Читать книгу Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное - Виктор Ростокин - Страница 6

1

Каждый день эта девочка на чужих клумбах и грядках рвала цветы. Заметив ее, хозяева ругались, гнались за ней. А поймав, трепали за волосы, били. Но она через какое-то время снова залезала в палисады, заходила в общие дворы. Никто не мог толком объяснить странное поведение девочки. Мне захотелось докопаться до истины. Спросить ее прямо? Вряд ли чего добьешься… И тогда я решился на «мальчишеский поступок»: подглядеть, выследить…

Осторожно я шел за нею. Вот уже окраина селения. Мост. За мостом роща. Заросли. Затаившись за стволом липы, я наблюдал поразившую меня картину. Полянка вся была завалена увядшими… букетами. Девочка положила охапку свежих цветов, опустилась на колени. На ее щеках заблестели слезы. Вскоре она выпрямилась, огляделась. И направилась той же стежкой, по которой пришла сюда. В одном месте остановилась, задумчиво вглядевшись в стежку – в траве заметила посторонние следы (мои следы!).

…Вечером девочка пришла ко мне домой.

«Сейчас скажет, зачем за ней следил? Начнет стыдить: такой большой дядя, да еще стихи пишет! Ну и в том же духе!» – смущенно подумал я, совершенно не предполагая заранее, что ей ответить в свое оправдание. В эту минуту я откровенно пожалел: чего ради сунулся? Ну несмышленая еще, ветер в голове. И не цветы… так еще что-нибудь вытворяла бы. К примеру, палкой разбивала в окнах стекла или анонимными телефонными звонками в полночь тормошила спящих односельчан-пенсионеров. В таком переломном возрасте разве мы, ныне взрослые, лучше были? Разоряли птичьи гнезда, лазили по чужим садам, подглядывали, как голые женщины в Бузулуке купались. Разве от здравого смысла исходили наши поступки и действия?

– Дядя, мне можно сесть?

Я указал ей на кресло.

– Нет. Лучше на табуретку.

– Кофе будешь?

– Я кофе не люблю.

– Чай?

– От чая голова кружится.

– А калиновое варенье?

– Калиновое? Никогда не пробовала.

Она взяла ложку. И, глядя на нее, как в маленькое зеркальце, сказала:

– Это здорово, когда под твоим окном цветет куст калины! Ночью белые бутоны светятся…

Вдруг она часто заморгала ресницами, ее некрасивое лицо плаксиво сморщилось. Она захныкала:

– Никто меня не понимает, не жалеет! Только и знают, что орать и лупить! И ты с ними заодно! А я думала…

– Как ты догадалась, что я тебя выследил?

– Никак. Не твое дело.

– Успокойся.

– Я умереть хочу, мне надоело жить. Скучно. Муторно. Противно в школу ходить. Противно людей видеть.

– И меня? Я ведь тоже… Вон поперся за тобой, как последний сыщик-подлец.

– Это меня особо не волнует. Ты же все равно не разгадал мою тайну.

– Да, поляна… ворох умирающих цветов… Что же это значит?

– А ты не проболтаешься?

Девочка, прищурившись, внимательно посмотрела мне в глаза:

– Поклянись!

– Клянусь…

– Скажи: «Клянусь честью поэта!»

– Клянусь честью поэта!

– Теперь верю.

Она с кроткой детской удовлетворенностью вздрогнула всем худеньким телом, шумно вздохнула, весело приказала:

– Пообещал угостить калиновым вареньем… Тащи.

Я выставил на стол банку.

– Вот здорово!

Варенье было крутое. Она отколупнула кусочек, положила в рот:

– Слаще шоколада!

– Не стесняйся. Ешь вдоволь.

– Спасибо. Я наелась.

Она улыбалась. И теперь ее порозовевшие щеки, нежные губы, а особенно поголубевшие глаза были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею.

– Нравлюсь я тебе? Вижу, что нравлюсь. Я, правда, красивая?

– Тебе не идет хмуриться. Тогда ты похожа…

– На маленькую старушку.

– На зайчишку, которого потрепали за уши!

– Ох ты!

