Читать книгу Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное - Виктор Ростокин - Страница 10

Есть такие люди, которые ввиду душевного устройства и житейских обстоятельств весь свой век «скачут на хворостинке», то есть продолжают неизменно пребывать в возрасте, называемой детством. Их мышление, говор, повадки то и дело являют окружающему миру признаки, наглядно дающие основание утвердиться в правильности возникнувшего мнения «со стороны». Конечно, дядя Жора только частично может быть «заподозрен» в сказанном выше. А остальная «наполненность» – это, выражаясь образно, «дикая, больная страсть» с примесью нажитых пороков, странностей, «помутнений», что, по всей вероятности, возможно только с русским человеком. Поэт Василий Макеев назвал его однажды прокудным мужиком. Это уж точно!..

1

Мы выпили с ним по рюмашке рябиновой настойки, прозванной местными мужиками «колхозным коньяком». Дядя Жора грустно глянул на меня:

– В Елань ты приехал с казачьим смоляным чубом, а щас хоть бы один темный волосок уцелел – поседел ты сильно. Оно и понятно, не баловень судьбы – то кочки, то колдобины!

Он закурил «Приму», закашлялся, болезненно сморщился:

– Бросить бы эту гадость. Да при такой паскудной жизни… – Пожаловался: – Дочь пирожки не приносит.

Мне вспомнилось опубликованное им в райгазете стихотворение:

Дядя Жора снял кожаную фуражку (один головной убор на три сезона), ладонью провел по запотевшей лысине:

– В детстве я рос с двоюродным братом. Он был старше, слабоумный и на дню по нескольку раз колотил меня. И вот до чего довел! Как-то он поплыл на плоскодонке через пруд пригнать гусей домой. А я заранее в днище прорубил дырку, бросил на нее пучок травы. На середке в глубоком месте лодка наполнилась водой. Брат плавать не умел…

Заговорил об охоте:

– Дичи я перестрелял за свою жизнь бессчетно: зайцев, уток, гусей!

Я, угодливо подкладывая ему купленную колбасу, без всякой обиды произнес:

– А меня ни разу не угостил.

– Да, это так. Отбрехиваться не стану. Погляди мой огород. После дождя все растет (дождей не было недели три. – В. Р.). Вот у изгороди конопля цветет – будем покуривать! Ох, каб менты не докопались! Скажут, наркотики…

Походили. Вернулись во двор. Собака и кот смирно сидели возле табуретки, заменявшей нам стол для вина и закуски.

– Ага, обманул я вас!

С шиферной крыши гаража взял припрятанные от «братьев меньших» дольки колбасы.

Собака вечно голодная. Спрашиваю хозяина:

– Почему не кормишь ее?

– Пусть сама себе пропитание добывает. Вон в катухах мышей полно.

– Но ведь она не кот.

– Пусть приспосабливается.

Пришел Зотов. По найму стал копать огород. Часа через два закончил, дядя Жора осмотрел работу, дал оценку:

– Плохо вскопал, мелко. Хоть ты и художник, а… ладно, усаживайся на бревно, закуси.

– Меня уговаривать долго не надо!

Зотов своим большим ножом отхватывал от общего куска полоски и моментально заглатывал их. Хоть сало было и ржавое, но дядя Жора поспешил остановить оглоеда:

– Будя, будя! С лопатой бы так!..

Зотов, сыто рыгая, стал болтать о том, как бедра- стая Натали шла на свидание в лес к одному мужику, а попала к нему под вишни…

Дядя Жора недовольно загундосил:

– Дай же слово хозяину сказать!

– А вино ростокинское пьешь! – огрызнулся тот, сложил нож, бросил его в карман и затопал к калитке.

– Взъерепенился! А че я такого… Нехай проваливает! Демагог! Как и не подавился… Вот желудок! Как солдатский кирзовый сапог! Мне бы такой… А то бурчит… В уборную сбегаю!

