Читать книгу Педагогические метаморфозы. Книга вторая - Василий Варга - Страница 5

Первого сентября все человечество нашего ПТУ, а также гости собрались во дворе, где стояла большая красивая клумба, полная цветов, перед зданием учебного корпуса. Так или иначе, но гул стоял так похож на пчелиный улей, где все пчелки, мешая друг дружке пробирались к выходу в поле за медом, а другие уже тащили на лапках нектар, упаковывали его в соты. Мы, преподаватели, администрация и гости, разместились на ступеньках, повыше, чтобы видеть всех и тоже гудели. Ровно в девять мастера стали сдавать рапорт, а потом общий рапорт сдал военрук директору. Я выступил с краткой речью, поздравил всех с новым учебным годом, а затем стали выступать гости.

Я глядел и радовался. Каждая группа принесла много цветов и главное, все были в ученической форме. Мальчики все подстрижены, девчонки с нормальными прическами с некрашеными губками. Нас потом критиковали иностранцы за ученическую форму: что у вас все на одно лицо, как в армии, в униформе. У них, конечно все было по—другому: девушки приходили на занятия в такой короткой юбке, которая едва прикрывала интимные места, а мальчишки с накрашенными волосами на голове. Скажем, левая половина головы покрашено в красный цвет, а правая в желтый. Свобода, куда денешься. Хотя униформа впервые появилась в Европе, в монастырях все ходили в черном, с покрытой головой, им запрещалось поднимать глаза.

Торжественная линейка прошла довольно быстро, а потом начались будни. Но эти будни уже были заняты все восемь часов занятий. И преподаватели и мастера уставали, рычали втихую, а потом привыкли. А те, кто не мог привыкнуть, я имею в виду педагогов, увольнялись. Главным и, пожалуй, справедливым протестом был один: почему в других учебных заведениях профессиональных училищ педагогические работники работают спокойно, без напряжения, приходят позже на работу и уходят раньше, а зарплату получают такую же, как мы?

Это был единственный вопрос, на который я не мог дать удовлетворительный ответ. Я сам себе рыл яму, в которую мне пришлось свалиться, спустя энное количество лет. Сначала сотрудники промеж себя говорили так: директор зарабатывает себе авторитет на наших костях, и ждали удобного случая. Правы они или нет, не берусь судить. Этот вопрос следовало бы задать бездарному руководству народным образованием и профессиональным тоже.

Солодкая Зоя Ивановна – сугубо кабинетный работник, к обучению и воспитанию никогда не имела никакого отношения, как, скажем, к музыкальному инструменту – скрипке или виолончели, но тем не менее руководила… и набирала в штат таких же, преданных, тупоголовых работников в свой штат. Из всех, кого я помню, кого можно было назвать методистом, был Падуа, но вскоре он исчез, как в воду провалился.

Тем не менее, со своими сотрудниками я ладил: водил их в рестораны (была такая возможность) я выделял им жилье, вернее это делал исполком, заведующая жилищным отделом Молодцова, с которой у меня сложились едва ли не родственные отношения. Я, таким образом поглощал весь жилищный фонд района, выделяемый для работников профессиональных училищ: работники других ПТУ района ничего не получали, потому что их долю забирали мы. Причина такой несправедливости простая: директора других ПТУ мало заботились о жилищных условиях своих работников. Благодаря моим стараниям мастера и преподаватели получали путевки на море от базового предприятия домостроительного комбината.

Кроме того, ежемесячно проводились вечера сотрудников в столовой на первом этаже, где разрешалось не только закусить, но и выпить бокал шампанского. Я оказывал каждому сотруднику материальною помощь в размере 50 рублей. Не Бог знает, какие деньги, но все же… в других ПТУ того ничего не было.

Словом жизнь в училище кипела, как в пчелином улье, она была не легкой, но интересной. Работники уже сами шли на работу с удовольствием, они хорошо одевались. Всегда хорошо выглядели в чистой свежей одежде, от них не несло потом, сивухой и даже махорочным табачным дымом. Естественно и воспитанники тянулись к своим наставникам.

Говорят: понедельник – день тяжелый, но я больше всего любил этот день. В 8—45 на четвертом линейка, на которой я почти каждый день держал речь перед ребятами. Они меня всегда слушали с интересом: я умел говорить на их языке. В девять утра в моем кабинете начиналась планерка. Заместители отчитывались о проделанной работе за прошлую неделю и делились планом на следующую. В три часа заседал комитет комсомола, в четыре – совещание мастеров. День был расписан по минутам.

У меня оставалось еще одно трудное дело – выдворить из училища вечернее ПТУ, возглавляемое Крановым и вечернюю школу, которая относилась к системе народного образования. А народное образование возглавляла Мамонтова, член Бюро райкома партии. Мне пришлось воевать на нескольких направлениях одновременно. Если внутри коллектива проблема на 90 процентов была решена, то тут, с выдворением, все находилось на нуле.

И, тем не менее, дело закрутилось и не безуспешно. Краснов получил здание какого—то учебного комбината, который разорился, и с превеликим удовольствием переехал.

– Бутылку с тебя, нет, ящик коньяка, потому как ежели бы не я, не мои старания, не мой афторитет, этот вопрос, который ты затеял, не был бы решен. Я бы тут остался и ишшо тебя бы выжил.

– Ты – великий человек, я знаю. Давай, подождем. Как только я получу премию за последний квартал, ящик коньяка – твой. Даю слово.

– То—то же, гляди, не подкачай. У меня рычаги ишшо остались и связи тоже, – сказал Краснов, и мы с ним распрощались.

С вечерней школой дело продвигалось труднее. Однажды Мамонтова сама явилась ко мне в училище.

– Что ты, Александр Павлович, нос задираешь, а? Такое роскошное здание оккупировал и все ему мало. Как так?

– Вечерники, а большинство из них взрослые люди, в том числе и строители на уроках, но больше в перерывах, тянут водочку, а я по утрам за ними хожу, пустые бутылки из—под водки собираю. Пощадите, Нина Алексеевна.

Нина Алексеевна, худая, некрасивая, но очень энергичная женщина, похлопала меня по плечу и сказала:

– Ладно, сделаю для тебя. Я бы взяла тебя в школу, но там у меня одно бабье, заклюют, изнасилуют, раздерут на части. Семью потеряешь, а потом мне же тебя на бюро райкома разбирать и голосовать, чтоб тебя исключили из партии за моральное разложение.