Читать книгу Церион, или Холодный, но прекрасный мир - Яна Дружинина - Страница 20

Грядки, треугольные крыши, покосившиеся заборы, резиновые шины, запчасти от машины, разобранные сараи, ароматная сирень и белоснежная вишня – вот что видела Алика, пока Илин закрывала ворота. Предстоящая дорога – такая замечательная штука; хочется забыть все злоключения, выбросить из головы все проблемы, пустить мысли по ветру, слушать музыку и чего-то ждать. Ждать нового таинственного мира и, предвкушая тёплый приём, строить в голове воздушные замки – шаткие, но такие прекрасные. Кто осудит Алику за такое наивное мечтательное настроение? Разве после серого дома, болезни и дефиле Пустовалова в трусах не имела она права представить себя желанной и принятой? К тому же ей было только шестнадцать. Кто знает, что ждёт её впереди? Жизнь мало кому не ломает кости, так пусть подростки мечтают вволю, пока у них это хорошо получается, а мы не будем путать мечтательность юного возраста с наивностью. За этими словами стоят два разных смысла.

Двигатель, наконец, задорно зарычал. Машина тронулась. Шины, сараи и треугольники крыш остались позади. Алика ещё какое-то время помнила аромат горькой сирени и сладкой вишни. Но вот внедорожник въехал на холм, и перед путешествиницами открылся вид на часть города. Были видны домики-«скворечники» с резными окошками, словно из сказки, на подоконники которых так и хотелось усадить котов, полизывающих свои пушистые лапки, где-то, ближе к центру, виднелись кирпичные и блочные кубы и параллелепипеды. Голубая полоса моря яркой полосой довершала эту неоднородную картину. Авто ехало по петляющей дороге через вытянутый холм, который лучше будет назвать увалом. Сверху можно было видеть давно знакомую местность, только сейчас она просматривалась с другого ракурса. Проехали мимо старого парка, где часто собирались весёлые шумные компании. С высоты холма он казался крошечным. Алика смотрела на него как на что-то далёкое. Вечера с музыкой и подсветкой, концерты и квесты уже постепенно стирались из памяти. Дальше авто миновало границу города. Открылась другая, свободная дорога. Закатное краснополосое зарево пленяло своим яростным окрасом. Неоновые облака были наложены щедрыми мазками, сквозь которые едва просвечивало солнце. Неожиданно непонятно откуда взялся голубь. Он промчася у лобового стекла и едва не врезался в него. Илин выругалась, мол, крылатая тварь чуть в стекло не врезалась, но Алика только улыбнулась в ответ на её ворчание. Машина съехала с холма. Дальше они ехали по ровной поверхности. За каждым поворотом Алика видела что-то новое, и с каждым поворотом молчание всё больше утомляло её. Они ехали по ровной, но далеко не гладкой трассе. По обе стороны тянулась желтовато-коричневая степь.

– Илин, о чём ты думаешь? – спросила Алика, не выдержав молчаня.

Женщина посмотрела в окно и сморщилась. – Степь меня замучила, тянется и тянется, проклятая.

– Степь как степь, – пожала плечами Алика. – А чего тебе ещё хочется?

– Ну, вот чего угодно, только уберите это однообразие.

– А чем бы ты его заменила?

– Да в том-то и проблема, что заменить нечем. Для меня нет уже ничего нового в этом мире.

«Может, она действительно так долго жила, что для неё больше нет ничего интересного», – подумала девушка, а вслух спросила:

– Илин, я говорила о себе всё без утайки, теперь ты расскажи свою историю.

– Ты хочешь знать, как я стала вампиром?

– Нет, расскажи мне всё полностью: про детство, юность, про саму жизнь.

Илин на мгновение будто окаменела.

– Мне неприятно говорить об этом, но я всё же попробую рассказать.

– Я вся внимание, – сказала Алика, не собираясь рассчитывать на исчерпывающую откровенность.