Она звонко рассмеялась. Тонким пальцем притронулась к банке:

– Можно еще ложечку?

– Да хоть десять!

– Ты прикольный! Простой! Все понимаешь в жизни!

– Все понимает только Бог. А я вот даже тебя…

– Опять допрос? Ну рву цветы, букеты складываю на поляне! Тебе это все известно.

– Не все…

Лицо ее вновь стало обозленным, похмурело, подурнело.

– Какое тебе дело до подробностей?

– Но ты пообещала раскрыть тайну…

– Пообещала. И передумала. Потому что…

Она резко одернула на худеньких коленях подол платья. Вскочила. Выбежала наружу. Ее физиономия мелькнула в проеме раскрытого окна.

– А я, между прочим, тебя обманула! Какого вкуса шоколад, я не знаю! Потому что никогда его не ела!

2

В «гордом одиночестве» брожу среди стеллажей, полок станичной библиотеки. Будто в предзимнем парке гуляю, когда все люди попрятались в квартирах от непогоды, а мне в самый раз – раздолье! Книги – на любой вкус! Меня нынче интересует религиозная философия. «Письма о христианской жизни. Поучения» Святителя Феофана Затворника, «Житие протопопа Аввакума»… Уже читал. Знаком. Беру другие, открываю, глазами пробегаю по строчкам, выхватываю тот или иной абзац, фразу. Пытаюсь вникнуть в содержание. И вдруг… что это? Как ведь порою случается, листаешь вот так и неожиданно взором натыкаешься на неведомо кем позабытое письмо, кленовый лист, конфетный фантик, спрессованные хлебные крошки, засохшую муху. На этот раз на меня пахнуло остро-усыпляющим запахом валерьянки. Кто-то читал том и, наверное, так разволновался, что был вынужден срочно принять лекарство. А книга «Лествица, возводящая на небо», страница 467: «…оскудение надежды есть истребление любви…», «…любовь – виновница чудотворений: любовь – бездна осиянная; любовь – источник огня в сердце, который чем более истекает, тем более распаляет жаждущего…»

Почему-то я сразу уверился в том, что это была женщина. Лет сорока пяти. Вдумчивая. Верующая. Любит Блока. И сама пишет стихи. Я спросил у библиотекарши. Она без особого труда, не заглядывая в картотеку, назвала:

– Анастасия Несчастная.

Сказала, где живет. И с некоторою затаенной сдержанностью спросила:

– А зачем она вам?

– Просто так. Из любопытства. Ведь «ца» – не развлекательный роман, не всяк способен осознать.

Я шел и рассеянно гадал: «Глухой переулок… а почему Глухой, а не Ясный? Или Луговой? И почему Несчастная, а не, положим, Удачливая? Везучая? И, собственно, зачем я к ней иду? Чтобы узнать… А что узнать? Ну, скажет, читала… обожгли сердце строчки… Обожгли сердце… А предтеча тому? "Судьбы крутые повороты"?..»

Я так размышлял, а ноги все шли и шли. Словно какая-то свыше сила влекла. Вот и он, Глухой переулок. Узкий. Затененный кленами, тополями, сиренью. Тихо, душно. У калитки я замер: как встретит?

Посчитает полоумным? И прогонит вон? Повернуть назад? Чего ради…

Калитка отворилась.

– Проходи…

Анастасия Несчастная. Грубоватые мужские очертания лица, широкая в плечах, басовитый голос. – Я ненадолго. Можно на скамейке у палисадника?

Мы присели. Анастасия повернулась ко мне:

– У тебя курево есть?

Я некурящий. Но не хотел ей говорить об этом. Для отвода глаз полапал по пустым карманам.

Она усмехнулась:

– У тебя пальцы не желтые.

Сходила в избу. Вернулась с зажженной самокруткой:

– Сама выращиваю табак.

Едкий дым обволок нас, зазастил и без того сумеречный свет. Я не знал, с чего начать. А Анастасия молча курила. Глубоко вздыхала. Будто меня совсем не было рядом или я ей в доску знаком, что можно вот так преспокойно фамильярничать.

