Читать книгу Откровение Блаженного - Виктор Ростокин - Страница 2

АЛЁША

Зимой, 10 января 1999 года, меня оставил на муки земные мой сын. Мой любимец. Отрада. Кровинка. Я потерял его так же, как теряют своих детей сотни, тысячи родителей в нынешней разнузданной, разбойной России. Во всех ее краях и долах. При различных обстоятельствах и ситуациях заполошного бытия. Разрушители нормальной жизни алчны, кровожадны, изощренны.

Много раз оплаканный, мой сын неотлучно в моем сердце, в моей памяти. Он смотрит мне в глаза. То с ласковой доверчивостью. То с застенчивой улыбкой. То с грустным укором.

Не по переменчивому вдохновению, а по долгу любящего отца писал я о нем. Медленно. Трудно. Строка за строкой. И казалось, верилось: все печальное рассеется, растворится… И Алеша вернется из небытия.

Проводил…

Январское утро. На окнах пепельно-холодный налет сухого, без инея, мороза. Надо будить Алешу. А жалко. Он спит, свернувшись под одеялом калачиком. Рядышком – кот.

Время бежит. Я поворотил сыну чуб. Он открыл глаза. Зевнул. Начал одеваться. Вяло. Неохотно. Понимаю: не хочется уезжать.

Я приободрил:

– Закончится сессия. будут зимние каникулы. И тогда дольше погостишь дома. Не унывай.

Его сестра Лена на третьем курсе, привыкла в городе, вот даже на новогодье там осталась. Алеша – студент первого курса. Еще скучает. Каждый месяц навещает родителей и друзей. Это естественно.

Я покормил его омлетом с колбасой – одно из любимых его блюд.

И мы пошли.

Автовокзал.

– Автобус не пойдет, – с невозмутимым спокойствием сказала кассирша. И «услужливо» посоветовала воспользоваться частным транспортом. Как и другим пассажирам. Двенадцать легковушек рванулись в город. В одной из них уехал мой сын.

В 15 часов я позвонил в Волгоград. Лена ответила:

– Пока Алеши нет. Как только появится, я сообщу.

Минуло еще два часа. И вот зазвонил телефон. Я лихорадочно схватил трубку и услышал по-юношески басовитый голос:

– Алло! Алло!

Захлебываясь радостью, я воскликнул:

– Алеша, ты на месте?

Голос:

– Я не Алеша. Извините. Ошибся.

Поздний вечер. В голове рой мыслей. Одна тревожнее другой. Что могло случиться? Серьезная поломка? Шпана в городе напала? Боже, упаси от всего худого!

Минуты, как те капли воды, медленно убивающие человека, приговоренного к казни.

Страшная весть была передана по телефону: на таком-то километре при столкновении со встречным грузовиком…

– Алеша! – испуганно вскрикнул я. Душа онемела, оледенела. Никогда не испытывал такого чувства: каменное оцепенение и холод.

Звоню в райцентр, поблизости которого произошла беда. Разговариваю с дежурной больницы. Она пригласила работницу морга. Та недовольно бросила:

– Ну, тута он!

– Мертвый?

– Вот чудак! А то какой же!

В беспамятстве я метался по квартире, и с моих бесчувственных губ слетало:

– Алеша погиб! Мой Алеша погиб!

Без слез. Их словно сковало во мне морозом.

Позвонил дочери. С суровой сдержанностью сказал:

– Что-то случилось в дороге… плохое.

– А Алеша… что с ним?

– Пока не знаю.

Лена заплакала.

Позвонил брату (он живет там же, в Волгограде). Ему выложил всю правду. И тут меня прорвало: я зарыдал как ребенок.

Полночь. Дрожащими руками складываю в сумку для Алеши одежду: костюм, рубашку, носки… Последнюю горестную справу.

Потом было утро. Пришли мои добрые друзья, соседи. Жена – в отъезде. Ничего не знает. Приедет завтра. И добрые друзья, соседи участливо встретят ее. Не обойдется без «скорой помощи».

Зимний, мрачного цвета грейдер. Я сидел в кабине и слышал, как в кузове погромыхивало. Это – пустой гроб. Свежевыструганный. Для сына. А всего сутки назад я проводил его здорового, жизнелюбивого, целеустремленного. И вот… Какая жуткая несправедливость!

Шофер молча курил. Я скованно глядел в лобовое стекло без ясного понимания, что снаружи степь, небо, белый день. Порой в груди начинало больно вздрагивать, трепыхаться, и вновь я обостренно ощущал, какое непоправимое несчастье обрушилось на мою семью.

Да, я думал и об этом: как войду в морг, как увижу сына… Где взять силы и терпение, чтобы выдержать, не сломаться? А надо выдержать, надо! Ведь я отец.

Сумерки. Злополучный райцентр. Двор больницы. Стучу в дверь боковушки. Распахивается… Пахнуло чадом. Нетрезвый бабий голос:

– Ну, чё тебе?

Это развязное «ну» мне уже знакомо по телефонному разговору. Работница морга… Я объяснил, кто я и зачем здесь.

– А-а…

Женщина утерла нос. Замялась:

– Шефа нет. А без него… Хотя он свою работу проделал – вскрыл, посмотрел.

– Я заплачу.

– Курить есть?

Шофер дал ей сигарету. Она впустила меня в морг.

– Ты дед, что ль, ему?

– Отец.

– Ну, ниче. Ступай. Побудь с ним. А я покамест отлучусь.

