Читать книгу Житомир-Sur-Mer. Паломничество Негодяя - Владимир Д. Дьяченко - Страница 13

Место, где Литера меня ждала, потом пыталась найти, а потом снова ждала, я отыскал на автопилоте. Или по запаху. Или по флюидам. Или просто долго бродил по коридорам наудачу. Она сообщила мне, что я в ее распоряжении. И она поведет меня в гостиницу. Потом вместе с Балериной на ее машине поедем на пляж. Вода прохладная, но… Но там все равно классно.

Солнечный день. Солнечный город. Просторные приморские улицы. Свежее дыхание близкого моря и надвигающегося мая.

– Немцы наступали оттуда, – размахивает руками Литера. Она любит свой город. Ее интересует его история. В сорок первом Житомир встретил немцев как освободителей. Цветами, салом и песнями. Но немцы не разочаровали скептиков. И довольно быстро. Уже через месяц, когда витавший в воздухе аромат приветственного сала был все еще аппетитен и свеж, состоялись первые массовые казни евреев на центральной площади.

– Вот здесь, – она топнула ногой. – Прямо над лабиринтом.

Литера смотрит на меня. Какое впечатление произвел ее рассказ? Я молчу. Удручающее. Честно.

– А как встречали Красную армию?

Литера улыбается. Как-то совсем не весело.

– Советскую армию встречали только цветами.

– Почему?

– Всех, кто знал песни, фашисты убили. А все сало съели.

Литера. Такой рассказ требует молчания. Хотя бы минуты. Уместила всю военную историю города в десять строк. Не зря много читает. Я вспоминаю, что мне надо бы купить новую рубашку. Литера знает один магазин. Тут, рядом. Повисает еще один вопрос, на который ответа не существует. Почему я без багажа? Украли? Тогда какого черта не ищешь? Я выбрал другое оправдание. Объяснил: лучший багаж – бумажник набитый деньгами. Литера соглашается. Просто, убедительно. Стиль путешествий современного мужчины. Расправленные плечи, поднятая голова, взгляд подрезает верхушки чужих голов. Мелькает: надо самому реально взять эту идею на вооружение. И противоположное: вот только куда ты собрался ехать?! Никуда. Никогда. Будь, Нижний Житомир, моей второй родиной. Не откажи.

Мы проходим мимо магазина игрушек, мимо стоящих на улице столиков кафе, мимо аптеки, автомагазина, небольшого круглосуточного гастронома и спускаемся по ступеням в полуподвал под вывеской «Бутик». Хотя уровень пола заметно ниже тротуара, помещение выглядит светлым из-за высоких потолков и окон и окраски стен. Длинные вешалки на колесах расставлены в динамичном полупорядке. Который можно на два счета сделать хаосом и так же легко собрать в полный порядок.

Так же уверенно и быстро, как она листает страницы книг, Литера листает плечики на мобильных вешалках. Она выбирает для меня рубашку. По своему вкусу. По моей просьбе. Останавливается на однотонной бледно-голубой с тонкой асимметричной полосой орнамента. Литера поправляет ее на мне, когда я выхожу из примерочной.

– Вам нравится? – спрашиваем мы друг друга синхронно и в унисон. Двойное пересечение изречений сближает и вызывает зеркальные улыбки. Нам нравится.

С моей рубашкой в руках она направляется к кассе. Мы проходим мимо ряда разноцветных комбинезонов тонкой летней ткани. Я останавливаю ее. Впервые даю понять, что ее облачение не так уж ласкает взор. Разворачиваю ряд комбинезонов во фронт. Она должна что-нибудь выбрать. Конечно, надо примерить. Литера скрывается за занавеской.

Нет, ходить с любимой женщиной по магазинам – не наказание. И не бремя. Выбирать для нее одежду – наслаждение. Предвкушение. Прелюдия прелюдий. Я представляю…

В нескромном бутике она меряет облегающий комбинезон. Облегающий ее плотно и разноцветно. Рассматривает себя в зеркале почти с таким же удовольствием, с каким я рассматриваю ее. Когда моя женщина примеряет что-то новое, ей важно мое мнение. Причем искреннее. Потому что, когда мне реально нравится то, что она надела, я не в силах этого скрыть. Как, наверное, любой мужчина. А если моя одежда все-таки это скрывает, то женщине достаточно подойти к своему мужчине вплотную, чтобы ощутить его реальное отношение к ней в этом наряде легким, как бы случайным касанием тыльной стороной ладони или любой частью своего тела. Ей сразу станет ясно, насколько этот наряд хорош. Если нет, то это не ее мужчина.

