Читать книгу Церион, или Холодный, но прекрасный мир - Яна Дружинина - Страница 18

По клавишам били неистово и неумолимо. Казалось, все птицы замолкли, прислушавшиваясь к нарастающему крику. Сначала пианино всхлипывало, по-детски плакало и звало мать, затем, когда надежды не сбылись и дитя поняло, что оно осталось одно, пианино капризно захныкало и захлюпало. По нарастающей хлюпанье сменилось истерическими возгласами, которые, достигнув своего пика, резко оборвались. Началась ломка. В этой игре была вся жизнь. Подростковая ломка надрывалась и срывалась. Кисти стирались в кровь, и вместе с мясом стиралось то, что нельзя увидеть глазами. Но вопреки всему ещё звучали мягкие нотки, стон, мольба о помощи. Там был и плач навзрыд, и тихие слёзы. Вот раздался удар. Ударили по щеке, что-то внутри треснуло пополам. Единственные, едва прорезавшиеся светлые, добрые ноты исчезли. На смену им пришёл гнев, желание мстить миру. Явилась женщина, жадная на ощущения, потом – увядающая старуха, а после раздались шаги остывшего, но живого холодного существа.

У сонаты не было названия. Она сотрясала стены, то штурмуя их волнами, то поражая раскатами грома. В ней был плач, надрывающий грудь, и безумный крик. Слабо и сдавленно доносилась мольба о пощаде. Соната была яростной, соната была слёзной. В ней было битое стекло и вспоротые вены. Это была холодная, сломанная соната. Она не воспевала прекрасное, не поднимала дух. В ней пелось об отчаянии и о сломанных костях.

Исполнительницу, по правде говоря, мало волновали профессионализм и красота звучания. Главными были чувства. Обычно такая безнадёжно спокойная, сейчас она кричала, кричала с помощью музыки. Текста у песни не было, только какие – то несвязные возгласы:

Но вот опять

Бессмыслица

Холодно

Клац-клац по клавишам. Там, в груди, что-то тоже клацнуло. Надбровные мышцы были как никогда напряжены, мышцы рта расслаблены, нижняя губа опущена, а по щекам текли слёзы. Вдруг игра прекратилась. Держась рукою за нижнюю часть лица, она сползла на пол. «Трейстен, Трейстен, Трейстен, Трейстен», – и больше ничего. Она омывала пол своими слезами и вытирала его волосами. Сначала она лежала согнувшись в позе зародыша. Локоть прижат к локтю. Её била дрожь, руки тряслись. «Ну я же смирила-а-ась!» – надрывисто протянула она. Голос дрожал. Она начала кататся по полу то влево, то вправо. А голос то летел вверх, то кидался вниз. «Почему мне так плохо? Почему жизнь моя бессмысленна? Почему?» – произносила она диким истошным голосом. Трепыхаясь, она задела ножку туалетного столика, зеркало с шумом упало, и осколки вонзились в ногу. От обиды и досады она вогнала крупный осколок ещё глубже. Вот так! Пусть будет ещё больнее! И всё стихло.

– Ну всё, хватит, хватит, дорогая, – заговорила она вслух сама с собой. Конечно, так только казалось на первый взгляд. На самом деле говорила не она. Говорили её друзья, воображаемые друзья. Мать гладила её по голове и напевала колыбельную. Мать, которую она никогда не видела. Подруга, тоже никогда не существовавшая, убеждала: «Ты сможешь, ты справишься, ты ещё и не с такими кризисами справлялась». А он просто обнимал и прижимал её к себе.

– Что бы я без вас делала? – проговорила она сквозь слёзы. – Вы – всё что у меня есть, вы единственные, кто помогают мне. Только вы слышите меня в этом мире.

Она встала, вынула осколок и начала приводить себя в порядок.