Мне вспомнилось, как однажды, будучи в гостях в моей благоустроенной квартире, он попросился в туалет. Посидел. Вышел. И говорит: «Не могу в комнате… Я привык на огороде…»

2

Наступили в России грязные, безответственные времена, когда любой графоман при наличии средств мог выпустить свою ничтожную книжонку. Помню, дяде Жоре тоже загорелось… Надоедал, докучал, умолял меня. Поддавшись его уговорам, я пошел к мэру поселка, довольно скупому, имеющему профессионально-хроническую привычку от просителей отделываться бесконечными обещаниями. Дядю Жору я расписал, как поэта… Хоть в хрестоматию его! И подействовало! Деньги были перечислены в типографию.

«Шеф, не бросай меня!» – написал мне автограф дядя Жора на своей самодельной книжке.

У него скопилось множество рукописных рецензий областных поэтов. Все они отмечали отдельные удавшиеся метафоры, строчки, строфы. И ни одного полного, готового стихотворения. Но все эти профессионалы жили далеко. А я всегда рядом, на глазах. То и дело он докучал:

– Моя хорошая знакомая спрашивает меня: «Ты член Союза писателей?» А как я должен отвечать? Я же не буду брехать…

– Не бреши, – еле сдерживаясь от мата, сказал я. – А отвечай честно, как есть в реальности.

С улыбкой и в то же время с жалостью приходится наблюдать за «муками творчества» дяди Жоры. О, как ему хотелось выбиться в профессионалы и чтобы публиковаться не только в задрипанной районке… Он по-черному завидовал состоявшимся поэтам, тому, как они толково, складно пишут. Но Господь не дал таланта, а просто была «закоренелая» привычка рифмовать, без внутреннего усилия и сумасшедшей усталости. Сам дядя Жора чаще всего пропускал мимо своего внимания данный «пробел», не задумывался о святом предназначении, призвании. Это для него слишком сложно и непонятно. Как если бы ребенка оставить в лесных кущах и ждать его появления на опушке. Нет, не дождаться. Покружит среди деревьев, поплачет… Вот и все! Правда, дядя Жора не пал духом, не зажурился. Он продолжал… искал уловки. Одна из них: стихотворение Жигулина «подгоняет» под свою местность… И готово! Ну похуже, пожиже… Однако просматривался более менее терпимый уровень. Или «вгонял» в рифму миниатюру о природе Пришвина. Или «плакался» есенинским голосом…

– Собрал новую рукопись. Название никак не придумаю.

У меня как-то само собой выскочило:

– «Плетень»!

– А че… пойдет! Чудить так чудить!

– Ходил в редакцию к корректору, чтоб она ошибки исправила в стихах. Не взялась.

– А ты деньги ей предлагал?

– Постеснялся.

– Зашел в библиотеку. Там мне говорят: «До слез посмеялись над твоими стихами!» Вот невежи! Над чем же смеяться, когда в них трагедия о голодной житухе сельского поэта! Мешков десять у меня скопилось моих сочинений. Найму грузовик и отвезу их в местный краеведческий музей. Хоть сарай освобожу от них да кур заведу. Все польза…

Помолчал, кичливо-громко добавил:

– Авось когда-нибудь кто-нибудь откопает их, оценит. И поставят мне в центре поселка рядом с Ильичом – моим заклятым врагом – памятник!

У крыльца два подсолнуха. Дядя Жора подошел к ним, обнял тот, который четверти на три возвышался над ним шляпкой. Защебетал наигранно:

– Это моя любимая Танюша Брыксина. Ухаживаю за ней, поливаю, воробьев отгоняю!

Он прикоснулся рукой к жесткому листу второго подсолнуха:

– Здорово, Василий Степаныч! Он ростом пониже, зато семечки его покрупнее…

3

Они рады бы не встречаться. Да пользуются одной общественной колонкой. Столкнутся возле нее, окрысятся друг на друга, затеют перебранку. Е. С. орет: «Ты зачем ночью воду воруешь? Разве распоряжение начальства о запрете пользования водой для полива огорода тебя не касается?» Дядя Жора в долгу не остается, орет еще громче: «Я пенсионер, имею льготу!» – «Какую льготу? Кому-нибудь скажи, но не мне, юристу-адвокату!» – «Ты – падальщик и аферист! На людских бедах и несчастьях деньгу гребешь! Стрелять таких надо!» – «А ты придурок и стукач! Тебя же за доносы поощряют! Стараешься! Еще не дослужился до майора?»