С печально склоненной головой я подошел к сыну, лежавшему на жестяной кушетке. На миг как бы светло подивился: сынок, какой же ты возмужавший и красивый! Тихо опустился на колени, внимательно вгляделся в его лицо, словно давно не видел. Розоватые губы, нежные щеки. Я погладил его волосы, как часто гладил в детстве. И звал с безмолвной, но раздирающей сердце скорбью: «Проснись… проснись!» Затем стал одевать. С той же ласковой осторожностью, как в детстве.

Вернулась женщина.

– Сам одел? Ну-ну…

Она нетвердо стояла на ногах. Видимо, отлучка потребовалась, чтобы опрокинуть очередную стопку. Я дал ей деньги. И наша машина с печальным грузом тронулась в обратный путь.

И закралась в мою бедную душу задумка: уйти в мир иной вместе с сыном. Как это сделать? Жена прибудет домой утром. Мы приедем в полночь. И будет достаточно времени, чтобы…

Это был временный порыв отчаяния, я в конечном итоге не решился бы на такой шаг. Когда мы выехали на основную трассу, на раздолье мела непроглядная поземка. Водитель затормозил.

– Путь дальний. Опасно в непогодь. Я бы не хотел рисковать.

Решили заночевать в гостинице.

Назавтра день занялся солнечный, покойный.

– Коль задержались, заедем к судмедэксперту и в РОВД, – сказал я.

Через три часа мы на невысокой скорости двинулись домой. Ни на секунду меня не покидало ощущение: за спиной в гробу сын. Ощущение жуткое, горчайшее, обреченно-нескончаемое. Несчастье не поддавалось полному осмыслению, охвату сознанием. Оно все более отравляло, убивало…

На закате мы приехали в поселок.

Последняя Алешина ночь в родном доме, где родился, рос, учился, просто жил. В щелках век голубели глаза, словно хотелось ему как можно дольше насмотреться на белый свет. «Помнишь, сынок, как ты любил разглядывать мои лесные скульптуры? Помнишь, как я на велосипеде катал тебя по околице, мы любовались на цветы и ты мне говорил: «Их рвать нельзя. Им больно будет». Помнишь, как я укладывал тебя в кроватку, целовал твои глазки и ты с улыбкой засыпал?..» Я сидел рядом и разговаривал с ним. Он меня слышал. И – рыданья мамы и сестры. Потом я трогал его лицо, волосы и все просил, просил пробудиться, хоть на минуту.

Поздним вечером погасили свет. Я и жена легли на диван. Он – рядом…

Вечером перед сном он смотрел телевизор. Я о чем-то его попросил: как бы тем самым нарушал отдых… Впервые увидел его столь резким. Даже во гневе. А всегда был невозмутимо-спокойным, доброжелательным, тактичным.

Такая выпала ему доля-судьба… По воле Господа Бога… Его карма… Наказание… Рок… Разные я слышал толки, пересуды, неосторожные намеки. Слушал… и не слушал… Вселенная есть Вселенная. Она – тайна. Она – всемогуща. И с ней нельзя не считаться. А более того, благоговеть перед ней, трепетать, холодеть и теряться разумом: ее до конца не постигнешь. Благо, есть великая книга – Библия. И этого Источника достаточно, чтобы понять, осознать окружающее нас, ни на миг не дающее нам покоя и удовлетворения.

Предчувствия. Догадки. Домыслы. Мифы… Неведомые ощущения. Они роились, путались в моем сознании. Порой возникали по отдельности, как бы освещенные изнутри. Становились ясными, понятными. Потом вновь улетучивались, исчезали, оставляя во мне противоречие, резкое продолжающее волновать чувство. Если Божья кара, то за что? Мой сын только что начал жить, был мягок и кроток душой. Я же всегда славил Христа, был милосерден к нуждающимся, восторгался, оберегал Природу. Нет и нет! Не поднимется Десница Пресвятого! Тут возымели место, возобладали верх темные силы. Нынче им просторно и вольготно! Набрал сатана со своими «земными верноподданными» обороты! Любо им расправляться с беззащитными сторонниками Чистой Веры.

Еще раньше я стал нутром ощущать недоброе. Словно кто-то выслеживал, ждал удобного момента. Лохматыми руками душил во сне. Да подстраивал козни: рукопись новых стихов затерял, моего сиамского кота (первого) кто-то убил… пятое… десятое… И вот – гибель Алеши! Несчастный мой сын… Ну почему я этого не сделал? Почему, прощаясь, я открыл дверцу машины (цвет ее был темно-фиолетовый… траурный), что-то сказал ему… А надо бы схватить за руку и выдернуть… забрать… увести домой…

Часто вижу его во сне. То он просит: «Я останусь дома, не хочу уезжать». То как бы дает знать: «У меня только нога была ранена…» То будто он спит, а я пытаюсь снять с него одежду. Он приткнулся головой к моей груди. Близко его дыхание. Запах вина… Раньше не пил… Я догадываюсь: он же знает, что через несколько дней умрет. Ему страшно. Переживает. Поэтому выпил…

Любой, кто потерял родного, любимого человека, невольно задумывается: почему это произошло? Пытается найти разгадку, разными путями и методами. А коль суеверный, то непременно обращается к приметам, знакам. Ищет контакт с ясновидящими, знахарями. Чем глубже погружение, тем шире пространство эмоционального накопления. Хотя тайная цель все так же остается за окоемом недосягаемости. И менее реальна, чем призрачна.

