Читать книгу Во веке веков - Юрий Слащинин - Страница 14

Сашка переоделся в офицерскую форму с двумя кубиками в малиновых петлицах, перетянулся широким ремнём с портупеей и встал посреди комнаты, задумавшись, как ему выбраться отсюда, не попав на глаза Зацепину.

На кухне звонко гомонила Василиса, хохотала и, словно подыгрывая себе, бряцала посудой; ей вторила мать, а меж их несмолкаемых голосов умещался ещё тоненький голосок племянницы. Их шумная возня, да и вся эта весёлая суматоха, начавшаяся в доме с утра, празднично накрываемый стол, где уже обозначился порядок расставленных тарелок и стаканчиков, разложенных вилок – всё это вызывало у Сашки возбуждающее волнение, которое кружило голову, толкало куда-то мчаться, кого-то обнимать в безудержных порывах счастья. К Иринке, конечно же. Рассказать ей скорей про дедову задумку, уговорить, зацеловать. Но Иринка сейчас с матерью щебечут, к ним рано идти. И к деду не подступиться, у него Зацепин с отцом засели, – видел Сашка, как они молча курили друг против друга, а потом пошли к деду. И тут же в его наполненную радостью грудь вползла холодная тоска тревоги за это своё радостное наполнение. Зацепин пришёл не в праздничном, чтобы гулять, а в домашнем. О них будут толковать. А чего говорить, когда всё кончилось с Надей, всё!..

В комнату вошла мать, вплотную приблизилась, не сводя весёлых глаз.

– Ну… Рассказывай, как невесту воровать станешь. В мешок, что ли, сунешь? – И рассмеялась, довольная.

Сашка притянул мать к себе, стиснул в объятии так, что она аж задохнулась: вон как он девчат тискает, разве ж уйдет от такого.

– Раздавил мать-то… Ну, медведь.

– Мам, он сказал тебе. А ты как?.. Ты согласна?..

– Не мать же воровать будешь, а невесту. Она-то что говорит?

– Об чем шепчетесь? – встала в дверях Василиса, перебрасывая любопытствующий взгляд с матери на брата. Нутром чувствуя, что в доме что-то затевается, она никак не могла остаться безучастной и пошла напролом. – Ну-ка, говорите всё. Нашли от кого секреты прятать.

Сашка смутился от такого напора Василисы, но мать не поддалась, озабоченно нахмурилась:

– Ольгу Сергеевну хочет пригласить, а она говорит, устала с дороги.

– Отдохнёт. – Перевела взгляд на брата Василиса: – А ты что скажешь?

Ответила за него мать.

– Зацепин пришёл. Не хочет с ним встречаться.

Поняв щекотливое положение брата, Василиса рассмеялась и позвала его кивком:

– Пойдем, в окошко выпущу.

Сашка намеревался сразу же пройти к речке, чтобы вкруговую по бережку добраться до дома учителей, где квартировала Ольга Сергеевна с Ириной, но вспомнил обещанное Иринке…

Перебежал в сенцы избы деда и, слыша как за дверью гудят голоса, взметнулся по перекладинкам на чердак, под пахнущий прелью и табаком соломенный покров.

Осторожно ступая по рассыпанной золе, отодвигая развешанные для просушки табачные стебли, он прошел за печную трубу. Там выступало верхнее бревно поперечной вязки, делившей избу на две половины. В бревне был дедов тайник – дупло, заложенное такой же старой деревянной втулкой. Покрутив туда-сюда эту «пробку», вытащив её, Сашка принялся извлекать из схорона дедовы тайны – членский билет партии социалистов-революционеров, тщательно завернутый в потрескавшуюся клеёнку, перетянутую просмоленной дратвой. «Когда-нибудь помянут нас, захотят вещички поглядеть», – объяснял дед Сашке, застав его однажды у тайника, играющим с наганом. Наган потом исчез, а партбилет остался.

Был ещё в тайнике свёрток бумаг с непонятными записями и старинная газета «Русь», статья которой в своё время поразила мальчишеское Сашкино воображение. Он развернул ссохшиеся листы и, напрягая глаза, в полутьме с трудом прочитал: «Дорогие товарищи! Луженовский ехал последний раз по этой дороге. Из Борисоглебска он ехал в экстренном поезде. Надо было убить его именно тогда»… Та самая, удостоверился Сашка и, спрятав свёрнутую газету под гимнастерку, заложив вновь вещи в тайник, так же быстро спустился и выскользнул из сенцев.

