Читать книгу На лопате - Василий Панченко - Страница 19

В связи с холодом в казарме, пошла эпидемия «поднимать» одеяла. Блатные, пользуясь влиянием на каптерщика, брали в каптерке по два-три тощих одеяла и особенно не страдали. Все остальные тащили одеяла друг у друга. Ночью снимали со спящих. Обворованные, скорчившись от холода, спали под одной простыней. Проснется, оденется и спит в одежде.

У Куликова два раза «подняли» одеяло. Оба раза он обращался к старшине роты. Бывший моряк мичман, с криво посаженной на толстую шею головой, имел обыкновение смотреть как-то исподлобья. Набычившись. За эту привычку солдаты за глаза прозвали его «Бык». Мичман Бык, в первый раз, без лишних разговоров выдал Куликову одеяло, в каптерке их было великое множество. Второй раз на просьбу Куликова мичман Бык набычился сильнее обычного и сказал:

– За что я не люблю вас с высшим образованием, так это за то, что мы ходим по земле, а вы витаете в облаках. – Мичман расшифровал свою мысль, – у тебя подняли одеяло, и ты не зевай.

– Так что, воровать что ли? – спросил Куликов.

– Это меня не касается, воровать – не воровать, привязывать, прибивать, но одеяло я тебе в последний раз выдаю.

– Спасибо.

– Тьфу, – сплюнул мичман Бык, – на хрена мне твое спасибо? Для меня это слишком много, спасибо.

Когда у Куликова, через два дня в очередной раз «подняли» одеяло, он не пошел к мичману Быку, он пошел в угол казармы, где спали «блатные» и снял одно из трех одеял с чьей-то кровати. Благо, что одеяла все одинаково серые и отличить их весьма сложно, а «поднять» одеяло у «духа» Куликову было неудобно перед своей совестью. А тут очень хорошо взял одно из трех. Операция прошла незаметно. Куликов этот свой демарш с «поднятием» одеяла подвигом не считал, но и большим грехом тоже. Хотя если бы кто-то заложил его «блатным» у Куликова могли быть серьезные неприятности. Вероятно мичман Бык, если бы знал, то прослезился. Его наука, «ходить по земле, а не витать в облаках», давала плоды.

Первая рота выгодно отличалась от учебной роты уютом в спальных помещениях. Аквариум с разноцветными рыбками, длинные дорожки на полу, чистота, в спальне ходили босиком, сапоги оставляли в коридоре. Немалая заслуга в этом была старшины роты мичмана Быка и вечно шуршащих вениками «духов».

Старшина мичман Бык накладывал морской отпечаток на всю роту. Бывший моряк все же. Морская романтика заключалась не только в образцовом порядке, она проникла в лексику роты. Спальное помещение – кубрик, столовая – камбуз. Старшина никогда не посылал провинившегося солдата мыть лестницу, обязательно трап. Табуретку называли баночка, кровать – коечка, туалет – гальюн, кокарда – краб. «Какая-то конно-морская авиация кирпичного боя». – Шутил по этому поводу Кулыгин.

После работы первую роту не обременяли строевыми занятиями, как например, третью роту расположенную этажом ниже. Командир роты капитан Серов, тихий, «как могила Шаляпина», – так пошутил все тот же Кулыгин, собиравший в свою актерскую коллекцию характеры, он надеялся вернуться в театр и покорить не только зрителя, но и сердце дочки директора. «Серов, служил в Афганистане, был ранен, такой героический персонаж, – просвещал Кулыгин, – возможно, поэтому он видит в солдатах людей, или почти людей. А командир третьей роты, капитан Малинкин, считает, что солдат должен испытывать постоянные неудобства, лучше мучиться. Хорошо, что ты туда не попал, они вон день, через день после работы еще и маршируют по плацу».

Куликов, посмотрел в окно кабинета комсомольца Кулыгина в штабе отряда, по плацу маршировала третья рота под речитатив «непобедимая и легендарная…»:

– Да, действительно в третьей роте, опять дискотека. – Повторил Куликов дежурную шутку первой роты по поводу бесконечных строевых занятий третьей роты.

Вечерами Куликов иногда заходил к Кулыгину, а чаще читал газеты, писал письма, смотрел телевизор в Ленинской комнате роты. Письма писал домой жене, родителям, родственникам даже довольно дальним, с которыми практически и связи никакой не поддерживал. Он рассчитывал, что они все напишут что-то в ответ и таким образом какая-то радость будет. Получить в армии письмо, не слишком обремененное гражданскими проблемами, это в любом случае радость. Цветной телевизор рота купила вскладчину с солдатской семирублевой получки. Поэтому, как ни странно, смотреть телевизор никому не запрещали вне зависимости от срока службы.