Мой поиск, мои измышления, копания – осколки болезненных раздумий, задевшие мозг и сердце, порой спонтанно, порой «с брызгами крови». Вот я считаю, что изначально мне Бог отмерил довольно долгий срок жизни (вон уже сколько протянул!). Младенцем я упал вместе с оторвавшейся зыбкой. Должен бы умереть от глубоких травм в черепе. Не умер. И потом не однажды стоял у гибельной черты. Тонул… горел… в армии переворачивался на тягаче. Всех превратностей судьбы, «подножек» Нечистого просто не перечесть. Но уцелел. И – продолжаю существовать. Ныне уже без радости, отягощенный действом злого рока. Мог ли я, опираясь на опыт прошлого, его предотвратить? Увы… Еще мать предсказала: «Глядишь исподлобья – несчастным будешь». Еще как несчастлив!

Чего-то не хватало… где-то не сошлось… не притянулось…Всевышний до конца был на моей стороне, он вещал, старался повлиять. Помню, без явственного на то повода меня захлестывала печаль-кручина. Хотелось упасть лицом в подушку и разрыдаться.

Еще задолго до этого, может, лет за двадцать-тридцать я с какой-то неведомой, непреходящей тревогой думал о конце текущего века. Нет, старение меня не пугало… А что же настораживало? Утрата сына? Хотя он в то время еще и не родился…

Всякий раз я холодел только от одной мысли, что когда-нибудь, лет через шестьдесят и мой сын умрет. Да я остерегался, боялся за него, постоянно озабоченно думал о нем. Нет, тем самым я не смущал Христа. Он оставался для меня Великим. Так же, как для всех и вся. А сын… Он – Божий лучик.

Странной была гибель моего кота Романа. Тоже – в январе. Тоже – на дороге… вернее, лежал на дороге, но без единой царапины. Был для меня сигнал от Него? Предостережение? Я не внял, продолжал за зверька страдать, убиваться. И так – два года. А за два дня до гибели Алеши Господь явил мне сон: маленького, голенького, я держу на руках сынка. И вдруг – роняю! Он падает, ему в глаз впивается острый металлический предмет. Ручьем хлынула кровь! Поднимаю… Он – мертв! Пророческий сон. Почему же я не насторожился? Запамятовал? Словно кто-то затуманил мне мозги. Мешался. Путался… Принято считать поэтов пророками. Но какой же я пророк, коль ничего не мог предпринять во спасение сына!

Десять лет мы с женой ждали ребенка. Родилась дочка. Красносолнышко! «Это Господь нам послал за твою доброту»! – порадовалась супруга. Через год ошарашила вестью: «Буду рожать второго…» Почему «ошарашила»? Я был совершенно в неведении, не подготовлен морально. Дальше – больше… Шло накопление отрицательного. При родах врачи подняли панику: плод большой, не разродится! Надо пожертвовать ребенком! Я дал согласие: спасайте жену…

А он – родился!

И тоже назвался красносолнышком!

Росточком!

Проведу линию ключевой мысли до ее конечного завершения, веруя, сомневаясь, думая: если бы можно было окропить живой водой… Когда младенец явился на свет, то на лбу от пуповины отпечаталось крестообразное покраснение… Вот и окрещен был в честь погибшего на войне дедушки Алексея. А что означала на тыльной стороне правой ладони розоватая, аляпистая родинка? «Горьких примет» накапливалось… Жена упрекнула меня в том, что ко мне в квартиру приходило много ущербных, обездоленных.

Мы с женой всегда были слишком открыты, простоваты, не защищены от дурного глаза, порчи. Не ведали о многих тайных явлениях, приметах, заповедях. А людская зависть, злоба – разрушительны, губительны.

Нередко, будучи под хмельком, я хвастался что вот, мол, у трех братьев дочь и сын, а у меня у одного столько… да еще какие!

Моя жена убивалась: не проводила сына, не перекрестила на дорогу. Меня заставили задуматься странные совпадения: 10 января – смерть сына; 10 января тридцать лет назад мы с женой обручились – жемчужная свадьба. А мы и не вспомнили, закопавшись, зарывшись в делах-заботах. 10 июня – день моего рождения. А вот – эти: у меня шрамы на лбу и на нижней губе, «добытые» в непоседливой юности. И у него от осколков стекла порезы на лбу и на нижней губе. Моя левая нога больная (расширена вена) и у него на левой ноге вывих.

Что еще добавить? То, что вода в стакане к сорока дням покраснела, как кровь: Алеша не выполнил земную программу; что ушел он в один из Рождественских дней; что та женщина, которая благополучно уцелела, потому что он уступил ей место на переднем сиденье, очевидно, будет помнить и молиться за него…

В одном я непоколебимо утвердился, уверился: если бы люди были друг к другу благодушнее, участливее, то тогда бы реже все худые деяния сваливали на «проделки» Небесных Сил. А это особенно выгоднее, удобнее для тех, у кого в крови руки и в грязи совесть.

ГРЕХОВНЫЕ ДЕЯНИЯ

Вернусь к тому дню, когда, переночевав в гостинице, я пошел по инстанциям. Понурившись, я подолгу стоял то у одних закрытых дверей, то у других. Безуспешно мыкался, бегал… Говорил о своей беде, о том, что мне от них надо. Но меня словно не понимали. Отнекивались, невразумительно что-то мычали, отворачивались. Все как бы намеренно усложнялось, заглушалось, вдавливалось «в глубь тины». Будучи оглушенным трагедией, я в тонкости, подробности сути дела глубоко не вдавался. Где уж тут до тонкостей! Хотелось послать всех к черту и скорее уехать!