Прошагав по тропке вдоль рядков картошки и растрёпанных ещё вилков капусты, мимо наполненных мокрой огуречной листвой лунок, он вышел на берег Сакмары к баньке. Дальше путь его был по-над берегом мимо таких же банек и мостков, выставившихся в светлые воды; выйти к крутояру, от которого резко убегала река, не в силах преодолевать белые плиты песчаника. Тут надо будет разбежаться, взлететь по каменистому взлобью наверх и в последний момент, когда потянет кувыркаться вниз, успеть ухватиться за ветку липы и, подтянувшись, нырнуть в густую тень сада. А там – Иринка. Подхватить её, закружить, зацеловать, запьянеть от её запахов…

Он хотел прибавить шаг, но подумал, что нехорошо среди бела дня торопиться – на огороде ведь у всех на виду, и тут же был вознагражден за осмотрительность.

Впереди увидел дымившуюся баньку, хорошо ему знакомую. И что-то словно отбросило его к воде, за куст ивняка – из-за угла бани вышла Надя Зацепина с вёдрами в руке.

Босая, с подоткнутой высоко юбкой, оголившей во всю высь белые ноги, она вошла в речку и встала на быстрине, разглядывая струи серебрящейся воды. Сквозь ветви Сашка различал на её лице гримасу боли.

– Обо мне думает, – прошептал со вздохом и озадаченно почесал затылок, надвигая на глаза фуражку.

Надя тряхнула головой, словно отбрасывая прилипчивые мысли, зачерпнула вёдра и, выхватив их из воды, пошла к баньке.

«А баба хорошая будет», – подумал Сашка, провожая её косым взглядом. Мелькнула озорная картинка как ещё недавно он бы не упустил момент, тут же нырнул бы за ней в угарную полутемь, а там бы она забилась в его руках, серчая и обмякая под поцелуями на полке, не раз им служившей ложем. Только теперь тому не быть, решил он, и чтобы не разжигать себя попусту, достал газету дочитывать про дедову любовь.

«…Надо было убить его именно тогда. Я пробыла на одной станции сутки, на другой тоже и на третьей двое суток. Утром, при встрече поезда, по присутствию казаков, определила, что едет Луженовский. Взяла билет рядом с его вагоном. Одетая гимназисткой, розовая, весёлая и спокойная, я не вызывала никакого подозрения. Но на станции он не выходил.

По приходе поезда в Борисоглебск жандармы и казаки сгоняли с платформы всё живое. Я вышла и с площадки вагона сделала выстрел в Луженовского, проходившего в густой цепи казаков.

Обалделая охрана в это время опомнилась; вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: «Бей! Руби! Стреляй!» Обнажились шашки. Когда я увидела сверкающие шашки, поняла, что пришёл мой конец, и решила не даваться живой в руки. Поднесла револьвер к виску, но, оглушенная ударом, упала. Удар прикладом отозвался сильной болью во всём теле. Казачий офицер, высоко подняв меня за накрученную на руку косу, бросил на платформу. Я лишилась чувств».

Сашка перевёл дыхание, отыскивая взглядом, с кем бы поделить своё восхищение отвагой революционерки. Так вот какая у деда была любушка, вспомнил он слезинку, прокатившуюся из глаза деда. Когда-то давным-давно Сашка читал эту статью, но только сейчас мог примерить её поступок к себе, прочувствовал и понял силу её духа. Против режима! Одна!

Надя перестала таскать воду и застряла в баньке – должно быть, подправляла топку. Уйдет она или нет, нервничал Сашка. Перевёл взгляд на зелень сада поверху крутояра, и показалось, увидел Иринку. Ему бы туда поскорее, а приходилось отсиживаться, чтобы не попасть на глаза другой… И злость разбирала, и дурашливый смех. Опять уткнулся в газету.

«В полицейском управлении была раздета, обыскана, отведена в камеру холодную, с каменным полом, мокрым и грязным. В камеру пришел помощник пристава Жданов и казачий офицер Аврамов. Они допрашивали и были виртуозны в своих пытках. Они велели раздеть меня донага и били нагайками. «Ну, барышня (ругань), скажи зажигательную речь!». Один глаз ничего не видел, правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на неё и спрашивали: «Больно, дорогая? Ну, скажи, кто твои товарищи!». Я назвала лишь себя, сказала, что я социалист-революционерка и показания дам следственным властям; то, что я тамбовка, могут засвидетельствовать прокурор Каменев и жандармы. Это вызвало бурю негодования. Они давили мои ноги своими сапожищами и приказывали: «Кричи! Ну что ж это за девчонка – ни разу не крикнула! Нет, ты закричишь, мы насладимся твоими мучениями, мы на ночь отдадим казакам. Впрочем, – сказал Аврамов, – сначала мы, а потом казаки…»

Надя все-таки ушла. Вошла ещё раз в речку и, зачерпнув с коромысла вёдрами воду, пошла огородами к своему дому.