К дяде Жоре домой шли разные люди. Одному отворял калитку, второго выпроваживал. Таков его метод общения. Охотник. Пенсионер. Шофер. Учитель. Предприниматель. Стихотворец. Со всеми по отдельности находил общий язык. Но далеко не все знали, что наиболее откровенные их высказывания, излияния, недовольства, адресованные ясно кому…

до мельчайших подробностей письменно или устно передавались в «органы». А за этим уж точно следовали кое для кого неожиданные неприятности. И невдомек, что подставил их «под монастырь» обаятельный, гостеприимный, разговорчивый собеседник-хозяин.

Слышу, шорох за дверью. Открываю. Дядя Жора, засовывает мой резиновый сапог в свою сумку, второй уже «затарен» (они стояли у порога). В оправдание прогундосил:

– Спрятать хотел. А стал бы ты искать… магарыч с тебя потребовал бы!

Как-то я обронил, что вот с моим членским билетом Союза журналистов СССР (еще при старой жизни) можно бесплатно ходить на концерты, футбольные матчи. И иметь еще кое-какие блага, удобства. Дядя Жора не помедлил «ловким движением руки» прикарманить «корочку».

Бывая у него в жарко натопленной избе, я снимал пиджак. Он услужливо брал его: «Повешу на твой гвоздь…» Это в передней – не на виду. А потом, придя домой, я обнаруживал карманы пустыми. Однажды я сумел «прокудного мужика» вывести на чистую воду. Сидим. Стишки читаем. Вино потягиваем. Я не без умысла попросил у него нож, чтобы открыть консервную банку. Он принес. Оказался – мой!

– Дядя Жора, одолжи на минутку расческу, а то кудри разлохматились!

Дает расческу – тоже моя! Потребовалась мне ручка. Дает ручку – без труда угадываю «кровную». В мое пребывание у него в разное время он тайком извлекал из карманов все содержимое. Даже носовые платочки.

Для него ничего не составляло в базарный день «прогуляться» по продуктовым рядам – что-то выпросить, что-то украсть. Домой возвращался с грязно- бурой полотняной сумкой (он ее называл кормилицей!), доверху набитой мясом, творогом, рыбой, яблоками. Без зазрения совести мог к кому-либо напроситься в гости, с порога скулил, что трое суток не ел и от слабости качает. Хозяева сажали его за стол.

Поражало до омерзения… Вот я с кем-то рассорился, разругался, разбежались по сторонам, как тут же дядя Жора сходится, сближается с тем человеком, завязывает дружбу, «активно» общается с ним. Будь это кто-то из пишущей братии или кто-то из любой другой среды. А с глазу на глаз со мной старик лебезил, льстил.

«Нередко у него дома собираются подзаборные алкаши, потаскухи. И он им, приободрившись самогоном, городит о тебе всякую чушь, что ты соришь деньгами, как заправский богач. Хреновая для тебя эта реклама, опасная, ведь те же путаны по своей бродяжной жизни связаны с отпетыми мерзавцами, готовыми и за десятку кого угодно отправить к праотцам. Обидно, что возведение тебя в ранг богача практически ничем не обосновано. Вся-то соль в твоей чистой любви к простолюдинам», – поделился своим мнением Е. С.

После нападения на меня двух вооруженных бандитов дядя Жора не показывался долгое время. Случайно встретились, он притворно затянул «заупокойную»:

– Да как же так?! Да кто ж они, эти паршивцы? Вот до чего дожились – в родном доме могут запросто укокошить! Я, Алексеич, теперича хожу с колотушкой, чтоб обороняться…

Для «наглядной убедительности» он потряс полотняной замызганной сумкой с тяжелым предметом. И продолжил «откровение»:

– А на меня тоже надысь сосед Хитрый… Сигарету мне дал взаймы, а я запамятовал. Он и накинулся! Правда, до потасовки, как у тебя, не дошло! Лишь поругались!

