Читать книгу Житомир-Sur-Mer. Паломничество Негодяя - Владимир Д. Дьяченко - Страница 6

Я сидел в пустом кафе пустого зала прилетов, удобно подпирал стену и, разглядывая ряды идеально чистых бокалов на потолке, думал о том, как лихо преодолел первый барьер на пути своего бегства от самого себя. Как будто дверь глухой черной камеры, куда я сам себя поместил, чуть приоткрылась. На ее черный пол упала полоска света, и чернота приобрела более светлый оттенок. Мысли вслед за ней раскрасились серой радугой оптимизма. Не поспешил ли я?! Гибель во время аварии не такая уж частая штука. Тот человек на асфальте вполне мог выжить.

Вспомнил, как в плоскости зеркала беспорядочно мелькали его руки. И ноги. Нет, они не были руками-ногами живого. Хотя чудеса случаются. Да, их не бывает, но они случаются. Когда с тобой происходило чудо в последний раз? Чудо рождения. Вот, кажется, и все! А тяжелый исход возможен. Самый тяжелый. И это не будет чудом. А значит, как только я вернусь, наверняка сразу попаду совсем не туда, куда мне хочется. Куда мне так хочется… Какое же чувство заставляет меня сидеть здесь? В аэропорту чужого города? Ждать чужих мне людей? И так уверенно полагаться на благосклонность или на разгильдяйство чужой мне страны?

Люди едут в дальние страны по разным причинам. Я – потому что трус. Потому что надеюсь, что на чужой земле мне простится грех, совершенный на земле родной. А если не простится, то расстояние уменьшит вину, или чувство вины, или чувство, которое не даст мне спокойно заснуть в родной постели. Так может, я и не трус вовсе, а самый обычный подлец? Хочу уйти от наказания, которое заслужил?! Или совсем наоборот – я взвинтил ставки и принял на себя всю ответственность за последствия своего спорного и неоднозначного решения! Тогда я и не подлец вовсе. А кто? В ожидании рождения в голове подходящего топонима я позволил своей личности раздвоиться.

– Молчать, сука! Сопли собрал! Еще хрюкнешь – сожрать заставлю! Завтра в нэте точняк инфу повесят о той аварии. И сразу все просечешь! А до тех пор сиди тихо в этой дыре, где тебя никто не ждал. И на все забей. Будь сложнее, и ничьи щупальца к тебе не потянутся.

Смешно, но эта убогая имитация принятого решения успокоила. Возвела хрупкий мост через растревоженное сознание. Сколько людей уже на этом мосту?! Жена Ноя, стюардесса, зеленые озера со своей начальницей. И даже два государства. В ожидании посланного за мной следующего персонажа я заснул. Мне снились медведи на берегу реки.

Когда я проснулся, зал был полон. Люди туда-сюда. Пытался угадать, кто из них гонец по мою душу, но вдруг голос диктора. Призывающего меня к справочной стойке. Я двинулся медленно, с намерением первым увидеть того, кто меня поджидает, чтобы составить о нем мнение и надеть подходящую маску общения до того, как это сделает он.

Невысокий спортивный мужик, руки в карманах, уверенно прошел мимо меня. Парень в кепке и ключами в руке тоже. Пять шагов до справочной стойки. Когда я почувствовал, что меня пасут. Обернулся. Черная куртка, черные, похожие на берцы, ботинки. Хвост, сотворенный из темных прямых волос, намеренно сдвинут на бок, лежит мимо плеча. Между ботинками и курткой воздушное, чуть ниже колен, широкое белое платье в мелких цветочках. Я бы назвал их лютиками, если б они были желтыми. Но они были синими. Обожаю цветы, названия которых не знаю. Красота без названий чище.

Девчонка. Лет двадцати восьми.

Мы стояли лицо в лицо на шести шагах. Кожа белая, как подсвеченный изнутри мрамор. Черные глаза, оттянутые к краям лица. Взгляд кобры. Она разглядывает мир сразу с двух сторон. Под разными углами. Как акула-молот. С разных точек. Но с одной целью. Она ищет меня. Уже нашла. Она же акула-молот.

Девушка прикусила нижнюю губу. Разочарованно? Втянула воздух легким свистящим шумом. Качнулась и мотнула головой в ту сторону, куда сразу пошла, не оглядываясь. Платье полыхнуло белым пламенем вокруг ног. Я понял, это было приглашение идти за ней.

– «Та еще культура», – подумал. Но даже этой надменной репликой про себя не заглушил уже родившиеся к ней интерес и перед ней трепет.

Звонок телефона вытащил ее из постели. Большой, двуспальной, размер кинг-сайз, и одинокой. Мужчина, который должен был спать рядом, уходил от Балерины еще вечером. Два, реже три раза в неделю. Балерина не была за ним замужем. Потому что он сам был женат. Утреннее отсутствие мужчины в постели не злило ее, но всегда ломало.

