Читать книгу Педагогические метаморфозы. Книга вторая - Василий Варга - Страница 9

Мне так хочется рассказать о работниках главка, ведь они тоже трудились на благо профессиональных училищ: перекладывали бумажки из одного ящика в другой, потом снова извлекали эту бумажку и долго искали потерянную букву в тексте, потом судачили, обсуждали того или другого директора и, получив одобрение остальных работников отдела, заносили его фамилию в черный список. Это было очень важно, ибо в руководстве Главка укоренилась традиция разгромных приказов, подписанных Солодкой и рассылаемых во все училища. А над сочинением приказа, как правило, работали все отделы. Вот тут—то извлекались фамилии из черного списка и ложились на десятую страницу разгромного приказа.

Особенно радостным был любой праздник – Новогодний праздник, День Советской Армии, международный женский день 8 марта, день рождения Ильича, Первое мая, День Победы и особенно день Октябрьского переворота 17 года.

В преддверии этих праздников директора отсутствовали на рабочем месте, они стояли в очереди к начальнику отдела Главка, к его заму, к инспектору, к заместителю Солодкой. Они выполняли великую миссию – миссию прочной связи начальства с училищем: чем дороже было подношение, тем училище лучше работало и стало числиться в передовых. А как там дела в самом училище, бьют ли ребята стекла в кабинетах, глушат ли сивуху, устраивают ли драки, никого не интересовало. Поэтому не было ничего удивительного, что из 200 училищ только в шести был организован нормальный учебный процесс. Такое положение не могло не бросаться в глаза работникам горкома партии, но они почему— то молчали.

Я не особенно переживал, что числюсь в отсталых, что училище, которым я руковожу, занимает первое место по нарушителям дисциплины, что моих воспитанников правоохранительные органы сажают по 20 человек в течение учебного года. Я пытался доказать Солодкой, что такие цифры – это цифры десятилетней давности, что это можно посмотреть в отчетах за любой год, но Зоя Ивановна стучала кулаком по столу и говорила:

– Да как вы смеете отрицать те данные, которые я получаю от Мацнева, Поповой, от моих замов и помощников, ишь умный нашелся.

Но слава об училище стала распространяться, минуя Главк. Должно быть, это был райком партии, исполком, заглянувшие работники телевидения и газета «Комсомольская правда».

Однажды к нам заглянул некий Лев Абрамович, сотрудник Московского Государственного Педагогического Института имени Ленина (МГПИ), затем зачастил в училище, а потом привел аспирантов для изучения особых методов обучения в профессиональных училищах.

– Я предлагаю вам написать кандидатскую диссертацию, поскольку вы уже сейчас заслуживаете степени кандидата педагогических наук, – скал Лев Абрамович, сидя у меня в кабинете. – Кроме того, я приглашаю вас на заседании кафедры в МГПИ в следующий четверг.

Я не шибко обрадовался, но согласился присутствовать на заседании кафедры.

И вот 23 июня 1979, в одиннадцать утра я уже был на Малой Пироговке, дом, 1.

Девушка, очевидно студентка, провела меня на кафедру педагогики. Там уже сидели Лиферов, академик Махмудов – директор НИИ и около двадцати соискателей. Все ждали заведующую кафедрой педагогики Мальковскую Татьяну Николаевну, которая не могла не опоздать. Двадцатиминутное опоздание положено было ей по должности. Едва она вошла, как все встали, кроме Махмудова, приняли стойку смирно. Татьяна Николаевна поздоровалась, разрешила садиться, и объявила начало заседания кафедры.

Каждый соискатель скромно и очень неуверенно называл тему будущий диссертации. Махмудов задавал много вопросов каждому, после чего тема бедного соискателя не утверждалась.

Пожалуй, самым независимым соискателем был я, поскольку мне было все равно, буду я ученым, или останусь практиком, ведь зарплата у меня была в два раза выше, чем у любого кандидата наук. К тому же, я как был, так и остался бы директором, а за ученую степень мне бы доплачивали смехотворную сумму в размере пятнадцати рублей. Поэтому я был в игривом настроении, и когда дошла очередь до меня, я на ходу сочинил сразу две темы и представил их в шутливом тоне. Я сам улыбался, а остальные просто хохотали.

Никто мне не задал ни одного вопроса. Мальковская объявила заседание кафедры закрытым, всех отпустила, а мне велела остаться. Я тут же сочинил третью тему и тут же зачитал ей и Махмудову. Мальковская наклонилась к уху Махмудова и что—то ему пошептала.

– Записывайте тему, – произнесла она, глядя на меня учеными глазами. – Она называется так: «Формирование познавательной самостоятельности учащихся ПТУ как условие их социальной активности». Я и товарищ Махмудов будем вашими руководителями. Это большая честь для вас. Мы заставим вас сдать кандидатский минимум, написать и защитить диссертацию. Считайте, что вы в наших рядах. Я сейчас улетаю в Махачкалу, а через неделю вернусь. В это же время, к одиннадцати часам жду вас здесь на кафедре.