С нескрываемым сожалением пропел:

– Неопытные были… – и… выдал свое причастие к грабительскому мероприятию (дал наводку!): – Здорово ты их отделал, разукрасил! У тебя вон какие кулаки! Я и сам их боюсь!

Старый пакостник по-лисьи улыбнулся и «напомнил», что недурно бы «колхозного коньячка» пригубить…

4

…Голова и туловище дяди Жоры находились на верхней площадке крыльца, а голые раскоряченные ноги доставали до земли черными пятками и был на виду его пенис. Опорный столб запачкан кровью, видимо, он, уже смертельно раненный, цеплялся за него руками, намереваясь войти в избу. Лужа крови в воротцах и далее темно-бурые пятна на солончаково-твердой стежке, ведущей по картофельной ботве к раскидистой яблоне. В углу, в сумрачном терновнике отстраненно-весело, балалаечно линдикала неведомая птаха. Во дворе угадывались следы ночной борьбы: скрученные кулижки гусинки, у завалинки сломанный подсолнух, опрокинутый умывальник, рядом с ним топор. В чулане, в комнате разбросаны вещи, книги, рукописи.

В открытую калитку любопытные людишки, как на невидаль, таращились на полуобнаженного мертвого старика, о чем-то перешептывались, ухмылялись, пожимали плечами, качали головой. Милиционер, поставленный час назад при обнаружении трупа (почтальонка принесла пенсию, увидела окровавленного, бездыханно распростертого на крыльце хозяина, сообщила по 02) присматривать за порядком до появления следователя, топтался возле пустой собачьей будки, покуривал, не обращая внимания на зевак, не прогоняя толпу, пропуская мимо ушей обрывчатые смешки, фразы, будто выхваченные из похабного анекдота.

Ввиду того, что врач-судмедэксперт спился и не работал, покойника на медицинскую экспертизу отправили в соседний район. А привезли обратно только через двое суток. День клонился к ночи. Наглухо забитый крышкой гроб некоторое время постоял у двора. Потом его задвинули в кузов грузовика. Поехали. На кладбище без малейшей задержки опустили в могилу. Закопали проворно. Воткнули жиденький крест. Без надписи, кто похоронен, без указания года рождения и кончины. Мужик с тонкими усиками (под блатного певца Сукачева) плашмя лопатой похлопал по гребню холмика, озорно бросил:

– Теперь, дядя Жора, не будешь соблазнять молодых девочек! Отдыхай!

Все, кто присутствовал на погребальной церемонии (человек пятнадцать) рассмеялись. И в приподнятом настроении отправились в кафе на поминки.

После двух-трех стопок мужик с усиками (очевидно, ему подумалось, что коль его шутка на кладбище всем понравилась, можно продолжить в том же духе), не вставая с места, громко произнес:

– Отменные стихи! Отменные! Всю дорогу я читал его книжку, пока ехали до Жирновска!

На этот раз на его слова никто не среагировал, все были заняты поглощением горячих котлет с картофельным гарниром. Рядом с «Сукачевым» мужик постарше, попроще на вид, бесцеремонно ухватистой рабочей ладонью сгребал конфеты, печенье и совал в карман, басовито, как батюшка на клиросе, приговаривая:

– Эт можно… незазорно… Эт так и надо… Оставлять на столе негоже…

А больше никто и рта не раскрыл, дабы что-то в память об усопшем произнести. Слов ни у кого не находилось. На память пришли строки дяди Жоры:

Убийство произошло, как принято выражаться, на почве ревности.

Якобы парень застал свою возлюбленную в объятиях похотливого старика. Ворвался в избу, увидел их в постели. Началась возня, он с ножом, дед с топором… Молодая сила взяла верх… Парня арестовали, одели на него наручники. Началась всякая разбирательская канитель.