Илин собралась с мыслями и начала с серьёзным видом начала рассказ:

– Я родилась в небольшой прусской деревушке. Родителей мне знать не довелось. Когда я была ещё в младенческом возрасте, мать отдала меня на содержание своей сестре, а сама уехала в поисках лучшей жизни. Моя тётка Ветта (её образ никогда не изгладится из моей проклятой памяти) была настоящим домашним тираном. До сих пор я отчётливо помню её лицо с крючковатым носом, напоминающим клюв хищной птицы. Её властный характер теснился в приземистом теле. Поверь, я никогда не видела женщину настолько широкую в плечах и кости. Уже в тринадцать я переросла Ветту, и, думаю, не только физически, а в шестнадцать была выше на целую голову. Жили впроголодь, а мне вообще еды доставалось меньше всех. У Ветты было пятеро своих детей, и, конечно, тётка кормила в первую очередь их, а потом уже меня, подкидыша. Поедание объедков было для меня образом жизни. Жалкое существование! Для Ветты я была лишь девочкой для битья. Она могла просто так поймать меня за ухо и отодрать ни за что. До сих пор в моих ушах звучит её призказка: «Родных деток бить для науки, а чужих можно и со скуки». Она с самого начала давала мне ясно понять, что держит меня из милости. Как унизительно, не правда ли? Но я другого и не знала. Приниженное, оплёванное, бесправное существо! Озлобленная на мир она влила свою злобу и в меня. Разве я могла сопротивляться? Ещё девчонкой я поняла, что никто, никто не позаботится обо мне, кроме меня самой.

Не выдержав гнёта, я решила сбежать. Ранним зимним утром, когда петухи ещё не пропели, а глупую луну не сменило холодное зимнее солнце, я выскочила из дома, наспех застёгивая миленькое красное пальто своей кузины. Это пальто было единственной красивой вещицей в нашем доме. По своей детской недальновидности (а было мне тогда лет одиннадцать не больше), для побега я выбрала самую лютую стужу. Иглы мороза пронзали мне ноги, особенно пятки. Ступни быстро потеряли чувствительность, и ноги превратились в бесчувственные ходули. На этих-то ходулях я добралась до озера, которое позже я назвала Озером Плача. Я сгорбилась над водоёмом. Нежные детские руки потрескались в кровь, даже шерстяные варежки не спасали. Я припала к хрустальной корочке льда и, глядя на своё отражение, попыталась нарисовать в голове образ матери. Этот образ до сих пор со мной: такая же черноволосая, как и я, высокая и сильная, но заботливая и ласковая, такая… – Илин задержала дыхание, – такая, которая меня поддерживает всегда. – На какое – то время она задумалась.

– Всегда, – вкрадчивым шёпотом повторила Алика.

– Мои слёзы застыли ледяной корочкой на моём лице. Я ощутила щиплющую боль. Мои щёки были готовы треснуть. Я чувствовала себя инвалидом без рук и ног, так как они были отморожены. Таких морозов я ещё никогда не видела. А основная моя глупость заключалась в том, что пальто было осеннее. В своём оцепенении я обнаружила, что не могу двигаться. Я не знаю, сколько времени я так стояла, разрываясь от физической боли и от терзавшего меня страха, только помню, что сидела у пруда и плакала —сначала горько, но после того, как я заговорила с матерью, мне плакалось легко. И я утешалась в своих слезах. Мать гладила меня по голове своей ласковой рукой. Зло мира отступило и замерло, не смея вмешиваться.

Меня разбудил Блейз, двоюродный брат. Не знаю, как он отыскал меня, да я тогда и не задумывалась над этим. Он принёс меня домой и укрыл пуховыми одеялами. На тот момент ему было четырнадцать. Он был немногим старше меня, но в то время казался мне совсем взрослым.

Я была при смерти. Утешало то, что я больше не чувствовала на себе тёткиного гнёта и что Блейз был со мной. Поступившись своими убеждениями, я решила, что он будет заботиться обо мне не хуже меня самой. Он утешал меня в моих страданиях и, чтобы вселить огонь в моё угасающее обмороженное тело, отпаивал краденым глинтвейном. Алкоголь подогревал мою кровь, а Блейз рассказывал мне простые истории из своей полуголодной жизни. Чудом, а, возможно, и благодаря глинтвейну, я осталась жива. После моего выздоровления мы с Блейзом были почти неразлучны.