Литера появляется из распахнутых штор примерочной кабинки. Вертится перед зеркалом направо-налево. Выбранный комбинезон облегает ее так же плотно, как в моей фантазии. И также разноцветно. Она рассматривает себя в зеркале с удовольствием. С каким рассматриваю ее и я.

– Если вам нравится, я его возьму, – произносит.

«Если он тебе нравится, – думаю, – я возьму его сам».

И тот же я, только в шкуре и с дубиной в руке: «Возьму его вместе с тобой. Прямо в нем». Древний пещерный зов.

– Ну как? – повторяет она вопрос. Сбрасываю шкуру, накидываю фрак, цилиндр, штиблеты. И бабочку. И долбанная трость в руках вместо дубины! Встаю рядом с ней перед зеркалом. Наши с ней отражения вместе ждут моего ответа. У меня нет слов, и я честно признаюсь:

– Нет слов.

Писатель… Мог бы сказать цветистее.

Беру девушку за плечи, поворачиваю к себе. Намерение – отечески поцеловать в лоб. Но все вдруг меняется. В моих руках юное, вызывающе доверчивое, по-взрослому расслабленное женское тело. Сознание растворяется в ощущениях, и я чувствую, как вот-вот ко мне прильнет тонкая, едва осязаемая поверхность туго натянутого на ее кожу летнего комбинезона. Тела сложатся в пазл. Даже ее руки найдут свои впадины на моей спине. Поцелуй окажется естественным продолжением этой тривиальной ласки, начавшейся без мыслей о продолжении.

– Беру, – говорит она шепотом. Тихое, осторожное приглашение. Согласие. Прощение будущего греха. Индульгенция, визированная юной самкой чужого племени. И ее ладошки на моих впадинах робко-робко тянут меня к себе.

– Берем, – подтверждаю. И отстраняюсь, сам не знаю по какой причине, без поцелуя. Как будто крепостной ров между нами. Как будто твердь разверзлась и берега раздвинулись. И теперь нам обоим есть как будто, о чем задуматься. Но только не ей. Отвергнутая, обиженная, испуганная не оправдавшимся страхом, она отворачивается, куда-то шагает, останавливается, заводит руку высоко за спину и тянет молнию комбинезона далеко вниз.

– Что случилось? – вопрос дурнее дурацкого. Тупее только было бы сказать «не волнуйся». А еще тупей «успокойся». Иногда Бог меня милует. Частично. Литера торопливо стягивает с плеч комбинезон, забыв, что под ним только она сама в своей собственной коже. Крепко беру за плечи. Осторожно дышу в затылок, в волосы. Наконец-то – вот урод – целую. Все хорошо. Все хорошо.

– Не берем, – говорит она, обернувшись. Глаза. – Мне не нравится. – Глаза. Киваю. Глаза. Не нравится… А из дальнего космоса летят стрелы и лучи бластеров. Боги других галактик шлют и шлют мне проклятия. Они-то знают, чего я достоин.

С ворохом одежды Литера скрывается за шторой примерочной кабины. На спине, под обнаженным плечом вижу татуировку. Ангел. Ангел со сломанным крылом. Современный, в брюках и кашне на шее. С длинными волосами, подстриженными а ля гарсон. Одно крыло, гордо прорвав модное пальто, реет высоко над левым ухом, а второе, реально переломанное пополам, свисает перьями сбоку. Ангел не самолет, на одном моторе не полетит. Да и Ангел ли он без крыла? Интересно, какую судьбу уготовил Господь для тяжело травмированных ангелов, не способных более исполнять свои обязанности? Создал для них специальный пенсионный фонд? Или ограничился богадельней где-нибудь на задворках рая? Если так, то почему же посетивший рай Данте ни словом не упомянул о таком замечательном начинании Всевышнего? По-видимому, объяснение лишь одно. Таких ангелов Бог сбрасывал вниз, на землю, в связи с дальнейшей ненадобностью. И Люцифер был не провинившийся ангел, как записано в божьих книгах, а всего лишь ангел, утративший профпригодность. Его-то Данте наверняка приметил в аду, вот только не обратил на него внимания. Подумаешь, торчит сломанное крыло за спиной, кого в аду удивишь своими травмами?!