Читать книгу Церион, или Холодный, но прекрасный мир - Яна Дружинина - Страница 7

Личность отца Алики оставим за кадром. Судьбы его и Алики вряд ли когда-нибудь пересекутся. Гораздо важнее уделить внимание её матери Наталье.

Наталья была ничем не примечательной худощавой женщиной средних лет. Жизнь не была очень строга с ней, но ради справедливости стоит сказать, не баловала.

После развода с первым мужем доходы в семье снизились более чем на половину. На тот момент у женщины уже были две маленькие дочери и не слишком высокооплачиваемая и к тому же нелюбимая работа. Повышать квалификацию, переучиваться – всё это было не для неё. Есть люди не целеустремлённые, от природы обделённые усидчивостью и терпением.

Наталья еле сводила концы с концами. Все её усилия, направленные на то, чтобы хоть как-то улучшить свою жизнь и жизнь детей, сводились к тому, что она просила. Просила облегчения. Каждый день, когда она слышала этот треклятый звон будильника и, поднимаясь, с великой неохотой искала закатившиеся под кровать тапки, она просила. Когда она ехала в лифте, она просила, когда днём она приплеталась с работы домой и подогревала растреклятые макароны, она просила. Когда она включала очередную мелодраму, и пока та грузилась, она думала: «Вот хорошая же жизнь у этой Хюрем Султан! Вот жили же в то время». И много чего она ещё передумывала по этому поводу, пока мелодрама грузилась, а после всей душой, всем сердцем и всем своим женским обманутым существом она погружалась в этот романтичный мир лапши на ушах и стереотипов в голове.

Справедливости ради стоит сказать, что Наталья искренне любила свои мелодрамы и не представляла без них жизни. Они были единственным утешением в сером болоте повседневной рутины. Она, взрослая женщина, искренне верила многому из того, что видела на экране телевизора, а позже – планшета.

Перейти к активным действиям она почти не пыталась, а если и пыталась, то у неё не хватало силы воли и настойчивости для того, чтобы довести начатое до конца. И так неизвестно сколько бы ещё её кинематографично-романтичная душа плавала в море одиночества, если бы её не услышали…

К большой её радости, в продуктовом магазине Наталья сумела, однако же, познакомиться с солидным и, как ей тогда показалось, достаточно обеспеченным гражданином. Она сразу поняла, что имеет дело с состоявшимся мужчиной. Его движения были благородно-неповоротливы, манера речи – величественно-пафосная. И несмотря на хлебные крошки, скрывавшиеся в его давно не бритой щетине, Наталья поняла: этот человек держит себя с достоинством монарха.

Стоит ли рассказывать читателю о том, какая именно искра вспыхнула между ними и с какой поспешностью закрутился их «роман» без нежных ухаживаний и цветов? Возможно, тут и стоило бы сказать пару слов, если бы это была искра страсти, но нет, это была даже не страсть…

Солидный гражданин за неимением собственной квартиры великодушно согласился переехать к своей удачно встретившейся возлюбленной. Так начался симбиоз Натальи и Виталия Аркадьевича Пустовалова (именно так звали нашего меркантильно-неповоротливого «монарха»).

Сначала всё начиналось довольно сносно: Виталий великодушно давал деньги на еду и на падчериц, однако уже совсем скоро Наталья поняла: её избранник неизлечимо болен хронической ленью и паразитическим эгоизмом.

Она глубоко разочаровалась в Виталии Аркадьевиче и вообще во всех мужчинах разом и ушла в другой, прекрасный для неё мир – мир мелодрам. Проблем, конечно, таким действием, вернее, бездействием, она не решила, но забыться ей удавалось. Что ж, она сумела довольствоваться и этим.

***

Среда, в которой мы рождаемся, во многом влияет на нас. Неуловимо, незримо она оставляет на нас раны, трещинки и шрамы, которые со временем и складываются в то, что мы зовём характером человека. Впрочем, не из одних ударов судьбы рождается личность. Важно другое: ни один человек не может быть отражением того общества, в котором он вырос, так как отражение передаёт всё дословно.

Человек, даже если речь идёт о ребёнке, не впитывает в себя характер среды, как губка, – напротив, как существо, наделённое волей, он может решать и делать выбор. В детстве этот выбор чаще всего несознателен и продиктован врождёнными качествами, которые не может препарировать никакая среда, особенно если человек упрям и обладает силой воли. Но всё же, каким бы ни был стойким человек, среда всё равно оставит свой след. В случае Алики это был шрам. Но о шраме будет сказано позже.

***

Это был тот самый день, когда Алика убежала из дома загадочной и даже странной женщины с лицом, напоминающим белую маску.

В старом же многоэтажном доме на всю лестничную площадку раздавались ругательства. Из квартиры 119 хорошо слышались истерические возгласы женщины вперемешку с матом и раздражённым рычанием мужчины. Иногда, стоит отметить, можно было услышать слова.