Свернув и спрятав газету, Сашка устремил взгляд на сад, густо разросшийся на крутояре, где ждала его тонкая, изящная девушка с длинной косой и, наверное, с таким же отчаянным характером. Вспомнилось как вчера, устав от поцелуев, она теребила его чуб и шептала:

– И ты станешь моим мужем… Подумать только, мой!.. Муж!.. Странно как-то… А если бы тогда не подошёл, не сел рядом, то стал бы …чужим… мужем…

«И хватит! – прикрикнул на себя Сашка.

Вполне степенно он прошёл за бани. Разбежался… Взлетел на кромку обрыва, ухватился за ветку – дерево сердито прошумело листвой. А когда встал в рост, натолкнулся на испуганный и растерянный взгляд Ольги Сергеевны.

На том месте, где на скамеечке целовались они с Иринкой до утреннего светания, стоял стол, заваленный городскими сладостями, и Ольга Сергеевна с дочерью пили чай. Видимо, это было их любимое место, открывавшее вид на огороды, луга за Сакмарой и хлебные поля, протянувшиеся до пойменного бора.

– Саша?! – поразилась Ольга Сергеевна.

– Здравствуйте, Ольга Сергеевна! – откозырял он.

Иринка прыснула и тут же закашлялась, сделав вид, что поперхнулась чаем; черные глаза её метали лукавые взгляды на растерявшуюся мать и обескураженного жениха.

– Как же вы? Там обрыв… – Ольга Сергеевна отказывалась верить, что можно подняться в их сад по почти отвесной стене крутояра.

Уверенная в его недоступности, она позволяла Ирине… Боже мой, пронзила её пугающая мысль, напомнив, как однажды утром обнаружила пустую и даже непримятую постель дочери и поверила её смущенным объяснениям, что ей не спалось и она просидела всю ночь в саду. Уж не с ним ли, – вцепилась она взглядом в старшего внука Гаврилы Матвеевича… Неужели?.. Да как же?.. Она ведь дружит с Костиком!. Нет, я с ума сойду, – обомлела Ольга Сергеевна, вдруг сразу поняв по спокойствию веселившейся дочери и лейтенанта, по их понимающим взглядам, что тут давно всё привычно и только она нарушила образовавшийся порядок. Это значит, выходит…

– Там ветка свисает… Вы извините, что я так… Дурная привычка детства, – объяснял Сашка. Он понял, что влип, раскрыл их с Ириной секрет и, не найдя лучшего решения, с напускным простодушием рассказывал, как они с братом, мальчишками, лазили в этот сад за яблоками, когда ещё здесь жил бывший директор школы.

– Ольга Сергеевна, а я же по делу пришёл. Пригласить вас с Ириной на проводы. Очень прошу.

– Спасибо, Саша. Твоя мама уже пригласила меня. – ответила Ольга Сергеевна, выделив интонацией последнее слово и глядя на дочь: как отнесётся к такому уточнению? А она даже не услышала его. Смотрела на них и хихикала. И одернула себя: «Да что это я, в самом деле?.. Дочь свою не знаю?.. Ребёнок ещё… Льстит ей, конечно, как девчонке… Но завтра уедет он, и всё войдет в свою колею».

– Саша, я вам чашку принесу. Попьете с нами чаю, – поднялась Ольга Сергеевна из-за стола и пошла к дому, чтобы привести в порядок мысли.

Как только Ольга Сергеевна скрылась за кустами, Ирина выскочила из-за стола, вскинула руки, и он подхватил её, обнял и закружил, целуя.

– Почему ты не шёл так долго?

– Не мог, понимаешь…

– Нет, – мотала она головой, отворачиваясь от его ищущих губ. – разве тебя в цепи сковали, в колодец кинули, камнем придавили, чтоб ты не мог прийти за весь день?!.

– Деду сказал про нас… Говорит, воровать тебя надо. Ольга Сергеевна добром не отдаст.

Иринка перестала мотать головой, уставилась на него с восторженным ужасом в глазах. Верила и не верила тому, что он сказал сейчас, а поверив испугалась, что такое случится: «как же тогда мама?!.». И ещё больше пугалась того, что может не случиться то, о чём он говорил сейчас, к чему была она готова, хотя и не сказала слов согласия, не веря всерьез, что всё это может быть.

– Уходом… – это как дед твой поёт?

– Только на тарантасе.

– На тарантасе не хочу! На санях, и с коврами! И чтоб верные кони. Вороные!. Вороных не догонят…

– Ты обязательно должна прийти на проводы.

– А то другую украдёшь?..