Ветта промышляла воровством, а значит, этим промышляли и все мы, дети. Нас часто вывозили в город на промысел. В деревне сильно не разживёшься. Ветта натаскивала нас, дрессировала, как собак. Она указывала нам на тех, кто, по её мнению, являлся состоятельным, и мы, воришьки, должны были просунуть руку в карман прохожего и достать кошель так, чтобы тот ничего не почувствовал. Бывало, кого-то ловили. Иногда получалось удрать. А вот, если скорость и прыть подводили, ребёнка швыряли в тюрьму. Потом, конечно, выпускали, но всё равно это было ужасно. Воровское ремесло мне претило, но, с детства свыкшаяся с ним, я жила им и в сознательные годы. А как иначе? Сознание мне было уже не изменить. Я сошлась с Блейзом. Не знаю к счастью или нет, но я не скоро поняла, что он уже не тот мальчик, который спас мне жизнь и согревал меня в юности – мальчик из него был лучше, чем мужчина. Садистские наклонности он перенял от матери. – Лёд в глазах Илин начал неожиданно таять и превратился в жидкость. Она надеялась, что Алика этого не заметит. – Всю свою любовь к нему, к людям, к миру… да всё, что осталось тёплого, мне пришлось похоронить. Ты спросишь, почему я жила с Блейзом? – неожиданно для самой себя обратилась она к Алике.

– Мне кажется, я понимаю, – ответила девушка.

Илин пощёлкала ногтями и немного откинулась в водительском кресле.

– Я была отнюдь не высоконравственной, но до Блейза мне было далеко. Я говорю это не для того, чтобы оправдать свои дальнейшие поступки, а просто для того, чтобы ты знала. И, пойми меня правильно, я ничуть не желаю казаться порядочнее на чьём-либо фоне. Что ж, кидать друг друга мы пока не собирались. Вместе было легче и… приятнее. Я была ловка и смекалиста, да и к тому же обладала природным даром – интуицией. Блейз же был расчетлив и чуял выгоду, как свинья чует запах трюфеля. Когда у нас начались проблемы с полицией в одном городе, мы переехали в другой, а после стали колесить по всей стране и не только. Так много мест и городов, где нас совсем не знали. Но один город мне запомнился навсегда.

В городе Z я сильно засветилась, а мой любовник оказался, как всегда, ни при чём. По его указке я, одевшись состоятельной дамой, пришла в ювелирный салон. Моей задачей было украсть дорогостоящее колье, которое являлось работой самого мастера Абеларда Ланге. Топаз так и манил своим блеском. Воспользовавшись моментом, я схватила колье и была уверена, что сделала это незаметно. Но ловкость на этот раз подвела меня. А жаль. Крепкий, как назло, ювелир схватил меня за руку и едва не поднял шум, но я пырнула его ножом в живот. Удар не сильный, но достаточный для того, чтобы крепыш стих на время. Как я узнала после, оклемавшись, ювелир с радостью описал мою внешность стражам правопорядка.

Как-то раз ночью мы с Блейзом угоняли повозку, гружённую дорогостоящими шёлковыми тканями, привезенными с Востока. Лошадью правила я, Блейз оценивал награбленное. А городская стража тем временем не дремала. Как я позже поняла, наша ошибка была в том, что мы задержались в одном городе слишком надолго. Поэтому за нами смогли установить слежку. Конные стражники, вооружённые длинными копьями с засаженными топориками, перегородили дорогу. Мой напарник выбрался незамеченным из крытой повозки, утёк щукой, оставив меня пропадать. Какая подлость! Проклятая память…

Приговор мне был один: смерть. Сидя в темнице, я уже было смирилась со своей участью, но мои соседи по камере не хотели мириться со своей. Я не могу знать, как давно их посадили. Должно быть, достаточно давно, чтобы они успели сделать ход в стене.

– И разве стража ничего не заметила?