В последний момент нашелся добрый человек, пожелавший оказать мне содействие. Первым в этом райцентре он высказал искреннее соболезнование. Тяжело повздыхал: трасса российского значения, а дорожниками содержится в отвратительном состоянии. Гололед, снежные заносы… Из-за чего гибнут ни в чем неповинные люди. Автокатастрофы нередки. Своеобразная дорожная война. Творится несусветное, потому что в стране хаос и беззаконие. Изувеченные в авариях, кто умирает сразу, кто – по дороге в областную больницу (в местной – нечем лечить, да и опытных врачей мало).

– А в роковой для вас день «скорая» по вызову не приехала: дежурный врач и шофер где-то пьянствовали. Опасно и то, что среди тех, кто по долгу присяги и клятвы призваны охранять, защищать, исцелять, спасать, есть нечистоплотные на руку и с мародерскими замашками. Для кого – несчастье, а для них – нажива. Без зазрения совести и содрогания души могут ограбить в той же «скорой помощи», в морге (потом одежда с погибших и всякие их вещи продаются на рынке), на месте происшествия. Никто никого не боится, не остерегается. А отстоять свое правое дело тем, кто потерял близких родственников… Им не до борьбы: и карман тощий, и далеко, и болезни донимают. Одурачить, оболванить их проще простого. Конечно, подло это, бесчеловечно!

Наконец-то я смог встретиться в РОВД со следователем. Он передал сумку. Пустую.

– Продукты завонялись. Пришлось их выбросить.

«Завонялись» соленая ветчина, сметана, мерзлые курица, говядина, герметично запакованные в двойные целлофановые пакеты. Да и минуло чуть больше суток!

Алешины документы вернул: паспорт, студенческий билет. А 750 рублей?

– Их у твоего сына не было.

Выходит, нерадивые родители отправили свое чадо в город на такси да еще на двухнедельное проживание (учитывая и сестру) без копейки денег.

Шапка норковая?

– Тоже не было.

Правильно, зачем она нужна в крещенский мороз!

Причем такому же мародерскому ограблению подверглись и другие погибшие.

– У вас дети есть? – спросил я не без умысла лейтенанта.

– Двое…

– Пусть Господь оградит их от злых людей!

Во второй мой приезд я получил письменное разрешение присутствовать на предстоящем суде. Следователь сказал, что виновником признан водитель грузовика (он же предприниматель). В дорожном журнале поста ГАИ зафиксирован его роковой таран при обгоне КАМАЗа. В результате – разбитая легковая машина и три загубленных жизни. Однако позже произошли резкие изменения. Следователь якобы уволился. А занявший его место на мое имя прислал уведомление, в котором лаконично сообщал, что «…в связи со смертью лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности… дело… производством прекращено». Вот так: виновник уже не виновник. Дал «на лапу» – и свободен! Словом, откупился.

Осталось для меня невыясненным то, что беспокоило и волновало особенно. Вспоминаю недоумение работницы морга:

– На всяких мертвецов я нагляделась. Не пойму, почему твой сын не остался жив? Ведь у него череп, грудная клетка, ребра целые. Должен бы жить.

– Почему вся его одежда мокрая? – спросил я ее.

Она пояснила:

– Он же сидел в разбитой машине в расстегнутой куртке – снег набивался и таял.

Как узнать, в каком состоянии после столкновении машин пребывал Алеша? Мои усердные расспросы тонули в недомолвках и молчаливой отстраненности. Ничего вразумительного я не добился ни от дежуривших на посту в тот день сотрудников ГАИ, ни от первого следователя, который долгое время почему-то скрывал от меня местожительство оставшихся в живых, заведомо утверждая: «Они ничего не знают, так как не помнят». Не иначе припугнул их: «Свидетелями затаскаем!» Память таким методом хоть кому можно отшибить!

А что во врачебном свидетельстве о смерти? Вот пункт: непосредственная причина смерти – тампонада полости сердечной сорочки кровью. На обратной стороне документа отчетливо подчеркнута напротив цифры 6 фраза: род смерти не установлен. Как же понимать? Что кроется за противоречивостью вынесенных заключений? Судмедэкспорт (пожалуй, самый трудноуловимый!) по поводу разрыва сердечной мышцы с некоторой заминкой произнес:

– Когда последовал удар, если бы ваш сын в эту секунду не сделал вдох, то остался бы жив.

Расчет на наивность? Подвох? Подтасовка? А было так… Алеша от травматического вывиха левого коленного сустава потерял сознание (а может, не потерял!..). Сколько времени он смог еще прожить на морозном ветру? Десять минут? Двадцать? Не оказалось рядом человека! А сотрудники специальных служб… Они посетовали: «Не успели спасти, промешкали». Зато «волки с погонами» карманы и сумку обшарили, обчистили: тут проявили натренированную сноровку! Я допытывался у опытных медиков: почему тело сына розоватое? Их мнение: скончался от переохлаждения. Проще говоря, замерз.

– Как букашку раздавили! – плачет жена.

Судмедэксперт, дабы скрыть под завесой неведомого злое преступление, произвел вскрытие тела Алеши без промедления, проигнорировав установленный порядок: дождаться моего родительского согласия.

Болит ли душа, совесть у начальника автоколонны, который в январский день отменил рейс автобуса на Волгоград? Пошел бы автобус… И Алеша не погиб бы. Водители «легковушек» (а за рулем кто только и не сидит: алкаши, полудебилы, алчные калымщики, коим не людей возить, а на быках картошку!) при возвращении из города делились с ним деньгами: своего рода бизнес! На сей раз – замешанный на крови.