Я, как дисциплинированный соискатель, явился на кафедру точно в одиннадцать утра, но Мальковская была занята с гостем, немецким профессором Шмидтом, а меня взяли в оборот две дамы, несколько моложе меня. Они выразили мне свое восхищение тем, что мне достался такой знаменитый руководитель, как сама заведующая кафедрой. Она женщина одинокая, очень умная, необыкновенно талантливая, авторитетная в ученом мире, а вот в личной жизни ей не повезло.

Я слушал все это, а потом, когда вошла Татьяна Николаевна, краем глаза посматривал на нее, оценивал ее как женщину, без таланта, учености и необыкновенного ума, но ничего такого, что могло бы тронуть мое черствое, если не сказать развращенное, а точнее, избалованное сердце, в ней не находил. Татьяна Николаевна тоже посмотрела на меня своими умными глазами и в знак благодарности, что я посматриваю на нее, сделала гримасу, от которой я невольно вздрогнул. Мне показалось, что ей не нравится мое поведение, в обществе этих двух дам. Но мы продолжали щебетать и даже любезничали, а затем обменялись телефонными номерами. Татьяна Николаевна краем глаза уловила наше опасное поведение, все поняла и быстро сориентировалась.

– Садитесь, Александр Павлович. А вы, я вижу, сердцеед. И успехом пользуетесь. Что ж, поздравляю. У вас семья есть? Дети есть, сколько детей? – ни с сего, ни с того спросила она.

Ученые глаза бегали по моему лицу, кисло улыбались, а ручка в правой руке выводила какие—то кольца на серой тонкой бумаге. Потом ручка выпала, пальцы разжались, в глазах появился тот же вопрос.

– Есть, – сказал я. – Дочь есть, в первый класс пошла.

– Бедный ребенок, – выпалила Татьяна Николаевна.

– Почему? – спросила одна дама, с которой я все время общался, пока Татьяна Николаевна была занята с немецким профессором.

– Это не ваше дело. Хотя вы не знаете, это директор, замечательный директор, весь день на работе, вечером готовиться к сдаче кандидатского минимума, кто это выдержит? Вы обе назначаетесь ему в помощники. Оказывайте помощь, читайте ему лекции, помогите сдать кандидатский минимум, а что касается защиты, тут я беру над ним шефство. А вы, Александр Павлович, в следующую субботу, к 16 часам ко мне на кафедру.

Я, несомненно, понравился Татьяне Николаевне. Не знаю, чем, что она увидела во мне такого? Она не знала, как ко мне подступиться, как спуститься ко мне, захватить меня и поднять до высоты своего уровня. Как женщина она была довольно мила, но ее сильно портил возраст. К тому же я, царивший среди молоденьких, свежих сивилл, которых ветер наклонял в мою сторону, никак не мог потерять из—за нее голову. Ей мог подойти человек ее круга, только не я, слишком земной с поэтической душой и лирическим, добрым, но непостоянным сердцем.

Я ушел из кафедры, но к назначенному времени больше не явился. Татьяна Николаевна систематически присылала ко мне аспиранток. Они подолгу сидели в моем кабинете, отрывали от работы, но ни с одной из них я не подружился, ни в одной из них я не видел спутницу жизни, ради которой я мог бы пойти на развод со своей рыжей, надоевшей и неверной мне супругой. К тому же, я, как член партии, не имел право на развод.

Таким образом, моя кандидатская сама по себе повисла в воздухе и в этом виноват только я. Защита действительно требовала много сил и энергии. Необходимо было хотя бы немного отпустить вожжи, отойти от управления учебным процессом. А я не мог себе этого позволить. Работая директором, я никогда не думал о себе, ибо мне казалось, что я буду работать до гробовой доски. Я не обращал внимания на то, что руководство главка по—прежнему смотрело на меня косо, и каждый чиновник думал, как бы вставить мне шпильку в одно место.

Прошло три месяца с моего последнего посещения кафедры МГПИ. И вдруг позвонила Татьяна Николаевна.

– Вы на месте, голубчик? Я хочу видеть не только вас, но и ваше училище. И самое главное, хочу вам дать нагоняй. Что это вы не являетесь к нам? Уже можно было подготовить диссертацию к защите процентов на пятьдесят. Мы с Махмудовым удивлены.

– Татьяна Николаевна, я буду рад встречи с вами, особенно в училище. Это для нас большая честь.

Последовали короткие гудки. Я подумал, что Татьяна Николаевна просто так рисовалась, да и любой ученый человек мог ей позвонить и сказать, что хочет ее видеть, поэтому продолжал заниматься своими делами. Однако, минут сорок спустя, Татьяна Николаевна в окружении своих аспирантов, явилась, одетая во все новое, дорогое, надушенная, напудренная, и без доклада ворвалась ко мне в кабинет.

