Читать книгу Паводок - Виктор Климов - Страница 2

Илья Запрудин, управившись с делами, сидел на крыльце своего недавно отстроенного дома. Неторопливо выкуривая сигарету, наблюдал за Валентиной, которая быстро и уверенно доделывала вечерние дела по хозяйству. Замечал Илья, что поубавило время искристую былую веселость в глазах любимой женщины, да только и прибавило не худшее: вписало плавные, добрые материнские линии, а движения наделило уверенностью, которая проявляется от сознания удачно обустроенной семейной жизни.

Сумерки плавно поглощали уходящий день. Затихающая после полудня жизнь наполнялась людскими голосами. Звуки в вечернем воздухе разносились вольготно и слышались далеко. Говорили громко, не таясь, зная вокруг себя всех не по одному поколению.

«А, чтоб тебя! – вместе с легким шлепком донесся до Ильи голос жены. – Тебе что, не терпится?»

Василий вышел из кладовой. Молча, не жалуясь, сел рядом с отцом. Продолжая неторопливо откусывать от краюхи, мальчик наблюдал за псом, который, почуяв запах хлеба, перестал дремать. Пес поднялся, гибко потянулся и, склонив набок морду, умными и добрыми глазами посмотрел на Василия. Илья погладил вихрастую голову сына и негромко спросил:

– Есть захотел?

– Да нет, в сливки хлеб хотел макнуть… – улыбнувшись и сверкнув голубыми глазами, пояснил он отцу.

– Прокиснут же! – подсказал отец.

– Знаю… – согласился, вздохнув, Василий.

Василию с весны пошел десятый год. Он унаследовал в равной степени и материны, и отцовы линии, словно никого из них не желал лишить чувства родительской гордости. Его внешность и черты характера удивляли родителей подобным генетическим раскладом.

– Ты давай, сбегай за Варварой, – велел отец. – Заигралась она у Семеновых.

– Сейчас, – желая подольше находиться рядом с отцом, замялся Василий.

– Не откладывай, беги. Мать скоро к ужину позовет.

Василий неторопливо встал, тихо свистнул и подбросил над псом недоеденный кусок хлеба. Жук, так звали собаку из-за темного окраса, проворно подпрыгнул, загремев цепью. Ловко поймал горбушку на лету и клацнул сомкнувшимися клыками. Выгибая сильную спину, с явным чувством достоинства, пес отошел в сторону, лег на брюхо и, зажав хлеб меж передних лап, стал неспешно есть.

Вечерняя прохлада опустилась с недалеких предгорий, избавляя долину от накопившегося за день тепла. Чистая и освежающая, сдобренная запахами садов, она заполнила собою все вокруг. Воздух от чистоты и свежести походил на натянутую струну. Звук, родившийся в нем, жил вольготно и долго. Он легко скользил в пространстве, вибрируя и затихая далеко за селом. Усталость в наступившей благодати отступала, предоставляя место приятному чувству успокоения.

За ужином не спешили. Илья, прижимая к груди свежеиспеченную булку хлеба, неторопливо нарезал крупные ломти хлеба и укладывал в медную, украшенную легким витым узором хлебницу. Ложки взяли в руки, когда отец положил на стол остаток булки и длинный, острый нож.

Илья с Валентиной посматривали на детей, подмечая новое в их поведении. Василий, ощущая старшинство, не забывал в последнее время поучать Варвару. Вот и сейчас он требовательно произнес:

– Что шмыгаешь носом над тарелкой? Или умываться не научилась перед ужином?

И, не глядя ни на кого, веря в дельность сказанного собою слова, рукавом рубахи вытер жирные от наваристого борща губы. По-взрослому крякнул, с важным видом дотянулся до очищенной луковицы, посыпал ее солью и аппетитно вонзил в нее острые зубы.

– Я умывалась, – не осталась без ответа Варвара. – Это я просто разогрелась. А он, мам, сегодня спички брал! – стрельнув лукавым взглядом в брата, закончила она, защищая себя от несправедливого, по ее мнению, замечания.

– Зачем ты брал спички? – негромко, но строго спросила мать.

Василий зорко посмотрел на отца, затем на мать, проигнорировав взглядом сестру, и, глубоко вздохнув, искрясь чистейшей правдой, не заикаясь, соврал:

– Учились из спичек фигурки склеивать…

А самому в этот момент вспомнился неудачно испытанный в овраге за селом поджиг. Серы, нашелушенной со спичечных головок, в латунную трубку ребята засыпали с запасом. При выстреле отдачей вырвало ствол-трубку из деревянного ложа. Устройство чудом удержалось на рукоятке двумя последними витками проволоки. Сила удара пришлась на большой палец, боль в котором не затихала до сих пор.

– И что же ты научился делать?

Василий быстро хлопнул длинными ресницами, шлепнул впустую несколько раз губами и разумно изрек:

– За один раз чему можно научиться? – И, не давая возможности задать новый, неудобный для себя вопрос, мечтательно протянул: – А нож у Кольки, чего в нем только нет! Ты купил бы мне такой, пап?

А мысли – вразлет! И как же сладко ощущать присутствие тайны! Под ее волшебным покровительством так упоенно выпиливается и подгоняется ложе для будущего поджига! На нем затем плотно утягивается алюминиевой проволокой трубка с расплющенным концом, залитым расплавленным свинцом. Верхом изыска является умение уложить проволоку на ложе витиеватым узором. Красиво смотрится в руках такой самострел! Им, при старании, валили горлиц, позволивших близко приблизиться к себе. А потом обжаривали тушки на костре. И не от голода, а от потребности ощущений поедали полусырое мясо, удивляясь его поразительно приятному вкусу и необычному в таких случаях аппетиту.

– Да ешь ты! – оборвала немую восторженность Василия мать. – Что в небо уставился? Ворожишь, что ли?

Василий очнулся от забытья, оборвав не по своей воле необычный душевный восторг, наладил задержанное от прилива чувств дыхание и принялся вновь орудовать ложкой.

Илье было покойно в семейном кругу. Семья удалась, в доме присутствовал достаток. Работу он воспринимал не только как необходимость. Значит, стареть еще не начал. Хозяйство содержал добротное, крепкое. Земля для него являлась корнем жизни. Она питала деда, затем отца своим живительным соком. В окружающем мире Илья чувствовал себя нужным. На людей, легко относящихся к жизни, попусту растрачивающих ее, смотрел без осуждения, но относил их к разряду пустопорожних и сравнивал с травой перекати-поле.

Илья дорожил семьей. Сына и дочь любил нестрогой мужской любовью и порой удивлялся присутствующей в себе чувственности, которая, по его понятию, у мужчин не должна проявляться столь откровенно. Его радовали не по возрасту любопытно смотрящие на мир глаза дочери, проступающее все очевиднее мужское начало сына. Это был душевный запас, весьма значимый для него мир. Он радовался жизни и шел по ней уверенно и надежно, словно отмерял ее в который раз. Она на долгие годы вперед казалась понятной и близкой его душевному настрою. Так, по крайней мере, считал Илья.