Читать книгу Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное - Виктор Ростокин - Страница 9
Рассказы
Очерки
Тихоня
Оглавление1
– Сынок, все сидишь да сидишь дома! Сходил бы куда…
– Неохота.
Мать чаплей растолкала, распушила в пригрубке кизяки, чтобы горели спорней, жарче.
– Невесту себе подыскал бы. Вон Зоя…
– Не нужны они мне!
– Да как же так? Ты вьюноша! Пора бы!
– Не мешай!
Тихон ходил туда-сюда по избе и вполголоса бормотал:
– Я – красивый! Я – мужественный! Я – смелый! Солнце и воздух, вы – во мне, а я – в вас!
«Неказистый зародился. Вот и стесняется девчат», – жалостливо вздохнула мать. И это так: не в меру был Тихон робок. Отчего безмолвно страдал. Вечерами отсиживался в четырех стенах. В скучном своем уединении в журнале вычитал советы по закаливанию воли внушением. Начал тренироваться. Утром и вечером бубнил под нос: «Я – красивый! Я – мужественный!..» Мать взирала на него и с опаской думала: «Аль с головой у него че-то неладное?»
Тихон глубоко вдохнул воздух и повел широко руками – как бы обнял весь мир. Прилег на скамейку, расслабился.
Мать из чулана втолкнула козу, стала щипать с нее пух.
Тихон вдруг вскочил и громко рявкнул:
– Мать, я иду в клуб!
Накинул на себя цигейковый полушубок и опрометью ринулся в морозную ночную холодень.
– Мне теперь и сам черт не брат! Я – мужественный! Я – красивый! – хорохорился он, валенками пиная гребни свежих сугробов.
Весело светил месяц. Над крышами цветущим садом – дымы.
Из открытых клубных дверей водопадом вырывался пар.
«Щас разыщу Зою!»
Именно она ему очень нравилась: вся из себя фигуристая! Конечно, знает себе цену – гордячка!
«Ничего, обломаю! Я – смелый!»
Он взбежал по льдистым порожкам, шапкой обмел от снега валенки. Яркий свет плеснулся в глаза! Сердце захолонуло! Окаменело! А через секунду бешено заколотилось!
Надо подождать, обвыкнуться.
Отступил в тенечек коридора. Потом вниз – с крыльца. На улицу. Недавно разбитые им сугробы казались темными разрытыми могилами.
– Аль клуб на замке? – спросила мать так скоро возвернувшегося Тихона.
– Расхотел. Скучно там.
– Сядь повечеряй. Тыква в духовке.
– Не хочу.
– Опять шляться по избе будешь?
Тихон досадливо махнул рукой, залез на печь.
Спал минут двадцать. Проснулся бодрым, веселым.
– Мать, пышку с бараньим салом испекла?
– Дак тесто ишо не замесила.
– Че ж, мне голодным идти на работу?
– На какую работу? Ты не пужай меня…
– Фу, черт, а я подумал, что утро уже!
Он опять оделся.
– Аль понос у тебя? Мыкаешься…
Тихон вихрем помчался напролом, снежным бездорожьем. В клуб ворвался. И горящими глазами в гуще танцующих выискал Зою. Метнулся к ней.
Схватил.
– Тпру, тихоня! Че тебе надо?
– Я теперь не тихоня! Все!
– Ну, значит, пьяный!
– Ты мне, Зоя… я хочу тебя поцеловать!
Притянул. Поцеловал.
– Ах ты, нахал противный! – вскричала девушка и крепко ожгла его оплеухой.
2
Тихон сзади обхватил Зою за талию, крепко держал ее, щерился редкими зубами:
– Сашка, иди пощупай у Зойки сиськи! Ты честно заработал!
Саша несколько раз приносил в фуражке яйца из курятника на сеновал. По приказу старшего брата.
– Не бойся, Саш! Зоя не осерчает!
Саша, покраснев от смущения, кубарем скатился по лестнице на кизячную кладку, она разрушилась!