Греховодник в сырой земле. А грязные брызги – темной тучей! Свора частных адвокатов заклубилась, замогутилась. «Я буду бороться за честь дяди Жоры, – сказал мне В. М. – Только вы, поэты, должны для меня собрать по полторы тысячи рублей с каждого из вас». Я мысленно прикинул: в районе по меньшей мере… около двухсот стихотворцев. О-го-го какая солидная сумма вылупляется! Сосед дяди Жоры Е. С. запросил меньше. Его и наняли родственники покойника. Но, видимо, совесть одержала верх над скаредностью – «защищать» своего бывшего врага отказался. А друзья-приятели – ходоки?

Они молниеносно трусливо попрятались: моя хата с краю – ничего не знаю! Кто с ним пил самогон, лясы-балясы точил, кто, пользуясь его физической немощью, уводил улыбчивую, безотказную гостью в катух на солому, кто «боевой командой» с ним в окольных угодьях браконьерничал… все открестились – с дядей Жорой ничегошеньки не связывало.

Сказать, что дядя Жора хотел еще жить… Он фанатично был уверен, что проживет лет до девяноста, ссылаясь на долгожительство своей матери. Возможно, до той намеченной желанной черты и дотянул бы. В его избе (а была она под стать хозяину – замызганная, дурнопахнущая) икона отсутствовала – он ее после смерти матери зашвырнул на чердак. Это и ясно почему – чистой веры чуждался, не признавал Бога, а при упоминании о Нем старик начинал суматошно материться, плеваться, иногда падал на пол и корчился в припадке. О матери сильно не жалковал, лишь иногда на первых порах грустно повторял: «Теперь я, как одинокий волк».

Когда дядя Жора, смертельно поверженный, возлежал голый на крыльце, то бесстыжие бабы шепотком глаголили:

– Вон какой у деда!..

– Поэтому к нему и бежали молодые девки!

В беспечной праздности, развлечениях, утехах проходили его годы. Ему было 76 лет, но тропа местных блудниц самого низшего ранга к нему не взялась коростой. Они также шли, подворачивали на приветно зовущий оклик, на улыбчиво-масляный взор из окошка матерого развратника. В кругу захмелевших дружков он бахвалился:

– Ну что с ними поделаешь! Пытаю их: к старику-то претесь… А они: «Сверстники безденежные и в постели маломощные, так как алкаши и наркоманы».

Сам же сексуальные позиции не мыслил сдавать. При малейшем тревожном сигнале по поводу ослабления половой потенции спешил к урологу. Тот, ссылаясь на его немалые лета, с долей шутки советовал ему обратиться к психиатру, добавляя с удивленной улыбкой: «Нонешний мужик едва ли до пятидесяти «продержится в седле», а ты – молодцом!»

Еще он бахвалился:

– Большинство из девок, пройдя мою сексуальную школу, удачно вышли замуж за приличных парней и живут счастливо!

Однако это не так. Может, отдельные и пытались обзавестись семьей, но большинство были обречены… тюрьма, алкоголизм, венерические заболевания, ранняя смерть…

Больше остальных дяде Жоре нравилась рыжая путана. Он так и звал ее – Рыжая. Красивая, сговорчивая. Принимал ее всегда с неизменной охотой и радушием, не скупился на угощение, ласку, нежное обращение. Зачем рыжей юной красотке понадобился старик? У него она находила временный приют после бурных попоек и оргий среди сверстников. Отсыпалась. Залечивала синяки. Будучи уже опытной самкой, она не могла положительно не отметить превосходные качества старого мужчины – привлекали его необычное обхождение с нею, трогательные, ласковые слова, щекочущие касания пальцев, языка… этот негритянски-смуглый, налитый похотливой мужской тяжестью, невиданных размеров пенис.

Но в последнее время Рыжая перестала приходить – она полюбила парня. По-настоящему полюбила. И уже не хотела размениваться чувствами и телом. В том числе и с дядей Жорой. А он, скучая, тоскуя по ней, посвятил ей стих, захотел прочитать. Завлек в избу. Соблазнил, улестил… И… заплатил жизнью!

Закрыты створки окон избы. Закрыта калитка. Непривычная тишина. И в этой тишине на огороде в терновнике или на разлапистой яблоне, как и во все прошедшие дни, негромко поет безымянная птаха. Раньше и теперь никто ее не слушал.

Она и не нуждалась…