– Когда нам должны были принести еду, ход загораживали кроватью. Наша камера находилась на первом этаже и выходила на задний двор, никем не охраняемый. Как по мне, большое упущение со стороны начальства тюрьмы. Итак, мы выбрались на свободу. А дальше каждый был сам за себя. Тюрьма находилась на небольшом острове. С одной стороны через реку виднелся тот злополучный город, где меня схватили, а с другой не было видно ничего, кроме лесополос и полей. Пловчихой я была хорошей, однако ширина реки была четыре, а то и все пять километров. Лихо для изголодавшегося в тюрьме организма, не правда ли? Когда меня одолевала усталость, я переворачивалась на спину и лежала так, только едва шевеля ногами. Когда же силы чуть возвращались, я переворачивалась обратно и гребла, пока хватало воли. Добралась до берега я уже полуживая и сильно голодная. Еле перебирая конечностями, я поползла по холмистому, заросшему травой, берегу. Шутка ли плыть так долго без подготовки! До сих пор удивляюсь, как в воде у меня не свело ноги. Сама не знаю, как я смогла осилить такой километраж. Правда, нужда и не на такое подталкнёт. Я заползла в лесополосу, опасаясь быть замеченной с другого берега, и, свалившись от усталости, крепко заснула.

С пробуждением ко мне вернулся голод. Была уже глухая ночь. Я огляделась – через стволы деревьев виднелся одинокий дом. Он манил меня, как свет в ночи завлекает мотылька. Переставляя ноги так быстро, как только было возможно, я доковыляла до спасительного прибежища. Попробовала дверь – было не заперто. Да и зачем запираться, когда поблизости ни одной живой души? Я беспрепятственно проникла внутрь. Изнемогая от голода, я хотела честно попросить хлеба и крова, умолить не сдавать меня тюремщикам, но хозяина не было, и я быстро вспомнила своё ремесло. Ничего съестного я не нашла, кухни не было и в помине. Зато я нашла другое: несмотря на усталость, быстро нашарила металлическую шкатулку. Там были в основном пряжки и перстни. Я попробовала один на язык – действительно, качественная работа. Но меня терзал голод, я сильно сглупила и не взяла ничего из шкатулки, и, как оказалось, очень хорошо сделала. Справляясь с голодными судорогами, я обшарила весь дом в поисках еды. Вот невидаль – не нашла ни крошки! Не теряя надежды найти съестное, я отыскала погреб. В доме не было даже свечек, пришлось искать на ощупь. В потьмах я опракинула какую-то склянку с жидкостью, та разлилась мне прямо на ноги. Я стёрла её пальцем со ступни и поднесла к носу – кровь, самая настоящая. Представь себе мой ужас! Я лихо трусанула и решила отправиться прочь, подальше от этого дома. Из-за сильной спешки я громко хлопнула дверью погреба. Звук гулко прокатился, быть может, в радиусе ста шагов. Со всей возможной быстротой я отдалялась от дома. Рядом послышался шорох. Кто-то шёл за мной. Меня охватил суеверный, обывательский страх. Все зачатки храбрости попрятались по дальним углам моего сознания. Сердце колотилось, как набат. О, такой слабой я себя чувствовала только в детстве! Это чувство было сродни ступору. Не смея оглянуться, терзаемая бредовыми домыслами, я бросилась бежать не сразу. Очухавшись, я сдвинулась с места и разогналась. Представь мой ужас, когда, споткнувшись о корень дерева, я упала и взбороздила лицом землю. Тот самый ужас и придавал мне силы, чтобы двигаться дальше, я сразу вскочила на ноги и бросилась дальше. «Стой, остановись, там обрыв!» – раздался голос за спиной. Но моё тело больше не повиновалось мне. Всё было будто сквозь сон. В какой – то момент я поняла, что больше ничего не ощущаю под ногами. Моё тело сделало кувырок в воздухе, затем все органы сотряслись, а кости загудели от боли. Я ждала смерти как избавления, но у меня всего лишь был сломан позвоночник и перебиты рёбра. Я лежала, распластавшись на земле, не в силах пошевелить даже пальцем.