Давным-давно устами Христа глаголено: «Делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю. Еще немного и не станет нечестивого… Ан силы тьмы не отступили, не развеялись. Еще пуще возбуянились, взъярились. Русь будто проклятая – все мыслимые и немыслимые напасти на нее обрушились. Сколько она претерпела, настрадалась, захлебываясь собственной кровью в исходящем веке. Веке палачей, мерзавцев, подонков. Несть числа жутким преступлениям! А Меч Правосудия? Он в руках слуг дьявола!

Он же, Иисус, предупреждал: «…люди будут сребролюбивы… злоречивы… нечестивы… жестоки… предатели, наглы…» Словом, со всеми низменными пороками. Так и случилось!

Простой народ бессилен перед бедой. …Я учил сына быть сильным. И я чую отцовским сердцем: он мужественно боролся за жизнь. И почти победил… После трагедии кожа на тыльной стороне его ладоней была глубоко содрана: так упирался о спинку сиденья в момент столкновения… (Его руки по форме и рисунку похожи на мои. В детстве он клал свою ладошку на мою, и глаза его светились гордостью!)

Когда его ребенком крестили в церкви, то батюшка повесил ему на шею крестик. Освященный. Потом Алеша заменил ниточку на серебряную цепочку… Но и крестик с него сорвали! Душа юноши воспарила к небесам со вторым освящением крестиком. А тут, на земле, продолжались греховные деяния. И я, несчастный отец, не знал, что мне делать…

ЗЕМНОЙ

Был ли Алеша не от мира сего? Что-то утверждать? Лучше всего – естественное повествование, истина в первородном виде. В детстве он, на удивление библиотекарям, читал познавательные, научно-популярные книги, которые другим ребятам не навяжешь. Позже проштудировал Карнеги, все тома Лазарева, Малахова. Много полезного из них запомнил. Литературным творчеством, как отец, не занимался. Хотя определенными задатками обладал. Приведу его краткое сочинение на вольную тему, написанное в четвертом классе:

«В саду у моего друга кто-то тайком воровал яблоки. Бабушка гневалась: «Зеленые ведь еще! Поймаю озорников – хворостиной отхожу!» Мы, четверо пацанов, решили ей подсобить. Сделали сторожевой шалаш и засели в засаде. Мой друг отлучился. Слышим, ветки шелестят.

Выглянули… На яблоне сидел какой-то мальчуган. Тогда мы набросились на него. Оказалось, что это был мой друг. Мы угадали его и все вместе посмеялись. А бабушке договорились ничего не рассказывать».

К Алешиной светлой душе тянулись люди. Всем он приходился по нраву, по сердцу. И он ко всем был приветлив. На белый свет взирал благодарно. Не ныл. Не жалобился. Дышал легко. В малолетстве ни на миг не разлучался со мной: куда я – туда и он. Ему это нравилось. И, как бесценный талисман, я храню светло-голубой листок с его «первоклашными» каракулями: «Папа, почему ты такой хороший? И почему ты так любишь меня? Папа, напиши мне письмо».

Сейчас он в Небесном Раю. И не боится, что рано ушел из земной жизни. Там встретился с бабушкой Аней (моей святой матерью). Они уже никогда не расстанутся. А потом пробьет и мой час. И свершится великое счастье Свиданья. Тут, на земле, мы накоротке, а на небесах – вечно.

Свою Высшую Веру не оглашал. Бога любил с кроткой застенчивостью. На Рождество Христово ликовал. Осиянно радовался Пасхе, Красной Горке…

Нередко беседовали с ним о Боге. Я рассказывал, как подростком читал бабушке Маше Евангелие. Она слушала, молилась и жалобно приговаривала: «Два моих сына на войне головушки поклали, третий – без руки пришел… Господь, аль я в чем перед тобой провинилась?»

– Папа, а ты верующий?

– Каждый человек верующий, потому что все мы – дети Всевышнего. Но кому-то мешает невежество, глупая гордыня. Вот и блукает, скребется в затылке. А то и артачится, на иконы плюется, богохульствует. Когда-нибудь «герой» остепенится, поймет, покается. Да кабы поздно не было!

– Зачем человек живет на земле? Для какой цели?

– Чтобы являть на свет себе подобных. Рожать.

– Только и всего?

– Этого очень много. Иное дело… Он же, порой заблуждаясь, делает свою жизнь примитивной, бесцветной, бренной.

– А можно и совсем не жить? Или же преспокойно уйти из нее в любое время?

– Попытайся найти ответ сам.

Он его нашел. …Белый свет половодьем плещется перед взором. Я как бы нахожусь в ином измерении. Глухота, отупение, припадки душевной депрессии отступают, когда я, погружаясь в желанное одиночество, посредством краткого забвения или же умственного усилия (не лишил бы Господь разума!) правомочен «выходить на связь» с сыном. Я общаюсь с ним не словами. Интуитивно. Все, что он желает, чтобы я узнал от него, я узнаю. Сердцем. Он просит, чтобы я навзрыд не печалился о нем: за тучами не видать солнца! Чтобы я за него никого не клял, не винил, никому не грозил и не мстил. А повернулся лицом и душой к Христу – Он всемилостив к нему. Ко мне. Ко всему Миру. Он – поможет.

Алеша жил бы до второй половины нового века. А, возможно, и дольше. Имел бы детей, внуков. А они в свою очередь – своих наследников. Он хотел долго жить. И готовил себя к тому. Морально. И физически. И совсем не думал уйти из земного бытия в юном возрасте, когда постоянно ощущаешь себя безмерно счастливым, везучим, во всех и вся влюбленным.

