и в военной форме. Предписания Устава и солдатская жизнь расходились подобно теории и практике развитого социализма. На четырнадцатой странице Куликов прочел: «…военнослужащие должны обращаться друг к другу на «Вы». В действительности на «Вы» обращаются младшие по званию к старшим по званию. Солдаты к офицерам, младшие офицеры к старшим офицерам. Вместе с очередным званием офицер получает право «тыкать» большему числу людей, получая в ответ большее количество уважительного «Вы». Но это пока он при должности, так и на гражданке уважение от должности, пережитки феодальный отношений? Устав требовал; «Стекла в окнах нижних этажей, выходящих на городские улицы, на необходимую высоту должны быть матовые или закрашены белой краской». «Видимо, от шпионов средство придумал какой-то мудрец, а может быть просто, чтобы с улицы не были видны неуставные взаимоотношения, а проще сказать бардак», – подумал Куликов.

Сержанты обычно не присутствовали на занятиях по изучению Устава, находили белее интересные дела. Предоставленные сами себе «духи» писали письма домой, предавались воспоминаниям о былом или попросту спали, подкладывая под голову все тот же Устав.

– Встать! Смирно! – «духи» поспешно вскочили, в техкласс вошел младший сержант Джуху. Он обвел всех завораживающим пронзительным взглядом претендующий на взгляд удава и произнес речь о смысле которой из-за сильнейшего акцента приходилось лишь догадываться.

«Вы гхто урлы арлала! Маймуны!» – услыхал что-то такое Куликов. Судя по тону и последнему слову, Джуху был недоволен. Он вывел за рукав на свободное место подвернувшегося под руку Крутинова, тихого парня с удивительно спокойным голосом.

– Ног мэст пстав, – фраза означала «Ноги вместе поставь».

Крутинов, пришибленный неожиданным появлением Джуху и тем, что сержант выдернул именно его, никак не мог понять, что тот говорит. Неожиданно Крутинов рухнул на пол, сбитый с ног подсечкой.

– Втат! Ног мэст! Ног мэст! Понял да?!

Подсечка – и Крутинов, потирая ушибленное место опять встает с пола.

– Чтат устав, – вполне разборчиво сказал Джуху на прощание.

– Что это было? – Задал риторический вопрос Крутинов, потирая ушибленное бедро, когда Джуху вышел за дверь.

– Это, мой друг, человек с горы учил тебя ног вмэст ставить, – отозвался Хлебников.

Ребята засмеялись, но не громко.

Куликов позднее много раз видел подсечку в исполнении Джуху. Этот парень занимался до армии борьбой. Через несколько дней Куликов и Джуху, как-то случайно разговорились. Точнее Джуху заговорил с Куликовым. Секретом, что Куликов работал учителем, не было, и это как-то влияло на отношение к Куликову. Джуху расспрашивал Куликова – где учился, где работал, есть ли дети…, Куликов вяло отвечал, однако ноги поставил не вместе. Джуху обратил на это внимание. И удивил Куликова не только, тем, что вопросы он задавал на очень хорошем русском языке с едва заметным кавказским акцентом, но и тем, что вдруг сказал, что сам учился в институте и был призван в армию после второго курса. «Расслабься, что ты. Не буду я никаких подсечек делать», – успокоил Куликова Джуху. Будущий агроном Джуху в армии создал себе защитный имидж, усилил до невообразимого акцент. Непонятная речь в сочетании с агрессивностью вызывали инстинктивный страх. Джуху действовал в соответствии с диким законом армии – «или бьешь ты, или бьют тебя».

Изучение устава длится до ужина. Личное время поглощается подшиванием подворотничков к утреннему осмотру. Особенно трудно чмошникам, нужно подшить и себе, и другим.

Вечерняя прогулка, строем с песней в туалет и обратно.

В двадцать один час просмотр программы «Время», часто прерываемый командой: «Встать! Смирно!» или душераздирающим криком: «Заткнитесь! Ублюдки! Стоя смотреть будете!».

Затем команда: «выходи строиться на вечернюю поверку».

Если все хорошо, через час рота строится в спальном помещении, готовая к взлет-посадке. Отбой продолжается до двадцати трех часов, редко дольше и еще реже не дотягивает до этого времени.

Все, отбой. Часы под подушкой Куликова бешено отстукивают в ухо секунды службы. Солдат спит служба идет, подъем в шесть утра и все начнется сначала. Вот и весь свет учения.