– Салага! Ему добра желаешь!
– Мальчишку в краску вогнал! Бессовестный!
– Нехай приучается!
Зоя ворохнулась на сене круглым налитым телом, руки Тихона как бы обессиленно опали.
– Искупаться бы в Бузулуке.
– Согласен! А на тот берег переплывем на травку?
– Че, и туда Саша будет тебе сырые яйца таскать для поддержания тонуса?
– Могу и без них.
Буквально за весну-лето Тихон из нерешительного, меланхоличного юнца превратился в безудержного, неукротимого, ненасытного бедолагу- ловеласа. Он возглавил шайку станичных ребят. Вечерними сутемками вылавливали девчат и на общем дворе среди арб, повозок или в садовых зарослях лишали их девственности.
Долго не удавалось обломать Зою. Всякий раз она вырывалась и убегала. Но Тихон заманил ее в свой сад «отведать анисовых яблок»…
Тихон напряг на руке мускулы:
– Зоя, глянь, какие большие!
– Как у кролика!
Он с потаенной хитрецой прижмурил глаз.
– Все равно я сильный!
Прошлую ночь провел в соседнем хуторе. Ох и провел! С училкой… Ни минуты спать не дала. На зорьке еле дотащился до станицы, дополз до крайней избы, попросил у бабушки хлебца: «А то до дома не дойду!»
– Все я знаю. Лариска мне нынче рассказала.
– Где ты ее видела?
– Приезжала в сельсовет.
– Ну, дальше?
– Дальше… Лариска ушла в школу. Отменила свои уроки – хотелось позоревать с молодым парнем, то есть с тобой. Пришла домой.
Глянула, а тебя в кровати нет. Подумала: аль по нужде вышел на баз. Что-то послышалось из горницы. Она – туда… Дальше рассказывать?
– Не надо.
– Нет уж, слушай! Тут она тебя и застукала лежавшего в обнимку с ее малолетней дочкой. Ты начал отбрехиваться: Иринке страшно стало одной… Вот какой ты! Как бугай племенной! Всех подряд кроешь! А был тихоня тихоней!
– Если б ты тот раз в клубе не влепила мне пощечину… Тогда мою эту самую робость как рукой сняло!
– Да уж дюже! А поглядеть – сморчок!
– В сучок попер!
– Оно и верно, в сучок!
3
В армию Тихона не взяли, так как мочился в постели.
Мать и он белили избу. Снаружи. Во двор вошла Вера Игнатова. С наслаждением потянула носом.
– Люблю, когда свежей побелкой пахнет!
– Может, ты ишо чего хочешь? – ощерился редкими зубами Тихон, оценивающим взглядом окидывая дебелую, ядреную жалмерку. (Муж какой уж год в тюрьме – украл и пропил колхозную свинью.)
– Мать постыдился бы! Болтаешь…
– Дело житейское! Сама природа зовет! И тебе бы…
– Меня не касайся, ладно?
Вера попросила, чтобы остатки белил Тихон потом принес ей домой.
– Подчепурить хочу горницу!
Белил осталось полведра. Тихон сбросил с головы забрызганную газетную шапчонку. Умылся. А на уме Вера – толстенькая, румяная!
В избе Веры чисто, уютно. Пахло ушником.
– Поужинаешь со мной?
– Ды не откажусь.
Съели курицу, чугун ушника горячего.
– Фу! Пузо щас лопнет! Обкормила ты меня!
Тихон развалился на койке:
– Иди ко мне, Верунь!
– Э-э, насчет этого… самого… и не думай! У меня муж… строго наказал…
– На замок примкнул?
– На замок.
– Эт я запросто… Сколько их взломал своим ломиком! Гы-гы!
– Я тебе сурьезно говорю… Полезешь – придушу!
– Придушишь? Поглядим! Мне даже ресно!
Тихон пружинисто вскочил. Подхватил Веру на руки. Она довольно рассмеялась:
– Гля, какой сильный! А на вид – замухрышка!