Куликова не трогали, он не вписывался в казарменную жизнь с ее законами. Точнее он нашел какую-то никем не занятую нишу в этом лесу населенном различными «животными», некоторые из которых были довольно опасны. Учитывая, что Куликов вел себя ровно со всеми, не выделяя, кто перед ним «блатной авторитет – медведь или волк», или «зачмуренный изгой-заяц», был одинаково вежлив, не ругался матом, хотя на нем все вокруг просто говорили. Возможно, инстинктивно все эти «львы», «медведи», «волки» и прочие «шакалы» увидали в нем какое-то странное животное, заброшенное в их лес волею случая, черт знает, что от него можно ждать от этого типа «жирафа». Поэтому и не трогали, других объектов хватало. А этот «жираф» мог даже быть полезен, как вскоре оказалось. В каких-то случаях Куликов разводил сгущающиеся тучи, спокойным тоном поясняя суть проблемы с уклоном в морально-этическую сторону происходящего. Он говорил так, как это принято в школе у заслуженных и перезаслуженных учительниц – старых умудренных опытом тортил. Видимо казарменным хулиганам – это напоминало «мычание» «священных коров», они ведь тоже учились в школе. А «священную корову» инстинкт и табу запрещают трогать.

Куликов старался не нарываться на неприятности, но твердо отстаивал свои позиции. Один из «приблатненных» обратился с вопросом «был ли кто-то из американских президентов Героем Советского Союза». На первый взгляд странный вопрос, но учитывая, что в стране свирепствовала Перестройка и Гласность, кавардак в головах неокрепших разумом людей был изрядным. Радио, телевизор, поливали исторической правдой население отчего у некоторых вообще ум за разум стал заходить.

Разговор получился следующий:

– Эй, очкарик! Кто-нибудь был из президентов штатов героем Союза, а?

Куликов выдержал паузу и спокойно ответил, отложив газету:

– Меня зовут Владимир. Очкарик, согласись, звучит как-то невежливо. А тебя как зовут?

«Приблатненный» пацан просто не знал, как на это реагировать и сказал:

– Костя…

– Очень приятно, Константин, – сказал Куликов и дал исчерпывающую справку о генерале Эйзенхауэре и его ордене «Победа». Все это происходило в присутствии многих солдат. Понял или нет Костя, что обзываться нехорошо, однако, больше никто очкариком Куликова не называл.

Два раза в неделю в клубе показывали старые фильмы с болванами-фашистами и молодцами советскими разведчиками. Обычно сеансы сопровождались дружным храпом зрителей. Стройка, темень, тепло, много раз просмотренный фильм усыплял лучше снотворного.

В субботу политзанятия, каждый взвод занимался отдельно. Сержантов начальник штаба Корбу, очень толстый, похожий на бочку кваса затянутую в не по размеру маленький мундирчик. Корбу – любил поучать, не мог пропустить мимо себя солдата, чтобы не прочитать ему какую-то банальную нотацию. Поэтому встречи с ним старательно избегали все, даже мичманы и прапорщики, не говоря уже о сержантах и солдатах. Сержантов командование выделяет из общей массы. Главный критерий отбора сержантов – сила. Власть, данную сержанту Уставом, подкрепляли физической силой. В немногих случаях сила совпадала с другими человеческими свойствами.

Нужно обладать твердыми представлениями о добре и зле, чтобы в восемнадцать лет, не имея опыта, пользоваться властью над людьми. Устав предписывает сержантам обучать и воспитывать солдат. Чему Куликова мог обучить сержант, которого самого ничему не научили. Военных строителей ничему военному не учили. Учить некогда, нужно выполнять план строительства. И все же по Уставу «Подчиненные обязаны бесприкословно повиноваться начальникам». Выделяя из массы, командиры прямо или косвенно внушают сержантам их значительность. Некоторые сержанты не выдерживают испытания, начинают верить в свою непогрешимость. Спасает «дедовщина», слишком зарвавшихся кулаками ставят на место. Не помогает и то, что сержантов в основном выбирают из физически крепких ребят. «На каждого богатыря есть свой «винт». – Сказал Кулыгин, когда они с Куликовым обсуждали тему «сержанты и их место в стройбате», при этом Кулыгин налил Куликову полстакана домашнего вина приобретенного по случаю на базарчике около почты. Кулыгин, будучи младшим сержантом и штатным «комсомольцем» отряда был обязан ходить на почту отправлять письма, посылки, и приносил соответственно с почты письма и мог проводить солдата для получения посылки.

Еще в учебной роте Куликов столкнулся с отношением офицеров к сержантам. Ерошин (Менстрик) спросил сержанта Олегова, командира отделения «духов», восемнадцатилетнего непосредственного начальника Куликова, где солдаты его Олегова отделения. Олегов, пор натуре добрый парень, ставший сержантом благодаря выпиравшей из-под гимнастерки мускулатуре (результат серьезного увлечения плаванием), растерялся. Олегов был в тот день дежурным в столовой и просто не знал, что все сидят в техклассе и Устав «читают». Куликов попытался выручить Олегова, с которым немного подружился, и сказал, что все сидят в техклассе. Ерошин, не обращая внимания на пояснение, не для этого он спрашивал Олегова, бросил фразу из которой Куликов все понял: «Какой-то солдат знает. А сержант не знает, где его люди». Вот это «какой-то солдат» все прояснило для Куликова, не надо отвечать на вопросы, ответы на которые тебе знать не положено. В царской армии солдат мог ответить «не могу знать, ваше благородие!». Благородия погибли на Перекопе, вместе с благородством. Офицеру, который не проявляет человеческих качеств по отношению к солдатам, типа Менстрика, бесполезно что-либо у солдат спрашивать. Ни кто ничего не знает, а если даже знают – не скажут, хоть пытай.