Она не любила просыпаться. Утро никогда не было таким, чтобы она могла назвать его счастливым. Впечатление наступающего дня всегда было удручающим, даже если утро ярким и солнечным. Даже если пели птицы, а в воздухе висели раскрашенные воздушные шары, и аисты разбивали клювы обо все подряд окна. Обиднее всего была ее честная влюбленность в мужчину, который принадлежал не только ей. В этом мужчине Балерине нравилось все. Просто все. Его визиты без звонка, его неожиданные подарки. Каждый раз она чувствовала себя так, будто ее похищает и тащит в свою пещеру восхитительный и нежный великан, чудовище, которое с гарантией превратится в принца, даже если масштаб похищения ограничивался ее собственной квартирой, а пещерой оказывались то кухонный подоконник, то стеклянный стол в гостиной, а то и просто ее огромная кровать, на которой можно было лежать в любом направлении, не касаясь ее краев раскинутыми руками и ногами. Неожиданность этих похищений добавляла к наслаждению ими вкус античной изысканности. Дочь Левкиппа.

Ожидание следующих похищений всегда было невыносимо томительным, но осознание их неизбежности делало это томление сладким. Лакрица. Шоколад с солью. Тяжелыми были только утра. Пещера, в которой она просыпается, всегда пуста. Ни принца, ни великана, ни даже чудовища. Только аромат лакрицы. И вкус соленого шоколада. И мысль: когда тебя так великолепно крадут, очень хочется самой что-нибудь украсть.

– Сейчас? – удивленно прохрипела Балерина в телефон. Хотелось откашляться.

– Он уже прилетел. Ждет в аэропорту.

Мне позвонили, потому что у меня машина самая крутая в театре. Самая приличная. Нет, она не подарок. Я все купила себе сама. Мой мужик, он мне не папик. И не олень. И даже не парень. Он – мой мужик. И то, что между встречами со мной он иногда долбит еще какую-то сучку, которую зовет женой, мне все равно. Почти все равно. Нет, не все равно! Но это все равно ненадолго.

А этого я встретила в порту, возле Справки. Подошел какой-то потерянный. Полное ничтожество. Но то, что он написал, круто. Не вяжется. Была б я психологом, сказала бы: парень с проблемой. И он привез ее к нам. В машине больше молчали. Я что-то спросила. Неважное, но вроде как толковое.

В машине я немного притосковал. Как будто действительно улетал на звездолете на какой-нибудь Марс с намерением вернуться лет через пятнадцать. Строй ветряков вдоль дороги прощально размахивал трехлопастными пропеллерами. Хотя какие пятнадцать лет? Разве кто-нибудь планирует возвращение, отправляясь в такую даль. И то, что ссоры – явление полезное для семейной жизни, на таком расстоянии звучит как-то неубедительно. С каждым километром, с каждой минутой рвались и рвались, одна за другой, за третьей нити, ленты, шпагаты, тросы, канаты – все связи, которыми повязан в обычной жизни. Больно, как вырывание зубов каскадом, как рубка хвостов своре нежно любимых собак, но была и надежда, что такое – оно и есть исцеление!

В теплой природе земель славянского Причерноморья присутствует опасная гадость. Засада, западня и капкан. Северное сознание принимает эти места исключительно как пространство для отдыха после самой страшной битвы на свете – за место под софитами с себе подобными. Пространство, где законы выживания заменяются правилами какого-то совсем другого миропорядка. По-другому говоря, здесь можно перестать быть человеком, который сумел выжить в напряженных условиях затянутой зимы. Сбросить в густую зеленую траву надоевшие заношенные доспехи и стать убогим, беззащитным, нецивилизованным идиотом, который не только не озаботился тайнами мироздания, но и недопонял, чем различаются понятия просто смерть и ад.

– Че как? – мое самокопание вдруг прошил ее голос. Я оценил эти два простых слога. Сколько всего она в них впихнула! Такт вежливого внимания, открытость ненавязчивого панибратства, корректное предложение не волноваться, осторожное желание выслушать и такую же материнскую готовность понять нежелание открываться в главном. Я закрыл глаза, вздохнул и честно произнес: – Да хер его знает!

Следующие пять километров мы молча переваривали обмен подтекстами.

– Я балерина, – обронила она где-то на шестом. – Бывшая. Лодыжку развернуло, – она постучала по колену раненой, но внешне идеальной ноги. – Даже уколы не помогали. Даже операция. Сейчас располнела.

Она отвернулась от дороги и посмотрела мне в лицо. Глаза ждали моей реакции. Не понимания. Не сочувствия. Просто реакции. Я провел по ее телу максимально откровенным взглядом. От плеч до голых ступней, лежащих на педалях рядом с ее берцами. Ее тело показалось мне эталоном для изготовления самых совершенных лекал. Она поняла, оценила и снова повернулась к дороге. За рулем ее не было секунд пятнадцать. Но ни дорога, ни машина не позволили себе отклониться от заданной этой девушкой траектории.

– А я просто баран, – поделился я в ответ сокровенным.

Дальше мы снова ехали молча, твердо сознавая, что поняли друг друга. Почти без слов, без объяснений и меланхоличного пережевывания деталей. И еще, что более откровенный разговор между нами совсем не за горами. И даже не за холмами. И совсем уже не вдали.