Его почерком написано на внутренней стороне тетрадочной обложки: «Для того, чтобы быть грамотным, нужно многое знать и уметь».

Чье это изречение, я не знаю. Возможно, Карнеги? Одно могу сказать: Алеша стремился практически воплотить в жизнь пришедшую ему по сердцу и уму прозвучавшую истину.

Он на удивление хорошо разбирался в технике. Телевизор, многосложный телефон «Русь», холодильник, пылесос… До всего касался. Интересовался. При необходимости налаживал. Мог разобрать и собрать любые часы. Сдал экзамены на водительские права. Уже пробовал ездить на «Ладе».

Живя в городе, Алеша заметно повзрослел, обрел самостоятельность. Деньги попусту не транжирил. Сигаретами не баловался. Вином тем более. Как-то я хотел купить ему конфеты. Он сказал: «Лучше сахар…»

Из моего письма, ноябрь 1998 года: «…Алеша, нравится ли тебе заниматься в спортивной секции? Втягивайся! Это здорово и полезно! К весне станешь, как Сталлоне! В добрый тебе час! Береги себя! Обнимаю! Целую!»

Просматриваю, перебираю его вещи, предметы, дотрагиваюсь до них пальцами. Губами прикасаюсь к нежному локону его волос. Надеваю его пуловер – на груди пятно засохшей крови (с порезанной осколоком стекла губы накапало). Кровь моего сына… Она вовек не угаснет, будет светиться солнышком. И – согревать. Я сажусь в кресло, в полудреме забываюсь. И вижу его… Он – рядом. Улыбается. Говорит, говорит… Вспоминает: «Помнишь, папа, когда я был маленьким, ты брал меня на руки, и я осторожно дергал за твою бородку… Я любил первый мед. Мы с тобой шли к одной бабушке. Покупали. Садились на скамейку. И я лакомился, окуная в банку пальчик… Когда я был первоклассником, то после уроков ты встречал меня, поджидая в школьной березовой рощице… Я любил рисовать необычной конструкции танки, самолеты, автоматы… Ты тогда решил, что из меня в будущем получится гениальный изобретатель военной техники и оружия… Ты никогда не бранил меня. Как-то, оставшись один дома, я зажег скрученную трубочкой газету и с этим факелом ходил по комнатам, роняя на пол пепел. Потом засунул в титан. Ты пришел. И сказал: «Молодец, что додумался вовремя погасить»… Было половодье. Мы с тобой ходили по дубраве среди подснежников. В какую-то минуту я исчез из твоего поля зрения. Ты громко звал меня. Я не откликался: так увлекся «ловлей» рыбы прутиком, сидя на корточках на краю обрыва. Потом ты меня увидел. Молча прижал к груди, а глаза твои повлажнели… А это уже недавно – я прыгнул и пяткой задел висящий под потолком в спальне плафон – он раскололся. Ты быстро заменил его на новый: а то мама узнает и бранить станет…»

Многое напоминает о нем. Вот в выдвижном ящике письменного стола в картонных цветных коробочках с ранних лет собранные им камешки, значки, старинные монеты, рыболовные крючки, брелоки, гаечки, проволочки… «Вытряхнул бы ты весь этот мусор, сынок!» – поругивал я его. Сейчас всякая из этих мелочей – частица сына. Все он брал в руки. Во всем – его тепло. Его – дыхание, настроение, характер. Вот в ванной крючок для полотенца, когда-то мною прикрученный на метровой высоте от пола. Для малышей. Алеша так привык, что пользовался им до последней поры.

В зале передний угол – Алешин. На журнальном столике стопками его документы, студенческие тетради, блокноты. Здесь же шахматы, альбом с фотографиями, видиокассета с записью со школьного выпускного бала («Алеше вручают Похвальную грамоту»; «Алеша читает стихотворение»; «Алеша танцует теперь уже с бывшей одноклассницей…»); ваза – с живыми цветами; икона Божьей Матери с Младенцем. Ниже, на полочке, его «дорожная» одежда. В бирюзового цвета пакете уложенные Алешей перед отъездом (про запас) туалетное мыло, скотч, коробочки спичек, бельевые прищепки, новая зубная щетка, голубая расческа (я подарил ему свою), пузырек с мазью календулы, марля для утюжения, пластмассовый будильник (при аварии раскололся). На ковре – гантели: пара детских по пятьдесят граммов и пара юношеских по пять килограммов.

В кухне его тарелки, бокал, вилка, ложка… В лоджии – его удочка, ласты, маска для подводного плавания. В нише – его обувь, куртка, шарф, фуражка… В шифоньере – новый костюм… В подвальной кладовке – велосипед, гора детских игрушек.

Куда бы ни пошел, везде – он: в лицах глазах знакомых людей, в оживленной суете улиц, воскресного рынка; в цветах, лучах, росах, ветерке околицы, поля, леса, речки. По-прежнему земной, близкий, любящий. …Сготовлю что-нибудь вкусное: вот бы Алеша скушал!

Увижу цветущую черемуху: вот бы Алеша полюбовался!

Услышу пенье жаворонка: вот бы Алеша послушал!

Встречу красивую девушку: вот бы Алеша влюбился!

АЛЕША – ВЕЧНАЯ НЕЖНОСТЬ

Он подарил мне семнадцать с половиной лет солнечного счастья.