По квартире, покрасневшая и вся в слезах, перемещалась Наталья, за ней, властно потрясая кулаками, набычившись так, что из-под густых бровей с трудом можно было разглядеть глаза, не шёл, а скорее топал Виталий Пустовалов. Его щёки содрогались при каждом брошенном им грубом слове, при каждом взмахе тяжёлых рук, которые как бы помогали выразить те эмоции, на выражение которых у него не хватало словарного запаса.

– Я за всё время нашей совместной жизни ни одного доброго слова от тебя не слышала! Я… я, – суетилась Наталья. – Да ты даже в магазин нормально сходить не можешь! Да ты вечно… Только для себя всё, для себя, любимого! Если притащишь продукты, то не для всех, а для себя!

– Это… эт… это самое…

Пустовалов перевозбудился от раздражения и, как он считал, праведного гнева, который испытывает тот человек, который искренне верит в то, что он содержит всю семью. Псевдоправедное раздражение было столь велико, что Виталий Аркадьевич с трудом мог построить фразу.

– Ты глупая женщина! – грозно известил он. – Не нравится, так и не живи со мной!.. – Он выдвинул челюсть вперёд, отчего его лицо приняло смешной и даже комичный вид, и скрутил фигу у самого носа Натальи.

В физиономии Пустовалова было и вправду что-то комичное, но эта комичность была шляпой с потайным дном: сначала смешно, а потом… чёрт знает, странное ощущение… Лицо Пустовалова в тот момент пугало! И страшно было не само лицо, а внутреннее содержание, которое в моменты сильного раздражения вылезало наружу.

Но что же Наталья? Наталья ударила его наотмашь.

Пустовалов не стал церемониться и отвесил сожительнице звонкую оплеуху. Его ноздри в тот момент раздулись, как у быка, а сам он раскраснелся подобно спелому помидору под палящими августовскими лучами солнца.

Наталья вскрикнула, как подбитая птица, и, пробормотав что-то невнятное, выбежала из квартиры, потирая покрасневшую щёку.

Бежала она недолго. Истерика не то что не даёт облегчения, но часто даже усугубляет ситуацию. Не обращая внимания на красный свет и на мчавшиеся на скорости машины, женщина попыталась перебежать дорогу.

Молодой водитель успел нажать на тормоз, но было уже поздно.

Страх в глазах. Удар. Полёт. И темнота.

Очнулась она уже в больнице. Когда картинка перед глазами стала более или менее отчётливой, первой кого увидела Наталья была её младшая дочь, Алика.

Дочь сидела у койки еле живой матери и сосредоточенно смотрела ей в глаза.

– Где Ирма? – протянула женщина с надеждой в голосе.

– Я не знаю, – протянула Алика.

На самом деле Ирма, узнав о том, что мать при смерти, поставила на полку шоколадную пасту, отложила на время просмотр мемов и поспешила заняться вопросом наследства.

***

Мать молчала, и Алике не хотелось нарушать это молчание, да и, по правде говоря, она не знала, как это сделать. Что обычно говорят умирающим?

Алика смотрела в вечно усталые глаза матери и думала: «Она должна была меня пережить и теперь, вот так, неожиданно умирает. Она редко болела, только часто жаловалась на усталость. Я уверена, она дожила бы до преклонного возраста, если бы не выбежала в истерике на дорогу. Отчим, конечно, тоже не безвинная овечка, но мама должна была знать по опыту, что истерика ни к чему не приведёт: холодильник полнее не будет, а, кричи не кричи, чурбан чурбаном как и был, так им и останется».

Алика винила и себя в случившемся: она тогда как-то растерялась и не вмешалась в ссору, не побежала за матерью следом, хотя, тогда уже было поздно.

Мать неподвижно лежала на койке и то смотрела на дочь, то переводила отстранённый взгляд на потолок.

«Она уже не здесь», – поняла девушка.

Сейчас в глазах этой обманувшейся, измученной женщины читалось только одно: «Скорей бы всё это кончилось». И её лицо, стремительно постаревшее за один день, выражало то ли вселенскую муку, то ли вселенскую скуку, что, по сути, одно и то же.

– Знаешь, – едва слышно протянула мать, – это даже хорошо, что ты умрёшь молодой: мучиться, как я, не будешь. А то, мучайся не мучайся, а всё равно итог один…

«Нет, нет, тысячу раз нет!» – Всё существо Алики взбунтовалось.

Девушка любила жизнь, любила даже со всеми её судорогами, бедами и разочарованиями, но умирающей возражать не посмела. Да это было бы даже глупо.

– Алика, доченька… – Наверное, мама хотела пожалеть своё обречённое дитя, но мысль остановилась.

Зрачки женщины застыли в одной точке. Дыхание оборвалось. Наталье было только сорок три, а она умерла старой.