– Ты мое главное достоинство не знаешь! А как узнаешь…
– То не отлипну от тебя?
– Ага!
Тихон упал с ней на перину, впился в ее губы… как бы заxлебнулся – азартно засопел, застонал, все глубже погружаясь, по его же выражению, в теплое женское урочище…
Как никогда постарался! Оно ведь и бабу хотелось уважить – наголодалась! И силушку мужскую показать – в грязь лицом не ударить! «Теперича надолго ей…» Сам мгновенно заснул. Но уже вскоре Вера его растолкала, ласково прошептала на ухо:
– Миленький, сделай еще так же!
«Ненасытная! Изнасилует!..»
– Куда же ты? Че вскочил?
– В уборную схожу. Живот схватило!
– Поскорей вертайся, милок, на перинку!
Тихон огородами спешно подался домой, то и дело усмехаясь, то ли с горечью, то ли весело. То ль над собой, то ль над Веркой.
4
Саша жил в Волгограде, работал на заводе. Когда у него с женой родилась дочка, письмом вызвал мать, чтобы приехала нянчить внучку.
– Надо ехать, помочь. А ты, сынок, как же тут один?
– Проживу. Не горься.
Тихон проводил мать на поезд. В зале ожидания стал ждать автобуса. В углу в коляске сидел инвалид. Просил подаяние. Но мало кто ему давал. А он все играл и играл на старой хромке. И в мутную глубину вокзала текли, струились свежие, чистые звуки музыки.
С ведром и шваброй вошла уборщица. Угрюмо объявила:
– Санчас!
– А что нам делать? – растерянно спохватилась молодка с дюжиной сумок, пакетов, узелков.
– Да хучь зарядку!
Уборщица стала мыть полы, обильно смачивая их водой, отчего воздух промозгло похолодел. Чемоданы, сумки она с грохотом передвигала с места на место, толкая их сапожищем. Ворчала:
– Понапихались тут! Все куда-то едут, едут! Не сидится людям дома! – Шумно выжала тряпку: – Телехфон сломали, подоконники исписали, порезали…
Тяжело глянула на инвалида:
– А ты че тута рыпишь? Тебе пензии не хватает?!
Уборщица наконец помыла полы и ушла. И было примолкнувший народец вновь загомонил.
– Невестку-то я как любила! Как малое дитя, купала в ванной, блинами с медом кормила. А она намедни вот как обошлась: приводит незнакомую женщину и говорит: «Это моя новая свекровь».
Кто-то, подстраиваясь под Хазанова, поведал, как один ловкий папаша с красавцем-сыном ходил по богатым семьям, у кого были дочери на выданье. Якобы сватались. А после обильного угощения бесследно исчезали.
Тихон, слушая все это, подумал, что и он сам мог бы кое-что рассказать. Прошлым летом по туристической путевке приехал в Волгоград. И так увлеченно засматривался на ножки женщин, что не заметил, как отбился от своей группы. Разинув рот, блуждал по Аллее Героев. Тут к нему вежливо напросилась на «приятное общение в чудесный вечер» Олимпиада Вольдемаровна – таковой она представилась с доброй, милой улыбкой. И дополнила о себе:
– Профессорша. Читаю в институте лекции.
«Не абы кто!» – с гордостью подумал Тихон, в скором времени надеясь разыскать земляков из группы и похвастаться им своим знакомством.
Погуляли. От Вечного огня – до Волги. От Волги – до Вечного огня.
– А я поблизости живу. Вон мои окна. Зайдем на чашечку кофе?
От приглашения Тихон не отказался.
Квартира была богатая. Радужная. И был тут Эдик. В ушах у него красовались сережки. «Как у женщины!» – усмехнулся Тихон.