Он помог мне более глубоко разобраться в таких истинах и явлениях, какими являются Жизнь, смерть, Бог, люди. Все вдруг обнажилось, открылось, распахнулось. Разверзлась бездна Вселенной. От края и до края. Люди – пылинки. Бог – прозорлив. Жизнь – эхо. А смерть… – рождение.

Я поверил в Главное. И теперь никогда не скажу: сын мой умер. Он – есть. Он видит и слышит Бога. Меня. Мать. Сестру. И мы не расстались. Мы вместе. Как раньше. Только в иных понятиях. И они ощутимы. Потому что были и остались Любовь, Нежность, Благодеяние. Потому что мы, его родные, также согреваемся благоуханным теплом его доброй, мягкой, чистой души. …Осенью я приехал в Волгоград. Во второй половине дня, когда Алеша пришел из университета, мы пошли с ним к Волге. С крутояра в прохладной тишине далеко обозревалась расцвеченная солнцем и небом водная гладь.

– Привыкаешь к городу?

Он молча кивнул головой.

– Скучаешь по дому?

– Да.

Спустились по тропинке. Когда Алеша сдавал вступительные экзамены, в свободные часы мы приходили сюда купаться. Он далеко заплывал. Тревожась за него, я кричал, чтобы немедленно «причаливал» к берегу. Втолковывал: «Это тебе не Терса и Бузулук… Водоворот! Аль подводное бревно!..»

Присели на валун. Вдали туманилась ГЭС. А там, за плотиной, в десятках километров в поселке Приморске жили родители моей жены.

Ему было три года, когда мы приехали к ним погостить. Я выпросил у тестя-рыбака лодку: покатаю сына. Поплыли. Я не подрассчитал… И нас подхватило сильной струей. И – понесло. Признаться, грести веслами я не мастак (рос на малой степной речке). Чем грозило? Могло дотащить до плотины. А там, как знать, что могло бы случиться. К счастью, в одном месте течение поослабло. Я воспользовался этим. И вырвался из его клещей. Да скорей – к суше!

Я примкнул лодку на цепь. Взял Алешу за руку:

– Страшно было?

Он помотал головой.

– Не врешь?

– С папой ничего не боюсь.

Пообедали. Прихватили с собой Лену. И пошли купаться на Волгу. Благо, она рядом за лесопосадкой. Голяком они резвились на песчаной отмели. Брызгались, радостно визжали! Какие радужные, счастливые минуты!

Вечером Алеша у подворья в полынах об расколотую бутылку глубоко порезал ногу. Шла кровь. Он же не заплакал. И терпеливо покряхтывал, когда в поликлинике медсестра промывала и зашивала рану…

Вернулись на набережную. И вновь перед взором – великая река. Алеше хотелось как можно дольше погулять со мной. Что ни говори, папин сын! Я сам наскучался по нем. Он в основном молчал. Был несколько сосредоточен, обеспокоен (неужели уже тогда его тяготили предчувствия и витала тень недоброго?). Я это понимал так: парень притомился: учеба, бытовые заботы и прочие мороки. Да еще – тренировки в спортзале. Ростом вымахал выше меня. Теперь надобно набирать вес, «нарабатывать» мускулы. Вообще он был физически здоровый, выносливый. Я, бывший перворазрядник по велоспорту, еле за ним успевал.

Как-то там, на огороде, нас прихватил ливень. Мы забежали под ветлу. И, прижавшись друг к другу, стояли ждали… Разведрело. Поехали. То по травянистой обочине, то по раскисшей дороге. Запыхавшись, потные, красные, мы выскочили на асфальт. Я похвалил Алешу за «успешный побег» и шутливо пообещал присудить ему третий разряд. На что он улыбнулся.

Нередко мы беседовали с ним, удобно усевшись на диване в зале. Он умел слушать с какой-то легкой, уважительной улыбкой. В конце разговора он излагал свои достаточно умные суждения, добавления.

Я кивал на скульптуры:

– Когда отойду в мир иной, то они будут напоминать тебе об отце.

– Папа, ты еще долго проживешь.

Алеша любил уют. Включал телевизор. Садился в кресло. С мороженым или орешками. К нему на колени умащивался кот – желанный дружок!

На дискотеку не ходил. Стеснялся. Как и я в юности. С друзьями у большого моста допоздна гонял в футбол. Потом они все во дворе сидели на скамейке. Через открытую форточку я слышал веселые голоса.

Поучать, давать ему советы было приятно: знаешь, что пойдут впрок! …Мы еще ходили по-над Волгой. Алеша спросил про кота Сеню:

– Все такой же игручий?

Я показал в царапинах ладони. Он вновь осветился своей сдержанной, но такой милой, любящей улыбкой.

– Алеша, на будущее лето поедешь со мной в Прихоперье, на мою малую родину, за чабрецом?

Я ожидал – откажется (пацанчиком возил его туда, ему не понравилось: дворы хутора в бурьяне, жара, искупаться негде – речку осушило, только болотистые плесы). Но ошибся. Он своим мягким баском молвил:

– Поеду, папа.

Дабы отца уважить? Или поменялся угол зрения? Но теперь уже не узнать…

Находиться рядом с Алешей было уютно и радостно всегда. Вот он только что научился ходить… Если я за письменным столом, то он понимал, что папа занят и по пустякам не досаждал. На ковре расставлял на «боевых позициях» солдатиков, самолетики, танчики и играл в «войнушку». Проголодается – я кормил его. Потом он сам забирался в кроватку, ложился, закрывал глазки. Просыпался улыбчивым. И первым делом крепко обнимал меня, а я целовал его в пушистый затылок.