Когда я открыла глаза, надо мной плыли верхушки деревьев, окутанные всё тем же мраком ночи. К телу не сразу вернулась способность чувствовать, но я ощущала чьё-то присутствие. Мою органы полыхали огнём, а сломанные рёбра резали кожу.

«Про-ошуу, убейте-е ме-ня», – простонала я слабым, еле слышным голосом.

Но, к счастью, а скорее – к сожалению, моей мольбе не вняли. Этот новый, доселе неведомый привкус во рту я не с чем не могу сравнить. Наверное, это вкус вечных страданий. Меня бросило в дрожь. Паралич частично спал, но я была не в силах поднять голову, и перед глазами всё расплывалось. Верхушки деревьев слились в одной массе. Наверное, я бормотала какую-то околесицу, обращаясь к матери и другим… ну, впрочем, не важно. Ребро было близко к тому, чтобы проткнуть кожу, а ног я всё ещё не чувствовала. Перебитые, они безвольно болтались в воздухе. Мыслить связно я не могла, как и не могла понять, что со мной делают и где я нахожусь. Ребро прорвало кожу. А-а-а! До сих пор всё так отчётливо помню. Все мои судорожные догадки сводились к тому, что меня куда-то несут, а куда именно, мне было всё равно, лишь бы скорее всё это кончилось. Я никому не рассказывала, но теперь не в силах молчать. Мне что-то говорили, но слова казались мне несвязным бурчанием. Вновь попытавшись молить о смерти, я поняла, что не слышу своих собственных слов. Я потеряла слух, зрение, разум, впала в беспамятство.

Окончательное пробуждение было в стенах дома. В полутьме мои глаза, как ни странно, видели хорошо. Я смогла даже ощупать своё тело – ребро больше не выпирало. Ноги могли ходить. В дверном проёме я увидела силуэт. Меня передёрнуло. Он стоял, как статуя. Я уверена, он отлично меня видел и изучал каждую черту моего лица. Не в силах сказать ни слова, я покорно ждала, смиряясь перед лицом неизбежного.

– Зачем?

– В смысле – зачем? – Илин растерялась.

– Зачем смиряться?

– Бунтуй не бунтуй – всё без толку. – Илин поглядела на самоуверенную девчонку и только махнула рукой. – Его звали Трейстен, – продолжила она. – Убивать меня он не хотел, как и не хотел обращать в вампира. Но ему пришлось это сделать, иначе бы я не выжила. Он вообще был очень добр ко мне. Своё прошлое я скрыла. Пришлось притворяться, что мне отшибло память и я ничего не помню. Низко, неблагодарно, но иначе я не могла. Он переодел меня в платье, которое приличествует леди, каковой я, увы, не была. Образованный и начитанный, он был моим учителем, а я была его способной ученицей. Его манеры, его любовь к музыке перешли ко мне и стали мною.

Трейстн путешествовал по миру и останавливался там, где ему нравилось. В одиноко стоящем доме, в лесу, он прожил около двух лет до моего появления. Теперь он хотел прервать свои странствия и вернуться в родной замок Церион. Лесная местность начала ему уже надоедать, однако он дал мне полгода жизни вдали от людей, чтобы я успела привыкнуть к другой себе. Когда я немного забыла своё смертное прошлое, он объявил мне, что планирует добраться до того самого города, где меня арестовали, и прокладывать дальнейший путь уже оттуда. Опасаясь новых неприятностей, я рассказала ему всю правду о себе. Он выслушал молча и изменил свой маршрут.

Когда мы прибыли в замок, Трейстен, конечно, умолчал о моём преступном прошлом. Благодаря природной смекалке и своей покровительнице фортуне я дожила до того, что меня стали даже уважать, а позже восприняли как свою.

– Тогда зачем ты ушла оттуда?

Илин пожала плечами.

– А что случилось с Трейстеном?

– Я его с тех пор не видела. Знаешь, я всё тебе рассказала. Дальше я перебралась жить в твой город… ну, а дальше ты знаешь.