И потом еще многому он удивлялся. Неожиданно исчезла сама хозяйка. Эдик вилял бедрами, кокетничал, улыбался накрашенными губами. А кофе вроде бы и не кофе… Потому что с каждым глотком все сильнее кружилась голова, явь перед взором уплывала, растворялась…
Очнулся Тихон утром в пахнущей духами постели. Голый. Рядом спал Эдик. Тоже голый. Молочно- белый, гладкий.
Молодка со множеством узлов тоже ехала в станицу. Тихон помог ей занести вещи в автобус. Пригляделся – смазливенькая. Скорее всего, чувашка. Поболтал с ней. Едет устраиваться работать на ферме. – А где же ты жить будешь? Хочешь, у меня?
Она поглядела на него смелым, веселым взглядом.
Когда вошли в избу, Тихон сказал:
– Давай вначале закусим, а потом…
– Лучше наоборот…
– Какая молодчина! – обрадовался он. Согрел ведро воды, тщательно выкупал чувашку, побрызгал ее одеколоном. Подхватил в охапку. У кровати чувашка заегозила:
– Заплати!
– Ты – проститутка?
– Заплати!
Тихону еще ни разу не доводилось, чтоб за деньги… чтоб вот так запросто раздавать. Но, не желая сорвать «мероприятие», дал ей десятку. Она тотчас услужливо:
– Как тебе лучше? Я по-всякому смогу…
– Ложись на спину.
– А-а, по-деревенски!..
Так Тихону было легче вытащить из-под подушки спрятанные чувашкой деньги. Что он и сделал. Потом она искала их, всю постель перетряхнула, из подушек на пол пух вывалила – рылась в нем. В конце концов Тихону надоело на это смотреть. Он избил ее и со всем скарбом выгнал за ворота.
5
– Давай сойдемся без свадьбы и будем жить?
– Согласна.
– И давай без ревности.
– Как так?
– Ну ты захотела с каким мужиком переспать – пожалуйста! Я захотел с какой бабой… тоже без препятствий. А состаримся, сядем на колодке… Есть что вспомнить!
– Как в Америке, что ль? У них там в моде «свободная любовь».
– А мы чем хуже?
– Да. Какой же ты… Ну, ладно. Я согласна. Попробуем так.
Месяца через три Тихон понял, что Зоя его обставила по всем статьям: с каждым вторым мужиком в станице переспала. А он только с тремя бабами. Затужил:
– Зря я все это затеял!
– А ты думал… – Зоя картинно качнула перед зеркалом бедрами. – Слаб ты, слаб!
– Я слаб? Скажи кому-нибудь…
– З-замухрышка! Сморчок!
Зоя схватила с плиты кастрюлю с кипятком и плеснула ему ниже пуза (стоял он в одних трусах).
– А-а-а! Ой! Сука, че ты?! Ой, больно! Ой, не могу!
Тихон скрючился. Стонал:
– Позови фельдшера! Умираю!
– Сдохни, падаль!
– За что?!
– Помнишь, насиловал меня? – Зоя хлопнула дверью.
– Сука! Паразитка!
Тихон, почти теряя самообладание от неимоверной боли, выскочил на улицу и опрометью побежал. До больницы далеко. Влетел в роддом:
– Девчата, спасите! Погибаю!
6
– Душенька, лапочка, слышишь, это я… Не угадываешь?
Мужик стучал в дверь несильно, негромко, мол, вот какой я воспитанный, вежливый кавалер!
– Открой, милочка! Я тебе цветочек дам!
Со свистом вдохнул носом аромат сиреневой веточки, сломанной в чужом палисаднике.
– А пахнет… закачаешься!
Стучал костяшками пальцев. Получалась этакая завораживающая, музыкальная дробь. Для услады слуха женщины, для ее обольщения. Да отчего-то не открывала она.
– Эх, пожалеешь!
Мужик положил на порожек сирень. За калиткой, блестя плешиной, поклонился в сторону безмолвно-темных окон. Потоптался. И одиноко побрел, вглубь поздней улицы, шепелявя беззубым ртом:
– Я красивый… я мужественный…