Пошли с ним за молоком к бабушке Насте. Пришли. Хозяйка: – А я еще не подоила корову… Я поставил банку на веранде.

– Попозже зайдем.

Пока гуляли, Алеша плаксиво заглядывал мне в глаза:

– Баночку забыли!..

Возвращались домой. Постояли у церкви. Мужики красили купол.

– Там Боженька! – указывал он пальчиком вверх.

Как-то после обеда он стал рассматривать мои скульптуры. Спрашивал, как они называются. До них не дотрагивался. Лет десять назад к нам в гости приехал из Подмосковья брат моей жены со своим семейством. Два его малолетних сына такой хаос устроили! «Деревяшки» повсюду раскидали! Даже в унитазе плавали…

Часто ходили с ним в лес. Тут он внимательно разглядывал муравьев, бабочек, гусениц, указывал на цветы:

– Папа, не наступай на них, а то им больно будет.

Осенью собирали грибы. Он умел их находить. Радовался: «Они сами ко мне бегут!» А когда я разжигал костер, чтобы погреться, Алеша присматривался, как мне удавалось воспламенить влажные от мороси палые ветки.

И многое другое перенимал у меня. Например, в «глубокой» задумчивости постоять у книжной полки; зачесывать волосы на левую сторону («как у папы!»); не есть много мяса; ходить быстрым шагом, с перебежками.

Когда подрос, с друзьями ходил на соседнее озеро кататься на льду. Как-то пришел домой мокрый по пояс: в полынью угодил! Я не строго упрекнул:

– А другие ребята сухие!

Он молча утер рукавом мокрый нос.

В «штрафные» дни я отпускал его во двор. Он лепил снеговика. А я смотрел на него в окно.

Лена часто рассказывала ему сказки, которые сочиняла тут же, экспромтом. Она же для него рисовала на склеенных узких бумажных полосках увлекательные мультики. Ему очень нравилось.

Он уже научился сидеть. Однажды я зазевался. Он каким-то образом перевалился через перегородку кроватки. И шмякнулся животом на палас. В другой раз ерзал на пружинах дивана. Переусердствовал. И его выбросило на пол. В первом и во втором случаях Алеша не плакал от боли.

Позже хулиганистый соседский пацан из самодельного лука попал стрелой Алеше в веко, перебил слезный канал. Долго текла слеза.

Помню, он забрался по противопожарной отвесной лестнице на крышу двухэтажного дома. Я увидел. Стараясь скрыть волнение, попросил: «Осторожно слезай вниз». Он стал спускаться.

Гуляли с ним в Волгограде на Аллее Героев. Он побежал вниз по каменным ступенькам. И так быстро, что вскоре оказался на краю бетонного причала…

Бог спасал его и в другие разы. Я шел с ним по улице. Совершенно безлюдной. Вдруг перед нами вырос здоровенный мужик. Под глазом – фонарь. Явно кто-то «повесил» ему совсем недавно. Еще злость не унялась и теперь хотелось на ком-то сорвать ее. Тупо уставился на нас полупьяным оком: «Аль убить вас!» Алеша потянул меня за руку: «Пошли домой».

Спровадил я его к одной бабушке на дневное житье. Приду за ним. Хозяйка вздыхает:

– Сядет у окна и ждет своего папу!

Да и мне без него было не по себе. Вновь стали с ним домоседовать вместе. Перед школой Алеша полгода находился в детсадике. Вспоминается… Бросив игрушечный грузовик, он проворно переваливается через борт песочницы и, косолапя, раскинув для объятия руки, бежит ко мне:

– Папа! Мой папа пришел!

Подхватываю его:

– Соскучился, сынок?

Вместо ответа малыш еще крепче обхватывает меня за шею, прижимается, пытаясь поцеловать в щеку. «Родной ты мой…» Уже далеко отошли. А я все держу сынка. И никак не убавляется в груди волнение, доброе, исцеляющее. «Как хорошо, что он есть! – думаю я. – Разве можно что-то на свете сравнить с ним – бесценным сокровищем, с самым великим чудом на земле!»

Ночью жена просыпается. Просыпаюсь и я – так мне самому хочется. Я затаенно слушаю, как в теплой тишине, мурлыча от удовольствия, шлепает губами малыш. Но звуки все реже и реже… затихают совсем. «Ты не спишь?» – голос жены усталый и вместе с тем счастливый. Я сажусь с ней рядом. И мы любуемся на свое дитя: с последним глотком молока, едва оторвавшись от материнской груди, он лежит с открытым ртом и во сне улыбается. …Вот он, Алеша, утренний, румяный, сидит на моей широкой ладони. Смеется! Уже появился один зубик! …Вот тот день, когда его привезли из роддома. В машине не оказалось свободного места, и я бежал проулками. И – опередил!..

Вот он спит в кроватке. Аленушка берется руками за перегородку, становится на цыпочки, задирает головку:

– Папа, это кто?

– Твой братик.

– Можно я его поглажу?

Она пальчиками дотрагивается до жиденького вихорка.

…Вот тот благословенный час явления его на свет Божий. Я долго жду у роддома. Появляется в окне жена. Улыбается. Показывает руками: богатырь!

Потом я шел по весеннему, цветущему поселку и, задыхаясь от счастья, мысленно повторял: «У меня родился сын! У меня родился! У меня…» Хотелось, чтоб об этом знали все люди, птицы, солнце, небо! Я благодарил Бога всем любящим, нежным сердцем!