– Обожаю махряк. За его лютую злость. Проникает… Видишь ли, глубоко в душе оседает всякая дрянь. И оттуда ее ничем не вышибешь. И ежели так оставить, то потом, как раковая опухоль…

Из калитки вышел рослый пес. Он встал на задние лапы, а передними упружисто, будто отталкивая меня, уперся в мою грудь. Бойцовски откинув назад голову, нервно вздрогнул. Но зарычать не успел, хозяйка ударила его по морде:

– Максим, вали отсюда! Тоже мне…

Кобель, обидчиво фыркнув, скрылся во дворе.

– Тоже мне, выказывает ревность.

Анастасия закрутила еще цигарку. Кажется, дымом наполнился весь проулок.

– А я ждала тебя.

– Библиотекарша сказала?

– Интуиция. Ты же писатель… А кто они, писатели? Люди от разума. То есть собирают всякую всячину, а потом посредством пера выставляют на всеобщее обозрение. Беззастенчиво. Всеядно. Совершенно не задумываясь о последствиях. А лишь бы утвердиться в своем «художестве» и огрести гонорар. Разве не так? Нынче получила районку, вот она, еще не успела искурить. Под рубрикой «Сенсация» заметка: «На столбе у дороги аисты устроили свое семейное гнездо. Уверена, что редкие для наших краев птицы никого не оставили равнодушными. Прилетела пара и в этом году. Один аист высиживал птенцов, другой кормил подругу.

А теперь на гнезде одиноко сидит птица. Друг ее погиб… Одни люди говорят, что дети стали бросать в него палки и камни, он взлетел и запутался в проводах проходящей линии. Нашли его под проводами мертвым. Другие говорят, что аист сам попал в провода и его убило током. Но жители села были в шоке».

А я в шоке от этакой галиматьи! Ужасный каламбур, косноязычие, нелепость! Эта неуместная рубрика! И весь белый свет знает, что аиста угробили дети участкового милиционера, а корреспондентша темнит. Вот и ты… Ну как тут пропустить мимо внимания такого потенциально отрицательного прототипа, каким являюсь я? Любопытнейший сюжет: баба спит с кобелем! Да, сплю… А с кем же еще? Коль мужики за версту обегают такую образину!

Я хотел возразить, что мудрая природа все пред- учла, что ею никто не обделен, а просто надо терпеливо ждать, искать своего нареченного…

– Да был он уже… – встряла Анастасия. – Прожили вместе два года, и он сбежал к другой. Назвал причину: детей я не рожаю. Но это не так. Свекровь меня уважала и из дома не проводила. А сына осуждала. Со свекровью мы за станицей собирали разные травы и цветы. Из них она делала отвар и давала мне пить. Не знаю, с этого или ни с этого, но я родила ребенка – зачат он был еще с мужем. Да только он не вернулся. Зачем же ему красивую женщину менять на уродину? Я все понимала. И обиды на него не держала. И поныне не держу. Судьба распорядилась… Сейчас у него трое детей, и он по-настоящему счастлив. А бедная добрая свекровь скончалась в тот день, когда моя дочка появилась на свет. Может, от радости старое сердце не выдержало… Царствие ей небесное!

Я слушал Анастасию и мысленно повторял некогда волновавшие ее строки из «Лествицы». Да, ее слезы, ее печаль были искренни и святы. Очевидно, она любит Блока и сама сочиняет… Но чтобы все как-то связать… концы не сходились… чего-то не хватало…

Проскрипела калитка… Я поднял взор. И удивленно ахнул!

– Опять ты? Зачем пришел? – спросила меня девочка. Та девочка, которая обрывала чужие цветы и хоронила их на поляне.

– Случайно…

– Ври больше!

– Дочка, не дерзи… Вы, чай, знакомы?

– Он следил за мной… Пришел узнать мою тайну? Не узнаешь! Я ее и в могилу с собой унесу!

Ее лицо неприятно гримасничало, морщилось… В щель между кривыми досками изгороди настороженно подсматривал пес – глаза его были налиты кровью. Если бы его не удерживал поводок, то он уж точно разорвал бы меня в клочья.