Я встретил ее стоя, подал ей руку и поцеловал в руку, и только потом усадил в кресло.

– Давайте сперва посмотрим ваши кабинеты, – предложила она, поднимаясь.

После обхода учебных кабинетов и мастерских, я пригласил ее в свой кабинет, угостил шампанским. Это было хорошо, потому что то, что она пыталась сделать, слишком много значило для нее, как для женщины с высоким положением в обществе. Вначале она держалась не совсем обычно, это было заметно по ее накрашенным ногтям на аристократических пальцах, которые едва заметно дрожали, ей казалось неуютно в кресле, словно ее кто—то только что обидел. Но после второго бокала ее глаза потеплели, и стали походить на милые женские глаза, она, как бы лаская ими мое лицо, и вдруг спросила:

– Вы хороший парень, скажите мне честно. Мне какая—то дурь ударила в голову, как только я вас увидела. Я борюсь сама с собой, но не всегда одерживаю победу… Итак, скажите все же, но только не кривите душой. Мы могли бы поладить? Я далеко не пустой человек и в ученом мире у меня все свои.

Татьяна Николаевна умница, доктор наук, профессор, с огромной четырехкомнатной квартирой и дачей недалеко от Москвы, зарплата… на десятерых хватит, она очень живая, лучшей жены просто не найти. Но… я испугался, покраснел, мне показалось, что на меня наступают, мне угрожают, посягают на мою независимость и в мой мозг молнией ударила мысль: надо защищаться. И Татьяна Николаевна со всеми своими многочисленными плюсами, которые трудно даже перечислить, это она на меня нападет, она меня хочет заманить в свои сети, чтоб потом, какое—то время спустя, выбросить, как израсходованную тряпку в мусорный бак. Поэтому я начал плести бог знает что, бесстыдно лгал, поносил сам себя:

– Я скверный…, я бабник. У меня жена молодая, а я изменяю ей налево и направо, как говорится. И ничего не могу с собой поделать. Видать, мужчины в моем возрасте сума сходят по молоденьким. Мне тридцать шесть. Сколько это будет продолжаться, я и сам не знаю. И потом, я не так умен, как вы. У меня нет никаких заслуг перед народом, меня никто не ценит, не уважает. Если бы так случилось, если бы вы сделали такую крупную ошибку в своей личной жизни, то уже месяц, ну от сила два месяца спустя, вы рвали бы волосы на голове от разочарования. Вы увидели бы меня со своей высоты, и я показался бы вам маленькой ничтожной букашкой, готовой заглянуть под любую чужую юбку.

– Да, да, это уже было у меня, – разочарованно сказала и расхохоталась Татьяна Николаевна. – Но не продолжайте, и так все ясно. Спасибо за откровенность. Вы не так плохи, как воображаете. У вас внутри самокритичность, скромность здесь передо мной, не последний женщиной в ученом мире. Да к тому же, вероятно, не балуетесь спиртным.

– Если нет повода, а так, бывает, назюзюкаюсь так, что не помню, кто я, что я и где нахожусь. Я становлюсь скандальным и скверным, а на следующий день не помню, что натворил или делаю вид, что не помню. Не думаю, чтобы вам, такой мудрой, такой красивой женщине, нужен такой обормот, как я.

– Что ж! почти убедил, хотя не мешало бы помолчать, я сама могла бы разобраться, а так мне кажется, что вы талантливо врете. Должно быть, вы крепко влюблены в какую-нибудь пустышку, с которой вас ждет… страшное разочарование. Это бывает, потом это проходит. Мне следовало навести справки относительно вашей личности, но я была практически уверенна, что предложение дамы, такой, как я обрадует вас и вы будете выставлять себя передо мной только в положительном ракурсе, короче будете врать, как все мужики врут нам, пока не получат от нас то, что хотят.

Она помолчала, подставила еще бокал и глядя мне в глаза своими умными глазами, продолжила:

– А почему диссертацию забросил? Я помогла бы тебе все равно, независимо от той унизительной лжи, которой ты меня попотчевал сегодня. Пойми, твоя должность… слишком мелкая для тебя, ты, хоть ты способен правдиво врать, достоин большего.

– Вы очень великодушны, Татьяна Николаевна, но я от этих своих малышей не могу отойти, я им даю нечто такое, что им пригодится в будущем, – я леплю из них личности, а это так важно, поверьте.

– Да, все так, но я уже засиделась. Когда в вашей голове все станет на место приезжайте, двери моего кабинета для вас всегда открыты.

Я провожал Татьяну Николаевну, хотел, но не смог поцеловать ее в щеку. Она уехала и… канула в вечность.